Артур Дойль - Хирург с Гастеровских болот Страница 5

Только я успел схорониться в своем убежище, как дверь хижины распахнулась и человек, называвший себя Хирургом с Гастеровских болот, вышел из дома. В руках у него была лопата. Перед дверью расстилался небольшой обработанный клочок земли, на котором росли картофель, горох и другие овощи, и он принялся за прополку, напевая что-то. Хирург был целиком погружен в свою работу, повернувшись спиной к домику, как вдруг из приоткрытой двери появилось то самое тощее создание, которое я видел утром. Теперь я заметил, что это мужчина шестидесяти лет, весь в морщинах, сгорбленный и слабый, с редкими седыми волосами и длинным бледным лицом. Робкими шагами он добрался до Хирурга, который не подозревал о его приближении, пока тот не подошел к нему вплотную. Его шаги, а может быть, дыхание наконец обнаружили его близость, потому что работавший резко выпрямился и повернулся к старику. Они шагнули друг другу навстречу, как бы желая поприветствовать один другого, и вдруг — я даже теперь чувствую тот внезапный ужас, который тогда охватил меня — высокий мужчина набросился на своего товарища, сбил его с ног и, схватив на руки, быстро скрылся с ним в хижине.

Хотя за свою богатую приключениями жизнь я видел многое, все же внезапность и жестокость, свидетелем которых я оказался, заставили меня содрогнуться. Возраст маленького человечка, его слабое телосложение, смиренное и униженное поведение — все вызывало чувство негодования на поступок Хирурга. Я был так возмущен, что хотел броситься к хижине, хотя не имел при себе никакого оружия. Но вскоре звук голосов изнутри показал, что жертва пришла в себя. Солнце тем временем опустилось за горизонт, все стало серо, за исключением красного отблеска на вершине Пеннингента.

Пользуясь наступающим мраком, я подошел к самой хижине и напряг слух, чтобы узнать, что происходит. Я слышал высокий жалобный голос пожилого человека и низкий грубый монотонный голос Хирурга, слышал странное металлическое звяканье и лязг. Немного спустя Хирург вышел, запер за собою дверь и зашагал взад и вперед, хватаясь за голову и размахивая руками, как безумный. Затем он почти бегом пошел по долине и вскоре потерялся из виду среди скал. Когда замер звук его шагов, я вплотную подошел к хижине. Затворник все еще бормотал что-то и время от времени стонал. Разобрав слова, я помял, что он молится — пронзительно и многословно. Молитвы он бормотал быстро и страстно, как это делает человек, чувствуя неминуемую опасность. Я был охвачен невыразимым трепетом, слушая этот поток жалобных слов одинокого страдальца, слов, нарушавших ночную тишину и не предназначенных для слуха постороннего. Я размышлял над тем, следует ли мне вмешаться в это дело, как вдруг услышал издалека звук шагов возвращающегося Хирурга. Я быстро приник к оконному стеклу и взглянул внутрь. Комната была освещена мертвенно-бледным светом, исходящим, как я узнал впоследствии, от химического горна. При его ярком блеске я увидел множество реторт и пробирок, которые сверкали на столе и отбрасывали странные, причудливые тени. В дальнем конце комнаты была деревянная решетка, похожая на клетку для кур, и в ней, все еще погруженный в молитву, стоял на коленях человек, голос которого я слышал. Его лицо, озаренное светом горна, вырисовывалось из мрака, как лица на картинах Рембрандта. Каждая морщинка была видна на коже, похожей на пергамент. Я успел бросить только беглый взгляд, затем, отпрянув от окна, побежал среди скал и вереска, не замедляя шага, пока снова не оказался у себя дома. Я был расстроен и потрясен в большей степени, чем мог ожидать.

Долгие ночные часы я метался и ворочался на подушке. У меня возникло странное предположение, вызванное сложной аппаратурой, которую я видел. Могло ли быть, что этот Хирург был занят какими-то секретными ужасными опытами, которые он производил на своем товарище? Такое предположение могло объяснить уединенность жизни, которую он вел. Но как примирить это предположение с теплыми дружескими чувствами между ними, свидетелем которых был я не далее, как в это утро? Горе или безумие заставляли этого человека рвать на себе волосы и ломать руки, когда он вышел из хижины? А очаровательная Ева Камерон, неужели и она была участницей этого темного дела? А загадочные ночные хождения, которые она совершала, не имели ли они целью встречаться с моими зловещими соседями? А если так, то какие же страшные узы могли связывать всех троих? Как я ни старался, я никак не мог найти удовлетворительного ответа на все эти вопросы.

Проснулся я на рассвете измученный и слабый.

Мои сомнения, действительно ли я видел свою прежнюю соседку в ту ночь, были наконец разрешены. Идя по тропинке, ведущей к болотам, я увидел в том месте, где почва была мягкой, отпечаток ботинка, маленького, изящного женского ботинка. Этот крошечный каблук и высокий подъем могли принадлежать только моей приятельнице из Киркби-Мальхауза. Некоторое расстояние я шел по ее следу, пока он не затерялся на жесткой, каменистой почве. И все же он указывал направление к уединенной зловещей хижине. Какие силы могли гнать эту хрупкую девушку сквозь ветер, дождь и мрак, через страшные болота на это странное свидание?!

Но я-то, зачем я позволяю своим мыслям заниматься такими вещами? Разве я не гордился тем, что живу только своей собственной жизнью вне сферы интересов других людей? Почему же мои намерения и решения оказались поколебленными только потому, что я посчитал непонятным поведение своих соседей? Это было недостойно, это было просто ребячеством. Я заставил себя не думать об этом и вернулся к прежнему спокойствию. Это было не так просто. Прошло несколько дней, в продолжение которых я не выходил из своей хижины, как вдруг новое событие опять встревожило мои мысли.

Я говорил, что ручей протекал по долине у самой моей двери. Спустя примерно неделю после описанных мною событий я сидел у окна, как вдруг заметил что-то белое, медленно плывущее по течению. Первой моей мыслью было, что это тонет овца. Схватив палку, я побежал на берег и выловил этот предмет. Он оказался большим куском полотна, разорванным в клочья. Но что придавало ему особо зловещее значение, так это то обстоятельство, что по кромкам он был забрызган и испачкан кровью. В тех местах, которые пропитались водой, были заметны только следы крови; в других местах пятна были четкие и совершенно недавнего происхождения. Я содрогнулся, увидя это. Полотно могло быть принесено потоком только со стороны хижины в лощине. Какие ужасные и преступные события оставили этот страшный след? Я тешил себя мыслью, что дела человеческие не имеют для меня никакого значения, и все же все мое существо было отхвачено тревогой и желанием узнать, что случилось. Мог ли я оставаться в стороне, когда такие дела совершаются всего в какой-нибудь миле от меня? Я чувствовал, что во мне еще живет прежний человек и что я обязан разгадать эту тайну. Закрыв за собою дверь хижины, я отправился в лощину по направлению к домику Хирурга. Но мне не понадобилось далеко идти: я заметил его самого. Он быстро шел по склону холма, бил палкой кусты дрока и рычал, как сумасшедший. При виде этого мои сомнения в нормальности его рассудка значительно окрепли. Когда он приблизился, я заметил, что его левая рука была на перевязи. Увидев меня, он в нерешительности остановился, как будто не зная, подойти ко мне или нет. Но у меня не было ни малейшего желания говорить с ним, и поэтому я поспешил дальше, а он продолжал свой путь, все еще крича и нанося удары, палкой вокруг себя. Когда он скрылся в вереске, я снова пошел к его хижине, решив найти какое-нибудь объяснение случившемуся. Достигнув жилища Хирурга, я с удивлением заметил, что обитая железом дверь раскрыта настежь. Почва около самой двери носила следы борьбы, химическая аппаратура и горн были разбиты и разбросаны. Но самое подозрительное было то, что мрачная деревянная клетка была испачкана кровью, а ее несчастный обитатель исчез. У меня упало сердце: я был убежден, что никогда не увижу его больше на этом свете. По долине было разбросано несколько пирамид, сложенных из серого камня. И я почему-то невольно подумал, что под какой-то из этих пирамид скрываются следы последнего акта, завершившего эту длинную трагедию.

В хижине не было ничего, что могло бы пролить свет на личность моих соседей. Комната была заполнена химикалиями и различной аппаратурой. В одном углу был небольшой книжный шкаф с ценными научными трудами, в другом — груда геологических образцов, собранных на известняках. Мой взор быстро охватил все эти подробности, но мне было не до тщательного осмотра: я боялся, что хозяин дома может вернуться и застать меня здесь. Покинув хижину, я поспешил домой. Тяжесть лежала у меня на сердце. Над уединенным ущельем нависла жуткая тень нераскрытого преступления, делавшая мрачные болота ещё более мрачными, а дикую местность еще более тоскливой и страшной. Я подумал, не сообщить ли о том, что я видел, в полицию Ланкастера, но меня пугала перспектива сделаться свидетелем в «громком деле», страшили докучливые репортеры, которые будут влезать в мою жизнь. Разве для этого я удалился от всего, человеческого и поселился в этих диких краях? Мысль о гласности была мне невыносима. Может быть, лучше подождать, понаблюдать, не предпринимая решительных шагов, пока не приду к более определенному заключению о том, что я слышал и видел.