Карло Шефер - Кельтский круг Страница 48

17

Сейчас раннее утро, ночь еще не разжала свою по-весеннему свежую хватку, не убрала свои темные пальцы с макушек деревьев. Последние заморозки уже не серебрят траву, но все же ощущаются в предрассветных сумерках. Я вижу их сероватый плат в лесу, когда плебс еще спит.

За окном усердно насвистывает дрозд. Коротенькая песенка поначалу трогает мне душу… Потом я присматриваюсь к пичужке. Скучный, черноватый сюртучок из перьев, тусклые бусинки глаз, взгляд пустой, будто яичная скорлупа; на правом крыле просвечивает розовая кожица. На клюве белое пятнышко. Словно дрозд клевал помет. Привет от археоптерикса. Палеозавр со слабостью к червям, переодевшийся в это серое безобразие. Он маячит передо мной, прямо передо мной, нас разделяет лишь тонкая пластина стекла. Соседская кошка грациозно подкрадывается к птице на бархатных подушечках. Легким ударом лапы она смахивает дрозда с оконного карниза. Далее следуют жалобный писк и блаженное мяуканье.

Если я затаю дыхание и доверюсь своим органам чувств, до меня даже донесется хруст косточек. Или это предчувствие конца и мое воображение играет со мной злую шутку? А может, радостное предвкушение конца? Таким было утро перед той, первой ночью. Килле оказалась сильной и храброй, она это сделала…

В тот давний роковой день я лежал, словно надломленное растение. Потом мне казалось, будто я слышу, как ломается мое тело. Почему я должен ужасаться, если разрушаются тела моих врагов?

«Skidsonaranthropos». «Человек — лишь сон тени».[24]

— Ты так удивительно точно умеешь обращаться со словами… — Она держала его голову обеими руками, он наслаждался ее прикосновением. — Когда ты это написал, мой мастер?

— Сразу после первого дела, ты помогла мне обрести слово…

Да, ему это тоже нравилось, точно, ему нравилось.

Шлирбахский дом произвел на Тойера удручающее впечатление, но иного он и не ожидал. Современный двухэтажный элитный дом с дорогими деревянными элементами фасада — вроде все как положено. Но на склоне горы он выглядел как-то холодно и угрюмо. Роскошный саркофаг. Как уже рассказывал Штерн, там и сям из стены торчали инородные кубистские эркеры, пялились круглые глухие иллюминаторы «бычий глаз», лихой мостик вел к стальной двери — покоям увядающей нимфы.

Этажи виллы располагались на склоне уступами, и нижний этаж напоминал выдвинутый ящик. Дом стоял в лесу. Со стороны Гейдельберга он еле просматривался за деревьями. Маловероятно, чтобы Людевиг мог определить личность какого-нибудь гостя своей жены, если у него не было для этого другой возможности.

Комиссар еще раз задумался над тем, какими конкретными фактами они располагают. Можно было бы сделать еще многое. Скажем, опросить модельные агентства, объединенными силами управления «Гейдельберг-Центр» охватить и проверить всех окрестных проституток. Но сейчас, связанный по рукам и ногам, он мог рассчитывать лишь на личное общение с подозреваемым. Выглянуло солнце. Дом остался в тени.

Сначала Тойер позвонил наверх. Фрау Людевиг была дома, она открыла дверь в утреннем халате. Могучий сыщик непроизвольно попятился назад, подальше от похотливой самки, словно боялся, что она его проглотит.

— Фрау Людевиг, я намерен поговорить с вашим супругом. Знаю, вы исключаете такую возможность, но не стану скрывать — мы все-таки подозреваем, что за убийствами стоит именно он.

С насмешливой улыбкой риелторша покачала головой.

— Я прошу вас принять это к сведению, вот и все, — разозлился Тойер. — Что уж там вы будете делать с этой информацией — ваше дело. Кажется, вы не слишком печалитесь о ваших голубках, ныне покойных.

— Вы не можете заглянуть мне в душу, господин Тойер…

— Слишком много на ней покровов, а самой души маловато…

— …к тому же, конечно, это были любовники, а не возлюбленные. Большой любви не было. Да и многовато их было.

— Вот это уже другое дело. Ну ладно, сударыня, теперь вы можете снова одеть свою душу. — В ее присутствии он чувствовал себя жалким и неуклюжим.

— Я принимала ванну, сейчас мне предстоит разговор с клиентом. Что вы про меня думаете, господин комиссар?

— До свидания.

Большей частью сада хозяева пожертвовали ради бетонированного серпантина для инвалидной коляски Людевига. Тойер не заметил лестницы, прилепившейся прямо к стене дома, и прошел по множеству изгибов. Вход на половину хозяина располагался на противоположной стороне виллы.

Дверь автоматически распахнулась. Тойер вошел в дом.

По сути, эта часть дома состояла из одного большого помещения. Из-за ширмы выглядывала больничная кровать, у глухой стены в просторной кухонной ячейке все было приспособлено к возможностям калеки, сидящего в инвалидном кресле. Повсюду виднелись электронные игрушки — фотоаппараты, видеокамеры, компьютер. С левой стороны две двери, вероятно, вели в подвал и ванную. Сам хозяин — Тойер не сразу его заметил — сидел за современным плоским плазменным телевизором, почти загороженный им. Мягко зажужжал электрический моторчик инвалидного кресла, калека подъехал к сыщику. У Людевига были большие глаза, узкая голова, редеющие светлые волосы. Его тело лежало в кресле в форме буквы «S», словно декоративная драпировка, кожаные манжеты поддерживали запястья. Тойеру пришлось подавить в себе желание немедленно повернуться и уйти. Ни один убийца так не выглядит.

— Позвольте-ка, я угадаю. — Жидковатый голос, ломкий и высокий. — Вы из полиции. Ваш молодой коллега привел такие неубедительные причины для своего контакта со мной, что мне не терпится узнать, чем вызван столь странный интерес к моей скромной персоне. Присаживайтесь, у меня имеются стулья. Забавно, правда? — Он показал на прислоненный к стене складной стул.

Тойер взял его и уселся, чуточку напрягшись, посреди комнаты. Несмотря на теплую погоду, в доме было включено отопление.

— Я еще не представился. Иоганнес Тойер. Вы угадали. Я из полиции.

— Весьма сожалею, что вам придется попотеть. Но вот так, без движения, трудно, я быстро начинаю мерзнуть. Иными словами, в аду всегда должно быть жарко.

Тойер отчаянно цеплялся за свои подозрения, ведь никаких других у него не было. Вот он и заявил без особой уверенности:

— Господин Людевиг, я говорю с вами прямо и откровенно. Если бы это зависело от меня, я бы вас арестовал.

— Значит, дела идут не так, как вам хотелось бы? — Парализованный калека тонко улыбнулся. — Вы не владеете ситуацией?

— Владею, но не до конца, — уклончиво ответил сыщик. Он был недоволен таким началом, теперь он потерял свободу маневра. — Но это еще не значит, что с вас снято подозрение, отнюдь не значит. Все лишь начинается. Вы случайно не увлекаетесь эзотерикой?

— У меня много увлечений. — Легким движением кисти атрофированной правой руки он привел в движение кресло, подкатил к окну и взглянул на реку. — Среди прочего я интересуюсь и эзотерикой, всевозможными культами и тайными учениями. В моем увлечении нет ничего преступного.

Он не проявлял ни малейшей озабоченности. Почему? На одной из полок комиссар заметил сложный оптический прибор.

— Вы еще и астроном?

— Это прибор ночного видения. Я иногда веду наблюдения. На то есть причины.

Если бы он сразу признался, Тойер был бы разочарован. Снова все шло как-то глупо, и он разозлился:

— Может, я найду у вас и что-нибудь про древних кельтов? Скажем, про вал на горе Хейлигенберг?

— Кто знает? — Людевиг развернул кресло, не съезжая с места. — Я не помощник вам в поисках, но если вы запаслись соответствующей бумагой… Впрочем, вы сами говорите, что у вас в полиции дела идут не так, как вам бы хотелось. Ах, как я вас понимаю! Меня тоже не очень-то слушают. Ох, как вы вспотели!

— У меня климакс… — С большим удовольствием Тойер сейчас выбросил бы паралитика в окно.

Вместо этого он снял пиджак.

— Расскажите мне подробнее о себе.

— Что вас интересует?

— Вы ведь учитель.

Людевиг молчал; на его лице появилась надменная усмешка.

— Вот, скажем, Тингштетте. Обладает ли оно тем значением, которое мы ему приписываем? Возможно, благодаря вам, потному домоседу.

— Тингштетте? Я давно уже не могу туда ходить… Интересный разговор, господин Тойер, но ведь это еще не повод для того, чтобы притягивать за уши смутные подозрения. Недавно один близкий мне человек рассказал интересную вещь. Оказывается, в Древнем Египте верили в Праокеан, Нун… Считалось, что Мрак и Нун — вот первопричины бытия, никакой там Земли, ничего… Мне это понравилось, потому что я ощущаю это здесь. Самым мирным образом.

— С парочкой проституток.

— Ну и ну, браво! Вам и это известно! А ведь по вам и не скажешь.