Себастьян Жапризо - Купе смертников Страница 5

Рене Кабур откинулся на спинку диванчика, прикрыл глаза, которые слепил слишком яркий свет неоновых ламп.

Может быть, это движение и заставило его решиться. Он устал, он чувствовал, что проведет воскресенье дома, борясь с гриппом, между смятой постелью, газовой плиткой, которую ему следовало починить сто тысяч лет назад, чашкой, которую он не будет мыть, хотя она сделается липкой после нескольких выпитых грогов. Ему не хотелось сейчас возвращаться к себе, в этом все дело, наверняка в этом. Хотелось поговорить с кем-нибудь, кто выслушал бы его, для кого он в течение нескольких минут представлял бы достаточно интереса, чтобы он его выслушал.

Он взял жетон в правую руку, поднялся, поискал глазами в зале, вдруг наполнившемся шумом, телефон.

Он спустился на несколько ступенек. В кабине, в которой свободно могло поместиться несколько человек и стены которой были испещрены надписями и рисунками, он вдруг понял, что не знает, кому звонить. В газете говорилось об уголовной полиции или комиссариате квартала.

Он поискал номер уголовной полиции в справочнике Боттена, без обложки. Нашел телефон префектуры. Он думал о коленях покойницы, об описании, данном в газете: черные лодочки, следы от ожерелья на шее. Он пытался думать лишь о том, что он должен будет сказать. Окажется ли он первым пассажиром купе, позвонившим в полицию?

Голос у него сорвался, когда он произносил «Алло», он кашлянул, чтобы прочистить горло. Он сказал, что приехал в «Фокейце», что ехал в купе, о котором говорится во, что фамилия его Кабур.

Он невольно произнес эти последние слов. Они так решительным, таким требовательным тоном, что на другом конце провода ответили: «Ну, и что?»

Там никто не знал о случившемся. Сказали, что выяснят. Ему придется подождать. И потом, ему следовало звонить по другому телефону. Он ответил, что не знал этого.

Он ждал, положив голову на руки, прижав потрескивающую трубку к уху, жалея уже, что позвонил.

Теперь он безуспешно пытался собраться с мыслями, вспомнить все об этой поездке, точно определить, что он должен сказать. Он помнил лишь улыбку девушки, которая села в поезд в Авиюне. Как ее звали? Он не знал.

Он сел в поезд за полчаса до отхода. Кто-нибудь уже находится в купе? Вроде никого. Хотя нет, был паренек, паренек лет пятнадцати. Белокурый, грустный на вид, в мятом костюме из твида. Нет, он был не в купе, а стоял у дверей. Вероятно, вышел из соседнего купе.

Рене Кабур сразу же снял пальто и положил его на свою полку, верхнюю справа. Мужчина в кожаном пиджаке и белокурая дама появились как раз в ту минуту, когда он спрыгивал на пол, он даже испугался, что ему сделают замечание, потому что он встал ботинками на нижнюю полку.

Жоржетта Тома появилась гораздо позже, за минуту или две до отхода. Он стоял в коридоре. Ему пришлось посторониться, чтобы пропустить ее в купе, так как в коридоре было полным-полно пассажиров, прощавшихся через окна с провожающими. Он почувствовал запах ее духов. Подосадовал про себя на то, то в купе будут женщины и он не сможет раздеться. А потом подумал что-то еще, что-то очень глупое, сказал сам себе, что все это глупости, и тут же выкинул из головы.

— Я не забыл о вас, — сказал голос на другом конце провода. — Еще минутку, и я вас соединю. Не вешайте трубку.

Быть может, остальные пассажиры еще не успели прочитать газету и не звонили? Ему казалось, что он вновь ощущает атмосферу, царившую в поезде, что-то такое, что пришлось ему по душе, само купе, полки, где каждый устраивался как мог, совместное путешествие. Возможно, их соберут вместе в качестве свидетелей, устроят очную ставку. Они будут ждать, сидя рядом на скамье в комнате с плохо выкрашенными стенами. И все будут слегка волноваться.

— Я слушаю, — сказал чей-то голос.

Рене Кабур повторил, что он приехал утром в «Фокейце» и его фамилия указана во «Франс Суар».

Короткий резкий щелчок, отчего у него даже заболели уши, и уже другой голос сказал: комиссар Таркен еще не вернулся, его соединят с инспектором Грацциано. Рене Кабур вспомнил американского боксера среднего веса, выступавшего на ринге во времена Сердана. У инспектора была та же фамилия, что и у боксера.

Прямо над столиком, в который он упирался обоими локтями, у самых глаз он увидел непристойный рисунок: половой акт, изображенный шариковой ручкой, и тут же кто-то, подписавшийся инициалами Ж.Ф., двадцати двух лет, писавший с орфографическими ошибками, назначал свидание на том же месте, ежедневно в 16 часов. Он повернул голову и увидел повсюду подобные надписи.

— Инспектор Грацциано? Да, это он. Он в курсе дела. Он называл его «мсье Кабур», как те клиенты, с которыми он целыми днями разговаривал по телефону из своего кабинета на площади Алезии. Голос был четким, глубоким — голос диктора на радио. Рене Кабур представил себе могучие плечи, засученные до локтя рукава, лицо, налитое накопившейся к семи часам вечера усталостью.

Инспектор с фамилией боксера сказал, что он сейчас возьмет ручку и листок бумаги, потом повторил, что слушает, и тут же сам снова заговорил:

— Имя, возраст, адрес, профессия.

— Кабур, Рене Кабур. Мне тридцать восемь лет. Я директор отдела сбыта бытовых электроприборов фирмы «Прожин». «Прогресс»… Да, именно так, «Прожин». Нет, я нахожусь в пивном баре около Восточного вокзала. Живу на улице Синор, совсем рядом. Как только я прочел обо всем этом во «Франс Суар»… Так вот, то есть, ничего особенного, но я подумал, что должен вам позвонить…

Он правильно сделал. Какое место он занимал, подождите, я взгляну, 226-е, верно?

— Да, верхнюю полку справа от входа, вот именно.

— Вы сели в Марселе?

— Да. Вчера вечером.

— И вы не заметили ничего особенного во время пути? У него чуть было не вырвалось, что ему не так часто приходится ездить в поезде и ему все казалось «особенным», но в конце концов он ответил:

— Нет, ничего.

— Когда вы вышли из поезда?

— Сразу по прибытии. Я хочу сказать, почти сразу.

— А когда вы выходили из купе, тоже ничего особенного? Это слово вызвало у него желание рассмеяться, глупо рассмеяться, оно звучало теперь, когда он его слышал, как-то нелепо. Он сказал:

— Нет, ничего, но я могу заверить, что в ту минуту женщина была еще жива.

— Вам она знакома?

— Вы хотите спросить, знаю ли я, о ком идет речь? Я же видел фотографию…

— Были ли еще женщины в купе? Они этого не знают. Значит, пока никто еще им не звонил. У него возникло странное чувство: первым приехал на вокзал, первым вышел из вагона, стал первым свидетелем.

— Да, были еще две женщины. Одним словом, те, кого я видел.

— В списке указаны только фамилии, — сказал инспектор Грацциано, — а вы первым из пассажиров купе нам позвонили. Не могли бы вы описать нам остальных?

Рене Кабур ответил: «Конечно». Но он оставил газету в зале, и это его раздосадовало.

И в то же время он был слегка разочарован. Ему и в голову не приходило, что допрос будет вестись по телефону, в этой кабине, где он уже успел вспотеть, перед неумелыми рисунками, от которых он не отводил взгляда, но которых словно и не видел.

— Послушайте, может, было бы лучше мне к вам приехать?

— Сейчас? Наступило молчание, затем голос диктора ответил, что это было бы весьма любезно с его стороны, но уже восьмой час, а тут у него еще полно другой работы. Лучше будет, если один из инспекторов зайдет к нему завтра утром или же он сам, если это его не затруднит, заедет к ним на набережную Орфевр часам к десяти. Это его не затруднит?

Рене Кабур ответил: «Конечно, нет», но затем ему стало неловко и он добавил, что постарается перенести назначенное свидание.

— Хорошо. Я сейчас назову вам фамилии остальных пассажиров и укажу места, которые они занимали. Попытайтесь вспомнить. Риволани, внизу слева: мужчина или женщина?

— Мужчина. На нем был кожаный пиджак. Зеленый, если не ошибаюсь. У него был старый дешевый чемодан. Знаете, с потертыми углами. Он был не слишком разговорчив. Сразу же лег, не раздеваясь, и, должно быть, уснул.

— Сколько ему лет?

— Сорок пять, пятьдесят. Похож на мастерового, вероятно, механик или что-то вроде этого. Он еще спал утром, когда я пошел умываться в туалет. Мне пришлось постоять в очереди. Вы знаете, как это в поездах бывает? Потом, признаюсь, я его как-то больше не заметил.

Инспектор нашел, что все это очень интересно.

— Даррес, внизу справа?

— Женщина, лет сорока пяти, а может, и больше. Трудно сказать — слишком много косметики. Манто из леопарда или под леопарда. (Он никогда не разбирался в мехах.) Блондинка, сильно надушена, когда говорит, любуется собственным голосом. Как бы сказать (он поколебался немного, подбирая нужное слово, он не был уверен, что полицейский его поймет), она все время рисуется. Она отправилась переодеваться в туалет через час после отхода поезда. И вернулась в розовом халате поверх розовой пижамы. Она сосала мятные леденцы для горла и даже предложила их жертве…