Донна Леон - Мера отчаяния Страница 5

— Полагаю, я должен войти, поцеловать тебя в щеку и сказать: «Buon giorno, саrа,[7] хорошо ли ты спала?» — увидев ее, проговорил он без тени сарказма в голосе и в мыслях. Быть может, он пытался сделать так, чтобы оба они забыли о ночном происшествии, понимая, что это невозможно. Или хотя бы отсрочить последствия Паолиного поступка — очередной неизбежный спор, ведь ни один не мог принять позицию другого.

Она подняла на него глаза, задумалась над его словами и улыбнулась, подумав, что и она с радостью отложит дискуссию на потом.

— Ты придешь сегодня обедать домой? — спросила она, вставая и отправляясь к плите, чтобы налить кофе в широкую чашку. Добавив горячего молока, она поставила чашку на стол туда, где он обычно сидел.

Опускаясь на стул, Брунетти подумал, в какое странное положение они попали и — что еще более странно — с какой готовностью оба приняли его. Ему доводилось читать о Рождественском перемирии, объявленном на Западном фронте в 1914 году: немцы вылезали из окопов, переходили линию фронта, угощали своих противников, Томми, сигаретами и давали огоньку, британцы помахивали Гансам руками и улыбались им. Массированные бомбардировки положили конец братанию. Брунетти тоже не видел возможности продолжительного перемирия с женой. Однако он наслаждался ситуацией пока мог, поэтому, положив в кофе сахар и взяв в руку булочку, ответил:

— Нет, мне придется ехать в Тревизо, побеседовать со свидетелем ограбления банка на кампо Сан-Лука, совершенного на прошлой неделе.

Ограбление банка было в Венеции явлением довольно необычным, а посему вполне годилось в качестве сюжета для светского разговора. Брунетти рассказал Паоле то немногое, что стало известно полиции, хотя весь город уже наверняка прочел подробности в газетах: три дня назад вооруженный молодой человек вошел в здание банка, потребовал денег, получил их и, держа награбленное в одной руке, а пистолет в другой, преспокойно скрылся в направлении Риальто. С камеры, спрятанной под потолком, полиции удалось получить лишь весьма расплывчатое изображение, но и его оказалось достаточно, чтобы опознать в преступнике брата одного из местных жителей, про которого поговаривали, что у него крепкие связи с мафией. Когда грабитель проник в банк, его лицо до глаз было закутано шарфом, но на выходе юноша снял его, и человек, столкнувшийся с ним в дверях, смог довольно хорошо разглядеть лицо преступника.

Pizzaiolo[8] из Тревизо, направлявшийся в банк, чтобы внести платеж по ипотеке, как следует разглядел грабителя, отчего Брунетти надеялся, что свидетель сможет узнать молодого человека среди фотографий подозреваемых, подготовленных полицией. Этого будет достаточно для ареста, а быть может, и для суда. Именно к нему Брунетти и направлялся в то утро.

Они услышали, как в спальне открылась дверь, а потом раздались шаркающие шаги Раффи. Эта заплетающаяся походка была им хорошо знакома — парень сонно поплелся в ванную.

Брунетти взял еще одну булочку, удивляясь, что так проголодался в этот час: он никогда не хотел есть с утра и потому не завтракал. Ожидая новых звуков со стороны детских спален, они старательно запивали булочки кофе.

Брунетти как раз расправлялся с очередной, когда открылась еще одна дверь. Через несколько мгновений по холлу проковыляла Кьяра, она вошла в кухню, одной рукой протирая глаза, словно сами они не желали открываться и она пыталась помочь им в этом нелегком деле. Не произнеся ни звука, она босиком прошлепала по кухне и взгромоздилась на колени к Брунетти. Обняв его одной рукой за спину, она опустила голову отцу на плечо.

Брунетти обнял ее обеими руками и поцеловал в макушку.

— Ты в таком виде сегодня пойдешь в школу? — спросил он будничным тоном, изучая рисунок на ее пижаме. — Очень мило. Уверен, твоим одноклассникам понравится. Воздушные шарики. Это признак хорошего вкуса — воздушные шарики. Я бы даже сказал, здесь присутствует некий шик. Любой двенадцатилетний ребенок позавидует такому модному нововведению.

Паола опустила голову и погрузилась в чтение журнала.

Кьяра поерзала у Брунетти на коленях и отодвинулась, рассматривая пижаму. Не успела она и рта раскрыть для ответа, как в кухне показался Раффи. Он подошел к матери, нагнулся и поцеловал ее, после чего отправился к плите и налил себе чашку кофе из рассчитанной на шесть порций кофеварки. Добавив горячего молока, он вернулся к столу, сел и произнес:

— Надеюсь, ты не против, что я воспользовался твоей бритвой, papà?

— С какой целью? — спросила Кьяра. — Чтобы ногти подстричь? Ведь на твоем лице не растет ничего такого, что требует вмешательства бритвы. — Проговорив это, она отодвинулась от Раффи на безопасное расстояние и поплотнее прижалась к Брунетти, который в наказание за дерзость ущипнул ее через толстую фланель пижамы.

Раффи неохотно потянулся к ней через стол, но по дороге завис над грудой булочек и взял одну. Обмакнув ее в кофе, откусил огромный кусок.

— Откуда взялись булочки? — поинтересовался он. Но никто не ответил, и Раффи, повернувшись к Брунетти, спросил: — Ты выходил на улицу?

Брунетти кивнул, поставил Кьяру на пол и поднялся со стула.

— А газеты тоже принес? — проговорил Раффи с набитым ртом.

— Нет, — ответил Брунетти, направляясь к двери.

— Как это?

— Забыл, — солгал комиссар своему единственному сыну.

Он быстро прошествовал в холл, надел пальто и вышел из дома.

Оказавшись на улице, Брунетти двинулся в сторону Риальто, по ставшей за долгие годы столь знакомой дороге в квестуру. По утрам во время прогулки он частенько испытывал особое удовольствие от своих наблюдений: абсурдного газетного заголовка, орфографической ошибки в надписи на дешевой майке, одной из тех, что висели в павильонах рынка по обеим сторонам дороги, от того, что какие-нибудь фрукты или овощи впервые за сезон появлялись на прилавках. Но сегодня он ни на что не обращал внимания, пробираясь по рынку, шагая по мосту и сворачивая в первую из узких улочек, которые вели его к квестуре и к работе.

Значительную часть времени по дороге он размышлял о Руберти и Беллини, о том, станет ли преданность начальнику, всегда относившемуся к ним по-доброму, достаточным для них основанием, чтобы нарушить свой долг перед государством. Он счел, что станет, а потом вдруг осознал: ведь подобные рассуждения весьма близки к шкале ценностей, лежавшей в основе поведения Паолы. Тогда Брунетти заставил себя прекратить думать обо всем этом и вспомнил о предстоящем ему тяжелом испытании — девятом по счету «convocation du personnel»[9], которые непосредственный начальник Брунетти, вице-квесторе Джузеппе Патта, затеял устраивать после тренинга, проводившегося в штаб-квартире Интерпола в Лионе. На беду всего личного состава, Патте не так давно довелось принять в нем участие.

Там, в Лионе, Патта «приобщался к культуре» наций, входящих ныне в Евросоюз: к французскому шампанскому и трюфелям, к датской ветчине, английскому пиву и какому-то очень старому испанскому бренди. Параллельно он изучил многочисленные способы ведения дел, имеющиеся в распоряжении бюрократов из разных стран. По окончании тренинга Патта вернулся в Италию с чемоданами, набитыми копченым лососем и ирландским маслом, с головой, полной новых, прогрессивных идей касательно того, как нужно организовывать работу подчиненных. Первым и пока что единственным нововведением, доведенным до сведения сотрудников квестуры, стали еженедельные «convocations du personnel» — бесконечные собрания, в ходе которых сотрудникам предлагались на рассмотрение крайне занудные вопросы, дабы служащие обсудили их, разложили по полочкам и тут же о них забыли.

Когда эти собрания только-только входили в практику, два месяца назад, Брунетти, как и большинство его коллег, не сомневался, что через неделю или две о них никто уже и не вспомнит, но сегодня уже девятое, и конца им не видно. На второе собрание он принес газету, но его одернул лейтенант Скарпа, личный помощник Патты, несколько раз поинтересовавшийся у Брунетти: неужели ему до такой степени безразлично происходящее в городе, что он намерен читать газету во время обсуждения? Тогда комиссар попытался переключиться на книги, но так и не нашел достаточно маленького формата, чтобы они умещались в сложенных лодочкой руках.

Спасение, как это часто случалось в последние годы, принесла синьорина Элеттра. В то утро, когда должно было пройти пятое собрание, за десять минут до начала, она пришла в кабинет Брунетти и без каких бы то ни было объяснений потребовала у него десять тысяч лир.

Он протянул ей деньги, взамен она вручила ему двадцать монет по пятьсот лир с медной серединкой. В ответ на его вопросительный взгляд она выдала ему маленькую карточку, чуть больше, чем коробка от компакт-диска.