Владимир Колабухин - Дознание Феррари (сборник) Страница 5

Егорову за пятьдесят. Он несколько неуклюж и грузноват. Его чуть набрякшие веки и грушевидный нос с синими прожилками наводят на мысль, что их хозяин частенько прикладывается к рюмке.

Егоров вздыхает, услышав мои вопросы, и низким хрипловатым голосом начинает рассказывать:

– У меня, понимаешь ли, доски в сарае оторвались. Ну, вот и пошёл я вечером-то. Часов около восьми. Дай, думаю, взгляну: подлатать стенку, или новые доски приспособить. Обошёл я сарай-то, а там, понимаешь ли – машина. И никого в ней нет. Ну, я постоял, постоял… Подождал. Опять – никого. А к стенке-то из-за машины и не подойти. Плюнул и ушёл в дом.

– Это когда было – вчера?

– Нет. Как раз накануне. Вчера-то я снова за сарай глянул. Опять стоит. Весь день простояла. А тут слышу от соседей, что полиция какую-то машину ищет. «Не она ли? – подумал. – Чего ей здесь стоять-то. Непорядок это». Но решил подождать ещё чуток – вдруг, понимаешь ли, хозяева объявятся. Ну, а сегодня – всё! Пошёл к участковому. Взгляни, мол, не ту ли машину ищете. Который день без дела стоит!.. Вот так-то всё и вышло, мил человек.

В палисаднике цветут вишни, осыпают нас нежными лепестками. Земля от них – белым-бела!..

– А вы с соседями о машине разговаривали? Из них, случайно, никто не видел водителя?

– Да кому до неё дело-то было? И что в ней для нас такого, чтобы приглядываться? Никто ничего не видел.

Егоров встаёт и уходит в дом. Через минуту возвращается. В одной руке – высокий глиняный кувшин, в другой – широкая глиняная кружка.

– Может, выпьешь со мной, капитан? У меня такая медовуха осталась! – добродушно говорит он.

– Нет, Степан Кондратьевич. Спасибо. Да и вам не советую прикладываться. Хозяйка, наверное, не рада будет.

Лицо Егорова мрачнеет. Он глухо кашляет, ставит кувшин и кружку на стол, садится и стискивает лохматую голову руками:

– Нет у меня хозяйки… Бобыль я, понимаешь ли. И рад бы, чтоб поругал кто, да некому. Такая тоска, понимаешь ли. Умаялся один-то, спасу нет.

Он поднимает на меня потемневшие глаза:

– А ты – женат ли?

Я отрицательно качаю головой.

Он умолкает, в раздумье почёсывает затылок узловатыми пальцами, а через минуту опять спрашивает:

– Что так? Аль разборчив очень?

Над головой гудят то ли шмели, то ли пчёлы. Одуряюще пахнет жасмином… Весна в самом разгаре!

– Эх, капитан, – словно издалека, снова доносится хриплый голос Егорова. – Нельзя нам одним-то. Нельзя. Для чего тогда и жить-то, а? Ты, понимаешь ли, не мудри, если что. Я вот немало почудил, теперь – один мыкаюсь. Неужто у тебя так никого и нет на примете?

И сразу вспоминается Лена, наш вчерашний вечер. Как хорошо он начинался!..

Прощаюсь с Егоровым и иду к сараю. Там Губин продолжает колдовать над машиной. Обрабатывает химическим составом приборный щиток, рулевое колесо, дверные ручки… Никаких следов!

– Наверное, действовали в перчатках, – говорит он и устало опускается на траву. – Либо стёрли следы. Мастаки, видать.

Я невольно хмурюсь:

– Может, попросить в помощь экспертов УВД?

– Не надо, – возражает Губин. – Сами управимся.

И вдруг резко поднимается:

– Все следы не уничтожишь!.. Это они, «мастаки», думают иначе. А нас не проведёшь!.. Что-нибудь да осталось. Отгоним «Волгу» в отдел, и будем разбирать машину.

Так и решаем. К тому же здесь нам больше делать нечего: собака след не взяла – слишком много времени прошло, а Наумов с Лебедевым тоже возвратились из домов ни с чем – никто из жителей не приметил пассажиров такси.

По дороге в отдел выхожу из машины у кафе, чтобы немного перекусить. Быстро разделываюсь с борщом и котлетой, запиваю освежающим березовым соком. Теперь опять можно за работу.

– Передохнул маленько? – дружески обнимает меня за плечи Наумов, как только вновь появляюсь в отделе.

Я улыбаюсь.

– Что Губин? – спрашиваю.

– Разбирает с «гаишниками» машину. Уже демонтировали рулевое колесо, переключатель скоростей.

– Нашли что-нибудь?

– Пока не знаю.

– Пойду, посмотрю.

– Желаю удачи!

Я выхожу во двор и жду результатов осмотра. Время тянется медленно, порой кажется, что оно остановилось. Наконец, слышу радостный возглас Губина:

– Есть пальчики!

– Где? – тороплюсь к нему.

– На обратной стороне руля. Да и на внутренних поверхностях рукояток ручного тормоза и рычага переключателей скоростей… Я говорил – найду!

Он снова ныряет в салон машины. Глубоко в складке сиденья находим шёлковую перчатку. Кто оставил её здесь? Преступник? Пассажир? Пока вопросы повисают в воздухе.

Зафиксированные отпечатки Губин уносит в лабораторию. Выясняется, что водителю Власову и его сменщику Водолазкину они не принадлежат. Но и установить по ним личность преступника пока не удаётся: в нашей картотеке идентичных отпечатков нет.

А на небе зажглись звёзды… Усталые, расходимся по домам.

На улицах тишина, лишь редкие парочки беспечно прогуливаются по залитым неоновым светом тротуарам, да время от времени почти бесшумно проносятся полупустые троллейбусы. Мои шаги гулко звучат в застывшем тёплом воздухе…

Как странно: те же дома, те же улицы, а вот утром такого резонанса нет.

Вчера получил письмо от мамы. Пишет, что очень состарилась. А я понимаю: тоскует она. Давно похоронили отца, и с единственным сыном рассталась…

Мама, мама!.. Я тоже наскучался по твоей ласке. И так тоже надоело одиночество, в котором даже сон не приносит успокоения. А сны мне теперь всё чаще снятся беспокойные, не то, что, скажем, десять или пятнадцать лет назад, когда я, словно наяву, то восторженно парил над землёй, раскинув руки, то лихо отплясывал на вечеринках… Так что скорее бы утро!

Утром присоединяюсь к Наумову, занятому изучением дел, приостановленных в связи с розыском лиц, подлежащих привлечению к ответственности в качестве обвиняемых.

В горле першит от пыльных страниц многотомных дел. Яркий свет лампочки вызывает резь в глазах. Мы кашляем, чихаем, протираем воспалившиеся веки, но всё листаем и листаем дела.

И вот, кажется, удача. Моё внимание привлекает дело о разбойном нападении в лесопарке, где на месте происшествия были изъяты гильзы, очень похожие на ту, что мы обнаружили в «Бирюзе».

– Ну-ка, ну-ка… Дай посмотреть, – просит Наумов и забирает у меня дело.

– Так ведь это Соловьёв, твой предшественник, по нему тогда работал! – восклицает он через минуту. – Преступников-то было двое, какой-то «Эдик» и Пикулин. А взяли лишь Пикулина. Его одного и судили: не знает, мол, второго, и всё!

– Оружие изъяли?

– Нет, в том-то и дело. Якобы у другого осталось. Да и потерпевшие, супруги Ладыгины, говорили, что пистолет был у второго преступника.

Я ещё раз листаю дело. С фотографии в профиль и анфас на меня смотрит молодой парень, никак не похожий на того, кто учинил налёт на «Бирюзу»: курносый, белобрысый… Записываю данные о его личности.

– Сколько же ему дали?

– Семь лет.

– Проверь – не сбежал, не освободился ли досрочно.

Наумов кивает.

Читаю показания потерпевших: как выглядел второй преступник? И замирает сердце: черноволосый, смуглолицый. Хорошо разглядеть не успели, но полагают, что при встрече узнали бы. Глаза запомнились: чёрные, опушённые густыми длинными ресницами. Показания дополняет композиционный портрет преступника. Похож! Очень похож на того, кто стрелял в «Бирюзе».

Наумов тоже разглядывает портрет:

– Слушай, а ведь это он – кого мы ищем. Помнишь, вспоминал, где я его видел? И вот, гляди-ка, снова выплыл. Да по какому делу!

Выписываю домашний телефон и адрес потерпевших. Попробую поговорить с ними, показать портрет, что принёс Бубнов.

А время уже за полдень. Дела все изучены, можно и перекусить.

Отправляемся с Наумовым в столовую. Оба одиноки, так что и в ближайшей перспективе домашних обедов нам не предвидится. Но когда на улице делюсь с ним сожалением по этому поводу, он вдруг улыбается и говорит:

– Как знать!.. Я, брат, на днях такую замечательную дивчину встретил!..

– Ну, молодец! – искренне радуюсь за него и даже спотыкаюсь на ровном месте. – Кто же это?

– Дай срок – узнаешь. А то, чего доброго, отобьёшь.

Он щурится от яркого солнца и лукаво смотрит на меня.

Чем он мне всегда нравится, так это своей улыбчивостью и общительностью. К тому же, деловой и энергичный.

– А тебе, Владик, тоже не мешало бы жениться.

– Ты так считаешь? – спрашиваю растерянно. С той поры, как я остался без Кати, другие женщины не вызывают во мне никакого интереса. Ну, разве, Лена – в последнее время…

– Конечно, – с той же улыбкой отвечает Наумов. – Глядишь, и пуговицы на пиджаке не будут болтаться.

Действительно, одна уже на ниточке болтается. Старательно прикручиваю её, смотрю на улыбчивое лицо Наумова и думаю о Лене. Сегодня утром она была такой задумчивой… Вот уж кто ничуть не скрывает интереса ко мне.