Андрей Молчанов - Дао Страница 5

- Пессимизм, Юуки, признак ума здравого, но не всегда далекого...

Мне не хочется споров, тем более я чувствую растущее в ней озлобление, должное привести к колкостям, к ссоре и, наконец, к утреннему ее звонку и похмельным извинениям.

- Насчет пессимизма это твое открытие, значит...

- Мое открытие, Юуки, в том, что все вселенские умозрения еще более праздный эксперимент. И перейти к ним можно, познав хотя бы один закон бесконечной гармонии одной планеты, хотя бы одну ее взаимосвязь. Пожалуйста: растение и человек. Низшая трава, могущая спасти или убить топчущего ее мыслящего. Ну и нет числа примерам. Медицина, по крайней мере, предоставляет их в избытке. Поэтому в ней также имеется смысл. И куда более глубокий...

- Ну, старая песня... Я пойду.

- Подожди, Юуки. Теперь у меня просьба... Она может показаться нелепой... Особенно после всех этих философских пикировок... Но все-таки выслушай. Есть один человек. У него, видимо, смысл, в чем-то похожий на мой... Смешно. Ну, скажем, так: он хочет работать в клинике. Пусть он будет якобы тебе знаком. Более того - именно ты его и рекомендовала. Так я скажу Чан Ванли. Иначе кандидатура вызовет сомнения, знаешь - шеф подозрителен, а тут...

- Все же я выше тебя. Ты до сих пор с этими червями в куче дерьма.

- У каждого своя дорога, Юуки.

- По-моему, твоя дорога... лабиринт. И ты в нем как муравей. Сплошные тупики.

- А у тебя?.. Какая у тебя дорога?

- Эскалатор. Как в метро. И... надеюсь, он движется вверх, к свету. А может, к какому-нибудь поезду... Ну, пока!

И все-таки она была добра, благородна, умна и несчастна. И любила меня. Пусть недолго. Пусть миг. Но любила. А я ее - нет. Прости, Юуки. Прости за то, что эта встреча была тебе нужна, а мне...

6.

Дымная голубизна просветов в веере налезающих друг на друга лощеных башен была небом, и где-то в ней яростно и невидимо катился клубок солнца, и прощальная тайна его падения за горизонт ровной янтарной тенью застилала город с цветастым однообразием человеческого муравейника, встревоженного наступающим мраком, бестолково ожившего перед ним и ощутившего в этот час заката досаду привычной потери, смутную неотвратиммость конца всего.

И я был тоже причастен к тому, что происходило с миром, и тоже утрачивал день, и время постепенно убивало и обкрадывало меня. Меркли мельтешащие краски толпы; ее одежды, волосы, браслеты, лица текли, то исчезая, то воскрешаясь в свете витрин, рекламных иероглифов и лавочных лампад.

Многоголосая неразбериха запруженного машинами, велосипедами, моторикшами пространства, бензиновый перегар, запах цветочных гирлянд, жареного ореха и рыбы - все это на миг заполонило "тоету" и тут же оборвалось масляным щелчком дверцы.

Теперь слева от меня сидел человек. Тридцати лет, худощавый, небольшого роста, внешне - образчик примерного служащего солидной фирмы, кропотливого созидателя жалкой карьеры. Вежливое, равнодушное лицо, напомаженные волосы, ухоженные ногти, серый однотонный костюм, лакированные башмаки - все будто только-только из магазина.

- Мистер Робинс сказал, что...

- Да, я ждал вас.

Неба не было. Кишение толпы. Капоты и багажники. Фары. Призраки за зеркальной чернотой автомобильных стекол.

- Мое имя Тун.

У него был монотонный голос робота.

- Путь из Тибета на север очень сложен! - сказал я неожиданно с чувством. - Очень!

- Я прошел необходимый учебный курс, изучал карты... - Он коснулся подрагивающей щеки. - Так что это как раз...

-...не проблема, да? Хорошо, я представлю вас главе братства как полезного мне человека, но - при условии, конечно, медицинского образования...

- Я - анестезиолог. Гомеопатию тоже знаю, но так... на уровне... Ну, невысоко над уровнем моря...

Эта его попытка привнести юмор мне понравилась.

И тут узнался магазинчик, где покупал вместе с Элви ей кольцо. Золотое колечко с кружком из вкраплений бюрюзы и таким же бюрюзовым крестиком внутри круга. Старый, добрый символ...

Это был ее камень, бирюза. Кольцо мне вернули. Тогда, в больнице. Зайти в магазин? Просто так...

- А в Тибете у вас... плантация какая-нибудь?

- Вот что. Моя бывшая жена... Юуки... она японка... Тоже врач. Нас познакомила она, ясно? - Я даю ему посмотреть фотографии Юуки. - Ну а вы в трудном положении, без работы...

Я сбился со слов. Падающей стеной обрушилась реальность происходящего: человек, сидящий рядом, уже не канет в безликость толпы как случайный прохожий; только что он как бы родился вновь в том мире, что единственно мой, и чем-то уже непоправимо изменил его. Он пришел сюда по чужому расчету, и расчет этот я должен воплотить в то, что составит мою и его жизнь. И любая ошибка гибельна.

Сейчас моя мечта - это утро одного из тех незаметных, счастливых будней прошлого, когда сидишь в плетеном соломенном креслице на газоне, голой стопой разглаживая завитки травы, и видишь, как голубизна бассейна наполняется солнцем, становясь живой, как пробуждаются цветы, и соки земли бегут по стеблям, свершая таинство своего превращения в цвет лепестка, в аромат пыльцы, и жизнь малого и большого так непостижиа и прекрасна, и нет смысла выше, чем упоение ее созерцанием. Прокятье! - зачем он явился ко мне, этот человек?! Он способен сомать все!

- Но еда? Снаряжение? - спрашиваю я с испугом. - У вас же будет огромный рюкзак. Возникнут вопросы. Затем вы исчезаете. Как... все это решить?

- Простите, мистер Тао, но точно такие вопросы я хотел бы задать... вам.

- Вот я и предугадываю их, - переигрываю я конфуз. - Чтобы вы уяснили, насколько все будет непросто.

Он, сбитый с толку, кивает.

Мне ясно, что ни идей, ни какой-либо помощи ждать от него не приходится. Разве сочувствия... Но оно неуместно. Он исполнитеь, слуга приказа. Последнее звено цепи. Но и самое главное звено, потому как цепь замкнута, в чем и суть ее. Итак, вопрос вопросов: что делать?

Невольно представляется самолет, ищущий утерянный курс в ночи. Одинокая борьба летчика в стеклянном колпаке над грохочущей бездной и безмятежность спящих пассажиров в тихом уюте салона. У них та же конечная цель, что и у летчика.

- Завтра вы пойдете в порт, - слова опережают мысли, - и найметесь докером. И будете жить не в отеле, а в бараке. И одеваться так, так одеваются докеры, и есть то, что едят они. Только тогда я смогу рекомендовать вас шефу как толкового отчаявшегося парня, готового стать верным и благодарным к тем, кто поможет ему. Дать вам работу в клинике я, скажем, покуда колеблюсь, но в качестве сортировщика трав и лаборанта вы бы мне подошли. Так что идите в порт.

Определить его реакцию как восторг я бы не рискнул.

- Далее. В братстве вам придется принять обряд посвящения. И главное в вашей готовности к ритуалу - простота, заискивание и уничижение себя. Вы - голодная собака, выклянчивающая кость. На сей день подобные черты в вашем облике и в манерах отсутствуют напрочь, однако, полагаю, работа в порту исправит положение... А сейчас с точки зрения моего шефа вы смотритесь просто-таки подозрительно. Человек из полиции. Этакий молоденький хваткий инспектор. Простите... В общем, внешность это тоже... А интеллект - пусть! Но погибший, утраченный, оставшийся лишь в той льстивой, наносной обходительности, что преследует понятную всем цель - понравиться и быть допущенным к столу... Только учтите: подонки умны. Надо сыграть точно.

- Значит... докер, - роняет он озадаченно. В эти секунды он наедине с собой, без маски, и я постигаю его - чужого среди чужих; решающего кем-то заданную задачу, в чьем условии его смысл и судьба. Часть заачи только что, небрежно, экспромтом, составил я, распорядившись и частью чужой жизни.

Шум толпы, будто ожило немое кино ее течи, и снова щелчок замка... Фирма "Тоета" гарантирует прекрасную звукоизоляцию. Звукоизоляция, вероятно, прекрасная вещь. Необходимая.

Мне думается, всех, идущих в колее жизни, удерживает в ней вера. Отчасти - вера в тех, кто вокруг тебя, вера в людей. Она всегда омрачена сомнением, но она остается верой, потому что кто-то извечно сильнее, кто-то умнее, кто-то убедительнее. Вначале человек верит родителям - они его боги, затем - кумирам или старшим по положению и званию, после - мудрецам...

Многие верят в Бога, но Бог, давший человеку волю, не всегда определяет его жизнь, он определяет нравственность, реченную через священные книги, написанные руками людей, а те же жрецы пытаются верить другим жрецам...

И вот - кому же верить? Кто подскажет, как правильно, и кто будет истинен? Наверное, тот, кому открыта вся полнота веры и смысл ее. Но кто это? Бог? Наверное. Ведь стремление к нему равнозначно стремлению к истине. Бог и есть истина. И если, как утверждают материалисты, Бога нет, то слово "истина" им надо бы удалить из своего обихода. Я - не материалист. И порою жгуче желаю встречи с ним, с Богом. Естественно, здесь, на Земле. В череде испытаний. Но не будет такой встречи. Потому что кому объяснится все, тому уже не надо жизни земной.