Стена плача - Татьяна Александровна Бочарова Страница 48

Женька была красавица и прекрасно это знала. Скалила в улыбке белые зубки, запрокидывала голову, заливисто хохотала, встряхивая волосами. Можно было бы, Алексей прямо со школьной скамьи потащил бы ее в загс – пока согласна, не передумала, не завертела очередной безумный роман. Но будущим курсантам это не рекомендовалось.

Они гуляли по ночному городу. Белые ночи уже миновали, но полной темноты все равно не было – в полусумраке легко угадывались очертания зданий, мостов, фонарей, причудливые узоры чугунных решеток.

Он остановился, удержал ее за руку, наклонился к самому уху:

– Будешь ждать меня?

Женькины глаза таинственно поблескивали, от Фонтанки бежал прохладный ветерок.

– Сколько? – спросила Женька почему-то так же, шепотом.

– Четыре года.

Она помолчала, сдвинув брови, будто что-то прикидывала про себя. Подумала немного, затем кивнула.

Тогда он обнял ее посреди безлюдного ночного Невского проспекта и поцеловал. Женькины губы были сладкими, точно она только что ела клубнику.

Она действительно ждала его все четыре года, провожала замуж подруг, а сама держалась со стойкостью, достойной уважения. Выпуск из училища был двадцать третьего июня, а двадцать четвертого они справили наконец долгожданную свадьбу.

За эти годы Женька стала еще красивей, хотя, по идее, это было уже невозможно. Она, не колеблясь, перевелась на заочное в мединституте и поехала с Алексеем в Наро-Фоминск – ему дали лейтенанта и направили служить командиром разведвзвода в Кантемировскую танковую дивизию. Жили они в общежитии, но Женька, несмотря на все «прелести» плохо устроенного быта, никогда не роптала. Продолжала оставаться спокойной, выдержанной и все хорошела день ото дня.

Так пролетело два года. В один «прекрасный» день Алексея вызвали в политотдел и сообщили, что пришла разнарядка на Афганистан. Из четырех взводных, бывших в роте, один уже отслужил там срочную, другой успел побывать в Забайкалье, на БАМе и в Средней Азии, а у третьего было четверо детей – в горячие точки таких не посылали.

Четвертым взводным был Алексей. «Ты как командир отличного взвода достоин того, чтобы поехать служить в ограниченный контингент советских войск в Афганистане», – сказал замполит полка. На оформление давалось два месяца.

Вечером Алексей вернулся домой и долго не решался поговорить с Женей. Она подошла к нему сама, прижалась жарко и тесно – лицо ее сияло, в кошачьих глазах горел странный, загадочный огонек.

На секунду Алексею показалось, что все это просто наваждение: как он может оставить ее одну, уехать туда, где завтрашний день не значит ровным счетом ничего, потому что сегодня тебя могут убить?

Ему вдруг захотелось причинить ей боль, он с силой и яростью стиснул ее плечи и почувствовал, как легко и податливо отзывается молодое, упругое тело.

– Алеша, я хочу тебе сказать…

– Подожди. Сначала я. – Он переборол желание, отодвинул ее от себя, заглянул в глаза. – Женя, я написал рапорт. Меня посылают в Афганистан. Скоро, через два месяца.

Она тихонько охнула, привалилась спиной к стене за кроватью. Руки ее сомкнулись на животе.

– Ты будешь ждать? – Он спрашивал снова, как тогда, в сумрачном Ленинграде, но теперь они не были детьми, тайком сбежавшими из дому. Оба стали взрослыми и отлично понимали, что к чему.

– Я… да… – Женя кивнула, закусила губу, качнулась вперед, потом назад.

Алексей провел рукой по ее волосам, ожидая, что она сейчас заплачет, одновременно боясь этого и желая. Но она не заплакала. Ее лицо оставалось неподвижным и спокойным, только жаркий румянец схлынул, уступив место мраморной бледности.

– Алеша, я была у врача. У нас будет ребенок.

…Через девять месяцев родилась Лидушка. Женя прислала ее фотографии – голенькая на столе, в крошечной ванночке с намыленной лысой головкой, в кроватке, орущая во весь свой беззубый рот. Позже Алексей съездил в отпуск. Дочка уже ползала, пыталась подняться, хватаясь за стенку малюсенькими ручонками. Женя, похудевшая, осунувшаяся, улыбалась, держа в руке бутылочку с молоком.

Тогда, в восемьдесят восьмом, он последний раз видел ее улыбающейся, счастливой…

В феврале восемьдесят девятого война закончилась. Наши войска вышли на территорию Советского Союза в районе Кушки. К новому месту назначения Алексей ехал через Москву.

Женя встретила его на вокзале и сразу, в лоб заявила:

– В Читу не поеду. Подавай рапорт об увольнении, оставайся с нами в Москве, ищи другую работу.

Увольняться он не захотел. Пробовал уговорить Женю, но та стояла намертво: ребенок слабенький, часто болеет, увозить его из столицы в глушь – безумие.

Женин отказ был для Алексеем ударом. Через двое суток он уже снова ехал в поезде, стараясь отстроиться от мрачных мыслей о том, что теряет семью, что новое место службы – действительно чертова глушь, что его ребята сейчас далеко, в Прибалтике, а он, хоть и получил формально повышение и стал капитаном, по сути, выдворен из десантных войск.

Учебная разведрота, командиром которой назначили Алексея, оказалась совершенно «убитой»: дисциплина на нуле, материальной базы никакой. Старый ротный занимался только тем, что хлестал водку.

Кругом царили тоска, уныние и беспросветное пьянство. Бродили «забайкальские негры» – местные буряты, употреблявшие смесь из пива и антистатика, из-за которой в течение короткого времени наступала необратимая пигментация кожи, и человек становился коричневым, как настоящий негр.

Из Москвы приходили неутешительные письма: Женя упрашивала вернуться, жаловалась, что устала всю жизнь ждать, грозила подать на развод.

Начали сказываться последствия контузии: часто с ночи сильно болела голова, немели левый висок и затылок, беспричинно падало настроение.

Сначала Алексей держался, пытался взять себя в руки, боролся за порядок и дисциплину в роте. Потом ему все осточертело. Он запил сам, стал отчаянно гулять и часто, проснувшись утром, не мог сразу сообразить, в чьей постели находится.

Домой теперь Алексей звонил не часто, а писал еще реже. Дни, недели, месяцы летели, похожие один на другой, совершенно никчемные и бесполезные, – невозможно было остановиться, оглянуться, вновь почувствовать себя хозяином своей жизни.

А потом случилась та кошмарная история…

Он руководил учебной ночной стрельбой. БМП выехали на огневую и, поразив все мишени, прибыли на рубеж разряжения орудий. Алексей услышал в наушниках доклад командира центральной машины:

– Снаряд в канале ствола, прошу разрешения разрядить выстрелом.

Ситуация была штатная. Алексей принял решение: разрешить, предварительно снова подняв мишени. Спросил командира:

– Мишень видишь?

Тот ответил утвердительно.

– Огонь.

Потом он всю жизнь ругал себя за эту команду. Командир машины принял габаритные огни соседней БМП за подсветку мишени. Машину прошило насквозь.

Все дно было залито кровью. Командира пострадавшей БМП убило наповал, наводчика, сидевшего впереди, ранило.

Последовали