Геннадий Паркин - Уран для Хусейна Страница 49

Откуда что взялось. Гоша еще только падал, прижимая ладони к растерзанной в лоскуты груди, а я уже подлетел к дверям, плашмя вытянулся у порога и, выставив ствол АПС наружу, надавил на курок. Автомат задергался, как невменяемый, в нос шибанул запах какой-то горелой смеси — в патронах использовался не порох, а что-то еще более вонючее, и я, изо всех сил прижимая приклад к предплечью, равномерно заводил стволом слева направо. Скорострельность оказалась безумной, спустя две секунды затвор клацнул, и наступила тишина. Я вскочил и, разинув пасть в устрашающем крике, которого я и сам-то не слышал, оглохнув от рева подводной гаубицы, вылетел на крыльцо, на ходу меняя рожок и передергивая затвор.

В глаза ударил свет фар стоявшего в распахнутых воротах «уазика». Посреди двора замерла на коленях странная безголовая фигура, но рассматривать, что к чему, было некогда, и я кубарем скатился со ступенек к телу убитого Гошей омоновца, надеясь использовать его как укрытие. Тотчас по крыльцу ударили из трех стволов, сработал «Калашников» и два пистолета. Автоматная очередь прошлась по ступенькам, а те, кто палил из «макаровых», кажется, засекли, куда я упал, и теперь пулю за пулей вгоняли в тело своего мертвого сослуживца. Вспышки, мерцавшие в снежной пелене, позволили разобраться, где расположился противник. Должно быть, они шли от ворот, растянувшись цепочкой, когда вдарил АПС, залегли, а теперь находились прямо передо мной в одну линию с интервалом два-три метра. Определив сектор обстрела, я покрепче прижал ствол к окоченевшей богине своего укрытия и… Если когда-нибудь создателя АПСа рассекретят, брошу все дела, отыщу его, где бы он ни был, и упою до смерти, оружие он сконструировал на совесть. Там, где залегали омоновцы, сплошной стеной взметнулась метра на два вверх снежная кутерьма, воплей противников из-за грохота слышно не было, но я уверен, что орали они — до Риги донеслось. Через три секунды рожок опустел, и барабанные перепонки резануло звенящей тишиной, ни стона, ни выстрела. Не знаю, сколько я пролежал, пытаясь избавиться от нарастающего в голове колокольного перезвона, может, минуту, а может, и час. Из ступора меня вывел голос нависшего надо мной Князя, хотя что он кричал, я так и не понял.

Разделочный цех мясокомбината в сравнении с представшей перед глазами картиной выглядел бы невинным пейзажем. Четверым омоновцам, зачем-то нагрянувшим сюда среди ночи, не помогли ни бронежилеты, ни боевая выучка. Хотя бронежилеты как раз и не пострадали, апээсовские иглы их просто-напросто не смогли пробить. Зато поотрывали напрочь все, что из бронежилетов торчало. Оказывается, первой же очередью снесло голову до сих пор стоявшему на коленях ментозавру, остальных АПС обскубал, когда я орудовал из-под крылечка. Куски истерзанного мяса, обрубки рук и ног, черный от крови снег и чьи-то остекленевшие глаза, блестевшие из окровавленного сугроба, — зрелище не для слабонервных, и я буквально опустился на снег. Но Князь выдал мне такую плюху, что я мгновенно опомнился.

— Бери Гошу и тащи в машину. — Витька рывком поставил меня на ноги и побежал за Илоной. Я засеменил следом, поднял на руки удивительно легкого и вроде бы живого Гошу и побрел к нашей «девятке». Князь уже усадил Илону на заднее сиденье, рядом втиснули окровавленного вьетнамца. Пока Витька возился, устраивая их поудобней, я догадался вернуться за АПСом, оставлять такую улику было никак невозможно. Заодно отыскал в холле Гошины нунчаки, выброшенный мной рожок и вернулся к машине. Окинув последним взглядом двор, похожий теперь на известное полотно Верещагина, мы отвалили, сгинув в непроницаемой круговерти все не прекращающегося снегопада.

Гоша пришел в себя, когда «девятка» выскочила на абсолютно пустое Юрмальское шоссе. Должно быть, он пытался сказать что-то важное. Прислушиваясь к жалобному попискиванью вьетнамца, Князь свернул к обочине и притормозил. Перегнувшись к Гоше, он внимательно слушал, изредка вставляя какие-то ободряющие слова, но мрачное Витькино лицо подсказало, что дела Гошины совсем-совсем плохи.

Гоша вдруг дернулся, застонал и вытянул из заднего кармана штанов мятую записную книжку, что-то возбужденно прошептал и ткнул ее Князю в руки. Витька осторожно принял блокнот, подержал в ладони дрожащие Гошины пальцы и глянул на меня:

— Не довезем, отходит, бедолага. Главное — сам это понимает.

— Может, успеем. — Я попытался нащупать у Гоши пульс, но еле дергавшаяся жилка убедила, что тот доживает последние секунды.

— Черт, в больницу не повезешь, — сплюнул Князь, переводя взгляд с Гоши на безвольно ткнувшийся в край сидушки Илонин затылок. — А делать что-то надо.

Гоша встрепенулся, расплылся в счастливой улыбке и замер, широко распахнув свои узкие раскосые глаза. Я подхватил его запястье, но биения пульса не уловил.

— Отмучился? — Князь двумя пальцами коснулся Гошиной переносицы, что-то попытался нащупать, не сумел и сам себе ответил: — Вот и все, отмучился.

Движок зарычал, и превратившаяся в катафалк «девятка» неспешно двинулась вдоль обочины. Метров через двести Князь обнаружил подходящий съезд, и мы поперли по заснеженному проселку, подыскивая для Гоши место последнего приюта. Машина двигалась неохотно, пробуксовывала и заунывно стонала, словно сознавая, какой груз ей приходится везти. Настроение, и без того паршивое, раздолбанная дорога только угнетала, гоняя по ноющим внутренностям противный горький ком.

На опушке крохотной березовой рощицы Князь остановился. Мы выбрались из машины и огляделись. Пронизывающий до костей ветер с залива осыпал лицо солеными на вкус снежинками, завывая в ночной мгле протяжно и тоскливо, — такое вот устроила природа буддисту Гоше отпевание.

Под толстой белоствольной красавицей выглядывала узкая промоина, туда мы вьетнамца и отнесли. Руками поразбрасывали липкий ноздреватый снег, утоптали заледеневшую прошлогоднюю траву и аккуратно уложили Гошу на дно импровизированной могилы, скрестив начавшие коченеть руки на узкой, искромсанной пулями груди. Князь приволок из багажника канистру бензина, облил маленькое, такое беззащитное теперь тело с ног до головы и, отступив на несколько шагов, жестом распорядился поджигать погребальный костер. Я метнул в могилу зажженный спичечный коробок, и оранжевое пламя взметнулось вверх, окутывая физическую оболочку павшего в бою мужчины-воина жарким последним покровом.

— Не грусти. — Князь подошел и положил руку на мое плечо. — Такой смерти можно только завидовать.

Меня аж повело. Что же нам еще предстоит, если уже сейчас можно завидовать покойнику? Но вслух я ничего не высказал. Кто знает, что ждет за теми воротами, в которые только что шагнула Гошина душа. Одно знал наверняка прошлое отрезано навсегда, и жить придется одним лишь настоящим. О том, что будет, лучше вообще не задумываться.

В нос ударил сладковатый запах горелого мяса, и я вдруг вспомнил о злополучном АПСе. Таскать его с собой ни к чему, патронов-то не достанешь, и, сбегав к машине, я притащил автомат к могиле. Пусть покоится рядом с Гошей, успокаивая его душу созерцанием оружия, покаравшего убийц. Князь недоуменно на меня дыбанул, но промолчал, вроде бы понимая, почему я так поступил.

Забросав почерневшие останки комьями снега, мы возвратились к машине. Илона наконец пришла в сознание, правда, толком понять ничего не могла, досталось ей здорово. Витька пересел на заднее сиденье, пытаясь хоть чем-то помочь истерзанной подруге, а я, с трудом выбравшись на проселок, погнал тачку в ночь, стараясь отогнать все возникавшие перед глазами картины недавних событий.

Часть вторая

Приближавшаяся весна обуздала лютые февральские морозы, наполнив потеплевший воздух серой моросью тающих в полете снежинок, и первые ее предвестники — возбужденные городские воробьи — радостно чирикали, распрыгавшись на освобожденном от сугробов тускло блестевшем асфальте. Сюда, к узкому колодцу старого рижского двора, весна тоже подобралась, тарабаня по оцинкованным карнизам уставившихся друг на друга окон каплями таявшего на крышах льда и припустив до самой земли обрывок зацепившегося за высокие каменные трубы облака. Поглядывая время от времени на темный проем арки, через которую только и можно было подобраться к нашему подъезду, я чистил тэтэшник, так и не понадобившийся Гоше в последнем в его жизни бою.

После устроенной в Майори бойни прошло два дня, и провести их пришлось в Гошиной квартире на улице Революцияс. Хоть и Князь, и я сознавали, что место для отсидки выбрали не самое удачное, делать ничего не оставалось, альтернативы не было.

Илону поначалу тоже привезли сюда. Князь вспомнил уроки восточной медицины, но особых успехов не достиг, к утру Илона стала совсем плоха. Оказывается, заурядным изнасилованием омоновцы не ограничились. Вырывая признания, лупили ее дубинками по животу, время от времени загоняя концы резиновых палок то во влагалище, то в анальное отверстие. Что-то там внутри у Илоны лопнуло или оторвалось, мы уже совсем отчаялись, но, к счастью, она пришла ненадолго в сознание и вспомнила телефон старого друга покойных родителей — частнопрактикующего врача-гинеколога. Князь дозвонился, убедил того приехать, и офонаревший от увиденного пожилой носатый Лев Моисеевич настоял на незамедлительной транспортировке Илонушки, как он ее называл, к себе на дачу, в Дубулты.