Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам Страница 49

— А что ты предлагал в обмен?

— Макаку-резус.

Я невольно оглянулся:

— У вас, значит, обезьянка живёт? Ты, Надя, ничего об этом не говорила.

— Нет, не живег, — ответил за неё сын. — Но папа обещал привезти, как только я попрошу. Он часто летает в Гавану. Через Африку.

При упоминании об отце мне сделалось неуютно. Разговаривая с Кешкой, я не выпускал из поля зрения и Надю.

Она молчала. Как мне показалось, наблюдала, изредка бросая взгляды то на меня, то на сына.

Мы кончили есть. Надя занялась посудой. И я видел теперь только её спину.

— Да, животные-это очень интересно, — сказал я, чтобы как-то перехватить нить разговора и увлечь Кешку. — Особенно в век техники, урбанизации. Я читал где-то, что теперь львов ввозят не из Африки в Европу, а наоборот.

Разводят в зоопарках и потом выпускают на волю, в привычные условия.

— Это только опыты, — рассудительно произнёс мальчик. — Звери,. рождённые в зоопарке, не умеют добывать себе пищу. И большей частью гибнут на воле.

Надя неожиданно повернулась:

— Может, вы пройдёте в столовую? Кеша, пригласи дядю Игоря. Неудобно на ку.хне…

— Нет, — запротестовал я. — Здесь уютней. Да и не разбудить бы Варвару Григорьевну…

На самом деле я ещё не решался оставаться с Кешкой наедине. При Наде мне было легче с ним общаться.

— Ну смотри, — ответила она.

— Техникой ты не увлекаешься? — спросил я Кешку.

Он отрицательно покачал головой.

— Книгами?

— О животных.

— А приключенческой литературой, детективами? — Мне надо было перекинуть мостик в область, где я был на коне.

Мальчик состроил кислую рожицу и протянул:

— Ску-ушно… Все равно знаешь, чс-м все кончится, а преступника поймают.

Надя опять повернулась и улыбнулась мне.

— В книгах, наверное, так. А вот я, например, могу рассказать случай, когда преступник не был найден.

Мальчик пожал худенькими плечами:

— Это, наверное, тоже скуплю. — И без всякого перехода сказал: —А вы давно были в зоопарке?

— В общем, давненько.

— Теперь там и ткачики есть. Папа мне обещал привезти. Очень интересные птицы…

Но о ткачиках я так и не узнал. В коридоре позвонили.

— Кеш, открой, это медсестра. Проводи к бабушке. — Мальчик вышел. — Вот видишь, Игорек, прямо лазарет…

Сейчас уколы маме будут делать, банки ставить… Ты посиди, поговори с Кешкой, а я минут через десять освобожусь. Надо помочь. Не обижаешься?

— Ну что ты! Ты уж прости, навязался не ко времени…

Знаешь, Надя, я пойду.

— Посиди… — Большой настойчивости в се голосе я не заметил.

— Пойду, — решительно поднялся я.

В коридоре она спросила:

— Как тебе Кешка?

— Смышлёный парень. Люблю увлечённых люден.

— Звони. Хороню? — Она, забыв о гриппе, чмокнула меня в щеку.

— Обязательно. Привет Варваре Григорьевне.

Я надел пальто.

— Кеша! — позвала Надя. Мальчик вышел в коридор. — Попрощайся с дядей Игорем.

Он протянул мне руку:

— До свидания. Заходите.

И по этому «заходите» я понял, что мой приход не произвёл на Кешку никакого впечатления. Не смог я его заинтересовать. Может быть, я слишком настойчиво прсдлагал дружбу? Ладно, надо положиться на время… А вдруг не получится у нас этой дружбы?

Чтобы как-то отвлечься от этих размышлении, я позвонил Ивану Васильевичу. Дела — моя работа и мой отдых.

— Чикуров? Голубчик, как это вы догадались позвонить мне именно сегодня? Я приезжаю в Москву раз в полмесяца, и то на час-другой. Хотите встретиться? Ради бога, приезжайте. Жду. Только помните, вечером я снова уезжаю на дачу.

На дверях моего бывшего шефа была приколота записка. Я немкою опоздал и расстроился, увидев её. Она конечно же предназначалась мне. Наверное, с дурными весгямп — Иван Васильевич не смог ждать. Но тут мне повезло больше. «Игорь Андреевич, спустился буквально на минуточку в магазин. Вам откроют соседи слева, я предупредил». Не успел я дочитать послание, как внизу хлопнула дверь. Иван Васильевич поднялся по лестнице с большой кожаной хозяйственной сумкой почти бегом.

— Заждались? — спросил он, опуская ношу на пол. На нем была куртка из синтетики на меху. с капюшоном, откинутым на плечи, фетровые с кожей бурки, толстые вязаные варежки. Я удивился: полутурист-полусторож. Единственное, что осталось от прежнего подтянутого заместителя прокурора республики, — меховая шапка пирожком из серебристой нерпы.

Но никогда прежде я не видел его таким молодым, розовощёким и крепким.

— Совсем не ждал. Только-только подошёл, — сказал я, берясь за ручки сумки, собираясь помочь хозяину, когда тот открывал замок. Поклажа весила не меньше пуда.

— Э, голубчик, не балуйте меня. Я с такими грузами променады закатываю-не всякому молодому одолеть.

— Приличная сумочка, — подтвердил я, внося её о прихожую.

— Тут и половины не будет, — засмеялся Иван Васильевич. Он толкнул дверь в кухню. На столе стоял туго набитый походный рюкзак. — Вот стоит, родимый. Мамаша называет его фараоном. Но думаю, фараоны весили гораздо меньше… Еду к маме, на дачу. Раздевайтесь, будьте как дома.

Он скинул куртку и остался в мохнатом сером свитере с высоким отложным воротником. Я был совершенно уверен, что вязала его Екатерина Павловна.

Мы прошли в комнаты, где ничего не изменилось с моего первого посещения. Я первым делом поинтересовался здоровьем его матери.

— Превосходно! Лучше быть не может. Вы знаете, такое это чудо — дача.

— Представляю…

— Нет, не представляете. Вы знаете летнюю дачу. Суррогат отдыха. Комары, жара или беспросветные дожди. Запомните: нет ничего лучше зимнего отдыха. И обязательно — самому колоть дрова, топить печь, ходить по воду к колодцу. Я уж не говорю — таскать «фараон» в мороз.

А зимний лес! Тишина, чистота. Какой колорит, какое освещение. Готовые пейзажи.

— Ваш вид — лучшая реклама, — сказал я.

Иван Васильевич провёл ладонями по раскрасневшимся щекам, которые в тепле ещё больше разрумянились:

— Отъел, хотите сказать…

— Нет, поздоровели. И помолодели.

— Ну, Чикуров, давай подхалимаж в сторону.

— Я серьёзно.

— С другой стороны, какой резон тебе теперь мне комплименты отвешивать?

— он засмеялся.

— Может, есть…

— Интересно.

— А вдруг вы снова, как говорится, вернётесь в строй?

— Нет, Игорь Андреевич, такого не будет.

— Все не бывает до тех пор, пока не случается. Ваши же слова.

Он покачал головой:

— Конечно, может и наскучить сидеть дома без дела, которым занимался всю жизнь. Пойду в какие-нибудь референты, консультанты… Не знаю. — Он вдруг подозрительно посмотрел на меня: — А что ты об этом?

— Просто так.

— Что-нибудь говорят у нас?

— Ну что вы! Ничего не говорят. Конечно, кое-кто удивлён. В расцвете сил…

Иван Васильевич улыбнулся:

— Расцвет сил, расцвет сил. Иди знай, когда он начинается и когда кончается. Как говорят артисты: самое главное-уйти со сцены вовремя. Пока не освистали… Раз уж зашла об этом речь, признаюсь: не последнюю роль в моем решении сыграла мама. Да, да, не удивляйся. Не подумай, что она уговаривала меня, нет. Но я видел, чувствовал — одиноко ей, тоскливо. Особенно теперь, после того, как она перенесла операцию. Должность мою знаешь: командировки, почти ежедневная работа по вечерам. А Екатерина Павловна все время одна, в четырех стенах. Человек она тонкий, наверное талантливый, я в живописи не очень разбираюсь. Мне. её работы нравятся. Когда-то и у неё были друзья, интересы. Когда за. восемьдесят-друзей остаётся мало, многие уже ушли из жизни, да и старческие недуги — большая помеха для общения. Некоторые умеют выдерживать одиночество, некоторые не умеют. Особенно те, кто всю жизнь был общительным и пользовался расположепием других. Старость, дорогой Игорь Андреевич, — неизведанная страна. Молодым неинтересная. О пей в ваши годы никто не думает, никто не верит, что останется одинок, потому что не хочет верить.

Иван Васильевич замолчал. Молчал и я. Он осветил сокровенный уголок своей жизни. Обсуждать это было нетактично. Да и что я мог сказать? Хозяин неожиданно заговорил совсем о другом. Собственно, о том, зачем я пришёл.

О делах.

— Ну, что новенького? Крылатовское дело продвинулось?

— С мёртвой точки, кажется, сошли.

— Скромничаешь, или действительно успехи невелики?

Я разговаривал с Яшиным. Кстати, как он тебе показался?

— Очень опытный эксперт. Своё дело сделал блестяще.

Чем, увы, не могу похвастаться я.

— Та-ак, — протянул Иван Васильевич. — Вы исследовали письмо?

— Написано Залесскоп. Это подтвердила и повторная графологическая экспертиза.

— Кажется, в этом сомнений не было.

— Веду следствие, словно до меня его никто не проводил, — напомнил я с улыбкой слова самого Ивана Васильевича при получении крылатовского дела.

Он же серьёзно сказал:

— Лишняя проверка, конечно, не помешала. Особенно после повторной судмедэкспертизы. Но буквально меня понимать не следовало. Нужен совершенно другой взгляд на событие, на взаимоотношения людей. Истина, казавшаяся для всех неоспоримой, может быть на самом деле не истиной. Я недавно одну любопытную статейку про художников прочёл. Какой, например, цвет тумана?