Аркадий Адамов - Последний "бизнес" Страница 48

– С наших позиций! - запальчиво возразил Андрюша.

– Я вас, кажется, не перебивал, - с подчеркнутой вежливостью ответил Гельтищев. - Если не ошибаюсь, говоря о живописи, вы ставили в пример передвижников, Репина. Это, простите, какой век? И я отметаю все это! Нам нужна сейчас картина предельно простая, стремительная, картина, написанная совсем в другой манере, чем писали тот же Репин или, например, Левитан.

– Но не нарочитая бессмыслица! Не ребус! - взволнованно откликнулся Андрюша. - Когда мажет холст обезьяна или делают скульптуру из старыЛ тазов, сковородок и проволоки!

И зал одобрительно загудел десятками голосов.

– Это кретинизм! - крикнул кто-то.

– Это оригинально, - снисходительно возразил Гельтищев. - А что вы скажете на это?

Он развернул свернутый в трубку лист и показал его залу.

На бумаге в хаотическом беспорядке переплелись зеленые, красные, желтые полосы, кляксы и брызги.

Таран узнал репродукцию, висевшую в комнате у Гельтищева тогда, во время вечеринки. И теми же самыми словами, как и тогда, Гельтищев с пафосом провозгласил:

– Это нервное сплетение стрел, каких-то молний. Это волнует. Ибо я дополняю это своим воображением. Здесь сама наша жизнь...

Зал ответил громовым и веселым смехом.

– Я хочу ответить! - вскочил со своего места светловолосый паренек, которого узнал Николай. - Я интересуюсь живописью.

Председательствующий обратился к Гельтищеву, который со снисходительным и насмешливым видом ждал, когда уляжется шум:

– Не возражаешь, если мы разобьем твое выступление и дадим слово Назарову?

– Возражаю!

Стихший было шум снова усилился.

– Дать слово!..

– Юрка, говори!..

– Нет, пусть Гельтищев!..

– Тогда я с места! С места! - закричал Назаров. - Это не живопись, не искусство! У художника есть свой язык, на котором он обращается к людям! Еще знаменитый французский импрессионист Кур говорил: "То, чего мы не видим, несуществующее, абстрактное, не относится к области живописи".

Абстракционизм - это отвлечение без обобщения, это полное отвлечение от жизни, то есть от того, что больше всего волнует человека, что является смыслом его существования на Земле! Это распад формы и содержания. А значит, и распад самого искусств! Смотрите! Его уже нет здесь!

Последние его слова потонули в шуме и возгласах:

– Верно!.. Правильно!.. Даешь настоящее искусство!..

Затем выступали и другие, выступали прямо с места, из зала, горячо, убежденно, кто весело, кто с издевкой, кто требовательно и серьезно. Некоторые приводили доводы и примеры из области литературы или музыки, некоторые только решительно отвергли то, что сказал Гельтищев. Выступали и его сторонники, правда, их было мало и говорили они не так решительно, больше стараясь примирить точки зрения, чем отстоять свою. Среди них был и Анатолий Титаренко, тот самый толстый парень с галстуком-бабочкой, которого заметил Николай около Жоры.

Диспут разгорался. Несколько пожилых преподавателей, сидевших в первом ряду, с улыбкой переглядывались между собой,

А Гельтищев все продолжал стоять на трибуне.

О нем как будто забыли, да и он сам забыл, где стоит, с интересом следя за разворачивающейся борьбой мнений, изредка выкрикивая что-то ироническое и насмешливое.

– Во дают, - с восхищением прошептал Таран на ухо Николаю.

Николай кивнул головой. Куда бы он ни смотрел, взгляд его неизменно возвращался к Маше. Девушка раскраснелась, глаза ее блестели, она что-то возбужденно говорила не менее взволнованной Ане, один раз они даже поспорили.

Но вот Гельтищев, улучив момент, когда в зале стало относительно тихо, торжественно произнес:

– Товарищи, минуту внимания. Второй из трех пунктов моего выступления заключается в следующем. Редакция бывшей, ныне закрытой газеты "Мысль" поручила мне довести до вашего сведения один документ.

В наступившей тишине он достал из кармана бумагу и громко прочитал:

– "Воззвание к тарасовцам!"

По рядам пробежал смешок. Студенты четвертого курса филфака невольно вспомнили тихое украинское село, где прошлой осенью работали на уборке урожая. После этого они себя в шутку и стали называть тарасовцами. Но чтобы публично адресовать им такой документ... да еще требовать поддержки только потому, что они гдето все вместе жили и работали...

Это уж слишком!

Гельтищев между тем продолжал читать. В "воззвании" говорилось, что редакция "Мысли" считает, что газета закрыта несправедливо, что это "голый диктат силы", лишение "свободы слова", что газета нужна и даже полезна, ибо она борется за настоящее советское искусство, в спорах рождается истина...

Но чем дальше он читал, тем все более нарастал возмущенный шум в зале. Послышались возгласы:

– Долой!..

– Нам нужна другая газета!

– Позор для факультета!

– Даешь новую газету! Новую редколлегию!..

Раздались голоса и кое-кого из бывших членов редколлегии газеты:

– Я не знаю такого воззвания!.. Я его в глаза не видел!..

– Последняя карта бита! - радостно закричал Андрюшка Рогов.

Гельтищев заметил, как Анатолий делает ему какие-то отчаянные знаки. Он кивнул головой и, вытащив из кармана клочок бумаги, замахал им в воздухе.

– Я не кончил! Есть еще один документ!..

И снова в зале воцарилась настороженная тишина.

– Мы можем спорить и не соглашаться друг с другом, издалека начал Гельтищев. - Но одно требуется от всех нас в таком диспуте - честность, принципиальность! Я больше всего ка свете ненавижу хамелеонов, людей двуличных, верящих в одно, а открыто отстаивающих другое, если это помогает им выдвинуться, сделать карьеру.

– Ближе к делу! - крикнули из зала.

– Я уже очень близок, - угрожающе произнес Гельтищев. Я хочу вывести на чистую воду такого человека. Вот эта записка, - он еще раз взмахнул клочком бумаги, - она носит интимный характер и попала ко мне случайно. Но кое-что в ней имеет общественное значение и позволяет выявить истинное лицо ее автора.

Гельтищев сделал рассчитанную паузу, накаляя атмосферу в зале.

– Да не тяни же, Валерий!

– Я не тяну. Речь идет о приглашении этого человека к нам в компанию. На словах этот человек против нас. И громко выступает так сегодня. А на деле он совсем иной. И вот он пишет одному из нас:

"...твои взгляды я уважаю... Я готов пойти с тобой к ним. А примут они меня?" - Гельтищев негодующе повысил голос. - И этот человек - наш сегодняшний докладчик Андрей Рогов!

Буря разразилась в зале.

– Ложь!..

– Это фальшивка!..

– Записку в президиум!..

Гельтищев сошел с трибуны и торжественно передал записку в президиум. Над ней сразу склонилось несколько человек.

Андрюша сидел у края стола весь пунцовый от стыда и волнения. Ему придвинули записку.

Наконец председательствующий поднялся со своего места и в мгновенно наступившей тишине объявил:

– Товарищи, записку писал Рогов...

И снова вспыхнула буря взволнованных криков.

– Пусть даст объяснения!..

– Позор!..

– Рогова на трибуну!..

Но Андрюша лишь отрицательно мотал головой.

Шум нарастал. Таран наклонился к Николаю и возбужденно сказал:

– Это что же такое происходит, а?

Николай с тревогой пожал плечами. Срывался не только диспут, срывалось и его выступление, а значит и...

Неожиданно откуда-то из середины зала раздался звонкий девичий возглас:

– Я дам объяснения!

Между рядами пробиралась Марина. Затихший зал провожал ее рядами встревоженных глаз.

Андрюша еще ниже опустил голову.

Марина взошла на трибуну и, будто боясь, что ей в последний момент изменит решимость, взволнованно и торопливо выпалила:

– Это моя записка! Ее у меня украли! Да, да, украли! В тот самый вечер! И это подлость использовать ее сейчас! Это я уговаривала Андрея пойти к ним. Я их не знала, я думала... А Андрей решил так только из-за меня! А потом все-таки не пошел. Он так и сказал: "Это будет подлость по отношению к самому себе". Я так на него рассердилась! А теперь... теперь я так рада... Я даже горжусь им!

Марина говорила сбивчиво, но с подкупающей искренностью и волнением. И зал сдержанно гудел, как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.

И как только девушка в синей кофточке сбежала с трибуны, снова грянул шквал возмущенных возгласов:

– Позор!..

– Исключить провокаторов из комсомола!..

– Долой их с факультета!..

– Вон!..

Андрюша смотрел в зал сияющими, счастливыми глазами, потом он что-то возбужденно зашептал на ухо председателю. Тот согласно кивнул головой и поднялся со своего места.

Когда, наконец, в зале воцарилась относительная тишина, председатель сказал:

– Мы тут прослушали некое "Воззвание к тарасовцам". Оно нас не устраивает, товарищ Гельтищев! Оно фальшиво и противоречит нашим взглядам.