Татьяна Степанова - Колесница времени Страница 5

Да, да, очень тихо в доме. И пуст он, дом этот, в вечерний час. Все в разъездах, все по делам. И лишь Петр Алексеевич праздно вот так совсем от нечего делать курит сигару и прислушивается.

Горничная в доме, где-то в самых его недрах. Горничная-филиппинка. Ее посоветовали взять знакомые жены Петра Алексеевича. Знакомые — дипломаты. Сейчас, мол, это модно и удобно — горничная-филиппинка. По-русски она знает плохо. Но насчет работы по дому — оооооооооо! Целыми сутками она фанатично и истово убирается, убирается. Словно невидимый молчаливый робот. Глянешь — и нет ее совсем, словно и не существует она на свете, эта горничная-филиппинка. А в доме чистота, ни соринки.

Петр Алексеевич крепче прикусил сигару зубами. Вот так… Смеркается. Осень, темнеет рано.

Для прогулки на свежем воздухе Петр Алексеевич одет тепло — в куртку, вокруг шеи шерстяной шарф, на голове шерстяная кепка. Горничная-филиппинка помогает ему одеваться и раздеваться.

А прежде помогал тот парень… Ну, когда не водил машину.

Но теперь осталась лишь горничная…

Петр Алексеевич неспешно начал объезжать патио, двигаясь в направлении большой клумбы, засаженной последними осенними астрами, декоративной камнеломкой и мхом. Что тут только не делали, на этой клумбе — и японский садик, и альпийскую горку.

А теперь вот засадили все камнеломкой. Она и под снегом зеленеет. И подстригать ее, как газон, не нужно.

Огоньки подсветки на дорожках участка…

Участок немаленький, с фруктовым садом, за которым мало ухаживают, с туями у забора.

Сразу за забором — крутая тропинка в лес, и ведет она к высокому берегу Москвы-реки. Сын Данила летом любит бегать там по утрам. Когда дочь Женя приезжает с мужем Геннадием, он и его пытается увлечь на пробежку.

Но Геннадий к спорту не слишком расположен. И за то, что он не бегает… да, за то, что он вот так демонстративно не выпячивает свою физическую форму, свою энергию, свои возможности, свою свободу, наконец, бегать, прыгать, ходить, да, ходить… Вот за это за все Петр Алексеевич ему благодарен.

Зять исполнен чувства такта. Так считает Петр Алексеевич. А вот сын Данила такта напрочь лишен.

Да и жалости, сочувствия — тоже.

Ох, нет, только не подумайте, что Петр Алексеевич, глава и хозяин этого большого, очень дорогого дома, нуждается в жалости и сочувствии из-за своего инвалидного кресла.

О нет…

Может, лишь в самые первые годы после того, как это случилось с ним. Но тогда дети его — сын и дочь — были еще так юны. Молодость вообще толком не способна к истинному сопереживанию трагедии.

Поддержку Петр Алексеевич получил сполна только от жены. Да, от своей второй жены. С ней он в браке и по сей день.

Но жены сегодня вечером с ним рядом тоже нет. Жена — деловой человек, она очень занята.

А Петр Алексеевич вот тут, дома…

Он курит сигару.

С великим наслаждением он курит великолепную душистую гавану. И ощущает каждой клеточкой своего тела мир, что его окружает.

Патио, где оборудовано все для семейного барбекю. Эту вот вечернюю сырость. Этот ветер с реки, что шумит в саду. Эти огоньки подсветки, что моргают, точно подмигивают ему со стороны дорожек.

Петр Алексеевич медленно крутит колеса кресла руками, потом все же нажимает сенсорную кнопку. И кресло — его домашний трон — медленно и осторожно едет из патио по дорожке в сад.

Он едет один и курит сигару. Сумерки все гуще, осенний вечер накатывает, как океанская волна.

В доме на веранде и в холле внизу включается электричество.

Скоро ужин.

Возможно, к ужину из семьи кто-то приедет. Возможно, все сразу, а может, и никто, потому что все задерживаются в Москве — по делам, и в пробках, и просто так.

Жить за городом вот в таком элитном поселке у Москвы-реки, конечно, престижно. Но тут очень остро чувствуется одиночество.

От этого спасает лишь хорошая сигара.

Петр Алексеевич кружит в инвалидном кресле по дорожкам сада. Это его прогулка. Это его ежевечерний моцион. Это — традиция.

Хорошо, что пока нет дождя.

Глава 7

Белоручка и пузырек зеленки

То, что Белоручка получила звание майора и повышение, не стало для Кати — Екатерины Петровской, криминального обозревателя Пресс-центра ГУВД Московской области, сенсационной новостью.

Больше удивило другое — Белоручка покинула МУР, Петровку, 38, и перешла на работу в областной главк.

Не Белоснежка… Белоручка… Лилечка… Катя именно так называла всегда ее про себя — Лилечка.

Вместе они работали лишь однажды — по московскому делу об убийствах на бульварах[1]. Но с тех пор крепко подружились. Хотя виделись очень редко. И вот новость средь бела дня — Лиля Белоручка, теперь уже майор полиции, ушла из отдела убийств МУРа, чтобы работать в Подмосковье. Она назначена начальником криминальной полиции в ОВД Прибрежный.

Они с Катей не встречались очень давно. И многое с момента их встречи изменилось. Но вот неожиданно выпал шанс увидеться и поработать вместе — так думала Катя по пути в Прибрежный ОВД за рулем своей маленькой машины «Мерседес-Смарт».

Она даже не стала звонить Лиле Белоручке, решила нагрянуть как снег на голову после того, как прочла в сводке происшествий об этом убийстве.

Она не ожидала от этого дела ничего экстраординарного. Просто — потешить репортерское любопытство и заодно встретиться со старой подругой, поздравить ее с новым назначением.

Да, она не ожидала от этого дела ничего такого… Она даже не могла представить себе, какие события впереди, связанные с этим вроде бы таким простым бытовым убийством на аллее у железнодорожной станции.

Что греха таить, по пути в Прибрежный ОВД Катя считала, что она там, в компании Лили Белоручки, слегка развеется и отвлечется.

От чего отвлечется? Так от этой тяжкой осенней апатии. От усталости, давящей словно камень. От всего этого опостылевшего ритма — дом, работа, дом…

Она приезжала на работу в Пресс-центр к девяти. Вставала в семь утра в полной темноте. Октябрь не баловал погожими днями, а конец месяца вообще утонул в нескончаемом дожде, в сумраке, в тучах.

На работе Катя всегда задерживалась, а это означало, что и домой она возвращалась тоже в темноте.

Включала свет в своей квартире на Фрунзенской набережной и часто подолгу сидела на кухне, пила крепкий чай. Смотрела в окно на Москву-реку, на набережную, сияющую огнями.

Все, все, чем она прежде так гордилась и что спасало ее в самые трудные моменты жизни — любопытство, азарт, бойкое перо, настойчивость, — все это словно обесценилось. Представлялось таким смешным и никчемным, никому не нужным…

Был ли то некий душевный кризис? Катя об этом старалась не думать. Она все чаще ловила себя на мысли, что и работу свою — написание криминальных статеек в интернет-издания в качестве криминального обозревателя Пресс-службы ГУВД — она исполняет все более и более формально.

Все чаще подбирает слова…

Все чаще пишет на нейтральные темы.

Многие вещи, о которых она прежде не задумывалась, становились важными и, как бы это сказать, звучали совсем по-иному.

Порой Катя ощущала безмерную опустошенность в душе и безграничную апатию.

Но она старалась брать себя в руки…

Нужно взять себя в руки! Слышишь, ты! Надо, надо брать себя в руки. Ты сможешь, ты сильная.

Получалось или не получалось — об этом Катя опять же судить не могла. Чтобы хоть как-то поднять себе настроение, она…

Что мы делаем, когда нам плохо, скверно? Мы обращаемся к друзьям.

Так поступила и Катя. И это коротенькое сообщение в сводке об убийстве у железнодорожной станции в Прибрежном пришлось как нельзя кстати. Ну, если такое можно сказать об убийстве.

Катя решила написать о раскрытии этого дела для криминальной полосы интернет-версии «Вестника Подмосковья». И не стала звонить подружке Лиле Белоручке загодя.

Решила просто приехать сама в Прибрежный.

ОВД находился на берегу Москвы-реки. И почти рядом со столицей. Раньше это было просто отделение милиции Прибрежное. И туда словно в ссылку отправляли тех, кто… Ну, в общем, не имел особых служебных перспектив — оперов и участковых, грешивших алкоголем, которым до пенсии оставалось год-полтора. Их просто жалели увольнять за пьянство. А также строптивых, тех, кто имел с начальством какие-то конфликты. Или тех, кто просто не сработался с основным коллективом района.

Такие места в полиции — своеобразный отстойник. Нет, нет, не подумайте, что там все сплошь грешники и злодеи, нет, скорее даже наоборот. В подобных местах — в заповедниках — порой бытует особая атмосфера, отличная от общей генеральной несгибаемой линии ведомства.

Если где-то собрать слишком много профи — пусть и алкашей, и строптивых, и бунтарей, то атмосфера не может не измениться.