Йенс Лапидус - Шальные деньги Страница 49

И, как прежде, кинулся заглушать свою боль. Переключился на наркоту, учебу, Софи. Суетился насчет Лондона. Обсуждал стратегические планы с Хорхе. Толкал. Продавал. Рубил капусту.

Решил выложить родакам все, что сообщил следствию.

Через пять минут Робертсфорс. Живот урчал на все лады. То ли от нервов, то ли с голодухи.

Походу, все же от нервов — перед встречей с родителями.

Всего полгода, как распрощались, — в памяти изможденное лицо мамы, суровый взгляд отца. Полегчало ли им? ЮВе была невыносима перспектива снова столкнуться с неизбывностью их горя. Не для того ли уехал?! Чтобы начать с нуля. Состояться в новом амплуа. Преуспеть. Превзойти родителей, заеденных бытом, да еще с довеском в виде пропавшей дочки. А он хотел забыть.

Поезд вкатился на станцию. На перроне кто-то встречал, кто-то садился сам. Взвизгнули тормоза. Вагон ЮВе встал как раз там, где ждали родители. Молча стояли, не глядя друг на друга. Как всегда, отметил ЮВе.

Напустил на себя беззаботный вид. Типа рад и все такое. Как полагается.

Ступил на платформу. Родители не сразу признали его. Пошел им навстречу.

Мать хотела громко позвать его, ЮВе понял это по губам. Однако после истории с Камиллой голос у мамы куда-то пропал. Подвел и теперь. Тогда она, вымучив улыбку, подошла к сыну.

Обнялись.

— Сынуля, давай же свои сумки.

— Привет, ма! Здравствуй, па! — Юхан передал отцу одну.

На стоянку шли молча. Бенгт за все это время не проронил ни слова.

Сели в кухне. Стены, обшитые деревянными панелями, рабочие поверхности из нержавейки. Белая плита «Электролюкс», полипропиленовый коврик, полированный стол из «ИКЕА». Стулья под Карла Мальмстена. На потолке «артишок» Поля Хенииигсена — копия знаменитой люстры с мягким лиловым светом. Над столешницей зеленые банки — каждая банка подписана: «сахар», «соль», «перец», «чеснок», «базилик».

Стол накрыт. Лангет под сырным соусом. Бутылка красного — риоха. Вода в графине. Салат в прозрачной миске.

Ел ЮВе без аппетита. Не то чтобы обед не удался, нет. Еще как удался! Готовила мама — пальчики оближешь. Тут другое: стиль, темы для беседы, манера Бенгта говорить с набитым ртом. И оделась мать как-то невпопад. ЮВе сидел будто среди чужих людей. Какая-то брезгливость, примешиваясь к домашнему уюту, не давала насладиться угощением.

Маргарета потянулась за салатом.

— Расскажи еще, сынок. Как ты там живешь-то?

Юхан не сразу ответил матери. На самом деле она хотела спросить: «Как же ты живешь в этом Стокгольме? В городе, погубившем нашу доченьку? С кем дружишь? Не попал ли к злым людям?» Однако спросить такое вслух она бы не посмела. Из страха всколыхнуть горестные воспоминания. Из страха еще раз услышать зловещий рев судьбы.

— Да шикарно все, ма. Зачеты сдаю. Вот только что по экономической теории отстрелялся. Прикинь, у нас на лекциях по триста душ сидит. В универе только один зал, куда мы все помещаемся.

— Ого, во набрали народу-то! А лектору… того… микрофон-то ставят?

— Ну, ештештвенна штавят, мать, — заверил ее Бенгт, прожевывая серый мясной ком.

— Да, конечно. Они еще рисуют разные графики, кривые — забавно. Скажем, в условиях идеального рынка цена образуется в той точке, где кривая спроса встречается с кривой предложения. А студенты все эти кривые перерисовывают в свои конспекты. Лектор рисует новую кривую, и студенты разом меняют цвет ручки. Щелк, щелк, щелк повсюду. Щелкотня на весь зал стоит.

Бенгт ухмыльнулся.

Маргарета засмеялась.

Есть контакт.

Поболтали еще. ЮВе расспросил родителей о своих робертсфорских одноклассниках. Шесть девочек стали мамами. Один мальчик — отцом. ЮВе понимал, что Маргарете страсть как хочется спросить, нет ли у него подружки. Однако избегал этой темы нарочно. Да и что ответить, коли он и сам не знает?

Тем временем как-то успокоился. Разомлел, согрелся, расчувствовался.

После обеда Бенгт предложил ЮВе вместе посмотреть новости спорта. Пытается наладить контакт с сыном, понял ЮВе. Но отказался — хотел побеседовать с матерью. Бенгт поплелся в гостиную один. Сел в крутящееся кресло, вытянув ноги на приставленной к нему табуретке. ЮВе мог видеть его из кухни. Сам остался за столом с Маргаретой.

О Камилле заговорили не сразу. Дома эту тему не обсуждали, ну да ЮВе было наплевать. С кем еще говорить о сестре, как не с родными.

— Ну что, есть какие вести?

Маргарета поняла его вопрос:

— Не-а, ничего нового. Думаешь, они еще занимаются ее делом?

ЮВе знал, что занимаются. По крайней мере после его звонка. Но тоже ничего не слыхал.

— Не знаю, мам. А вы из Камиллиной комнаты что-нить выносили?

— Нет, все как лежало, так и лежит. Мы к ней не заходим. Отец говорит, только топтаться зря, покой ее бередить, — улыбнулась Маргарета.

В последний год, до того как податься в Стокгольм, сестра страшно ругалась с отцом. Теперь ЮВе вспоминал об этих скандалах с ностальгией: как сестра со всего маху бахала дверью, как рыдала на унитазе, как орала, запершись в комнате. Как Бенгт нервно смолил «Бленд гула» на веранде — единственные разы, когда ЮВе видел отца с сигаретой. Должно быть, Маргарета чувствовала то же, что и сын. Те минувшие ссоры, как предвестники настоящей грозы, были последними воспоминаниями о Камилле.

ЮВе положил себе кусок пирога с голубикой. Посмотрел на сидящего в гостиной отца. Сказал:

— Пойдем к отцу, что ли.

Смотрели телеспектакль «Много шума из ничего». Модную интерпретацию Шекспира, без перевода. Смысл давался с трудом. ЮВе стал клевать носом еще в первом действии. Во втором принялся подсчитывать, сколько бабок потеряет за эти выходные. Охренительно дорогое удовольствие — проводить воскресенье с родаками.

Бенгт захрапел.

Маргарета растолкала его.

Пожелали сыну спокойной ночи. Пошли к себе.

ЮВе остался. Мысленно настраивал себя. Перед тем как войти. В ЕЕ комнату.

Пощелкал каналами. Минут пять посмотрел MTV. Клип Снуп-Догги-Дога. Танцовщицы виляли попками в такт музыке.

Вырубил.

Пересел в кресло.

Крутанулся разок.

Чувствовал опустошение. Страх. А вот тревога на удивление куда-то ушла.

Погасил свет.

Снова уселся в кресло.

Тишина. Тише, чем в Тессинском парке.

Встал.

На цыпочках поднялся по лестнице. Помнил, какие ступеньки скрипят, старался не наступать на них. Так — здесь левее, где пошире, тут посредине, эту ступеньку перепрыгиваем, здесь правее, где поуже, и так далее до самого верха.

С тех пор как уехал в Стокгольм, заскрипели еще две ступеньки.

Их предательский скрип, походу, не разбудил Бенгта. А вот матушка проснулась наверняка.

Комната сестры была закрыта.

Выждал. В надежде, что мать уснула опять, надавил на дверь, одновременно повернув ручку. Дверь бесшумно отворилась.

Включил свет. Первыми бросились в глаза три бейсболки, повешенные Камиллой на стену напротив. Одна темно-синяя, с буквами «NY», другая с надписью «Red Sox», третью сестра надевала на выпускной после девятого. Черными буквами на белом фоне: «Круче нас только яйца!» Камилла тащилась от кепок, как толстый ребенок обожает пирожные. Так же беззаветно. Чуть завидев, тянула к ним руки.

Нетронутые покои семнадцатилетней девушки. А может, и моложе, по мнению ЮВе.

Посредине одной торцевой стены — окно. У стены напротив — кровать. Камилла целый год канючила, требуя новую — шириной сто двадцать сантиметров. Розовое покрывало с воланами. У изножья раскиданы подушки разных цветов, на некоторых — сердечки. Мать вышивала. Ложась в кровать, сестра спихивала подушки на пол.

Девчачья.

Каждая вещица говорящая.

Каждая безделица пробивает брешь в щите, которым он укрылся от воспоминаний.

В книжном шкафу еще бейсболки. На самом верху фотографии в рамках: всей семьей в Идре, маленький Юхан, три подружки из ее класса — наштукатуренные, рот до ушей, в предвкушении радостей жизни.

Остальные полки забиты бейсболками.

Над кроватью постер с Мадонной. Сильная, волевая, преуспевающая женщина. Постер подарен Камилле парнем, с которым она встречалась в восьмом классе. Сестра была четырьмя годами моложе его и под страхом смертной казни не познакомила бы его с мамой и папой.

ЮВе вспомнил, что после ее исчезновения ни разу не зашел к ней в комнату. И вот когда вошел, воспоминания, годами томившиеся в пустующей девичьей, ядреным сгустком шибанули в нос, будто кулаком двинули.

Камилла на выпускном после девятого класса. Накрученные локоны. Белое платье. Вечером: бейсболка цвета хаки. Байки о Камиллиных похождениях на выпускном. Или вот еще воспоминание: упирающегося ЮВе втащили в комнату и отмутузили, изгваздав «Нутеллой» с его же бутерброда, — ишь намазал слишком толстым слоем! Чуть позже: Камилла с ЮВе, уже помирившись, сидят на ее кровати. Она показывает брату компакт-диски: Мадонна, Аланис Мориссетт, Робин.