Алексей Биргер - Похоронное танго (Богомол - 6) Страница 5

Так вот, у нас хоронят не только своих - в смысле, тех, кто своими так и остался, местными - к нам и из пригородов везут, и из города. Потому что у нас похоронить чуть не вдвое дешевле выходит: и земля под могильный участок копейки стоит (по городским меркам, во всяком случае), и все расценки идут по сельским тарифам, которые намного ниже городских. Да и лежать над берегом Волги приятней, чем среди городских помоек (кто-то скажет, что мертвым это все равно, а я отвечу, что не совсем все равно, мне думается, и я за это мое убеждение поспорить готов). А дедок этот, Емельянов Николай Аристархович (это кому интересно), он лет двадцать назад к дочке в город переехал, но и дачка у него в наших местах осталась, и привязан он был к этим краям, вот и наказывал, чтобы его на нашем кладбище похоронили, нигде иначе. Ну, и мне работа - последняя шабашка на Николая Аристарховича, можно сказать, ведь при жизни я не раз у него подкалымливал. То картофельное поле перекопаю, то забор поправлю, то ещё что - так понемногу и капает.

В последнее-то время получилось так, что он жил прямо рядом с "таджиками"... Но об этом я потом расскажу. Я лучше о себе сперва доскажу, чтобы вы ещё кое-что поняли.

Мне как раз пятьдесят стукнуло, и меня давно уже "деревенским философом" называют. Не помню, кто это определение пустил - наверно, из дачников кто-нибудь - но так оно и привилось, иначе уж не кличут. Разве что, жена, Зинка, может "дармоедом" обозвать или ещё похлеще. Но это её право, на то и жена, так? А вообще, я действительно философ, в том смысле, что ко всему в жизни спокойно отношусь, за лишним не гоняюсь, и порассуждать люблю, что такое наша жизнь. Это правда, что когда мы с мужиками за бутылкой о смысле жизни заспорим, тут я и завестись могу, и только меня держи. Но когда дело не касается того, есть Бог или нет Бога, а если есть, то какие законы божеские, а какие - человеческие, и как их различать, или других тем подобных, то мирнее меня человека не найдешь. Я как этот, который в бочке жил, древний грек, о котором все слыхали.

Впрочем, и жена, и другие родственники иногда утверждают, что это у меня не от ума размышляющего, а от лености, вся установка, то есть, моя, чтобы лишний раз не суетиться и не напрягать усилия. Мол, чтоб меня по дому или по огороду что-то сделать заставить, это горы перевернуть надо, да и работу я бросил... Ну, бросил, да. Так вы сами посудите, какая ж это работа, если триста рублей в месяц платят за дежурство сутки через двое, и при этом вся ответственность на тебе: свинтят что из котельной, ты отдуваться будешь. Да ещё и плавать через Волгу на тот берег, туда и обратно. Да я эти триста рублей с меньшими потерями для себя и здоровья на шабашках насшибаю, а пенсию мне и без того какую-никакую начислят, как срок придет.

А так, если о внешности говорить, то неказистая, вроде, у меня внешность, но, с другой стороны, я, говорят, на актера Баниониса похож. А тот, сами знаете, и в "Мертвом сезоне" нашего супер-разведчика сыграл, и этого убийцу в "Принце Флоризеле", и фильм "Гойя" я помню, в отличие от молодых, и никто к Банионису не придирался, не говорил, будто у него внешность не соответствует. Вот и я тешу себя мыслью, что за моей внешностью настоящая серьезность проглядывает. Деревенский философ, как-никак.

Словом, я, с моим характером, самый человек для того, чтобы могилы рыть, иногда для передыху на солнце сквозь ветки деревьев щурясь да размышляя потихоньку то ли о тщете нашей жизни, то ли о её величии. Ведь никто не знает, что нас там за гробом ждет, и есть Бог или нет, это я сам колеблюсь, в разные дни по-разному думаю. То есть, я вот как раскидываю. Николай Угодник имеется, и Илья Пророк, потому что многие их помощь или гнев на себе замечали, в делах повседневных. Николай Угодник, тот точно если ему помолиться, "не побрезгуй мной" сказать, то он тебе всегда что-то подкинет. А Илья Пророк - тот худого слова против себя не терпит. Если, скажем, обложить его, что не вовремя грозовые ливни насылает, в самый сенокос, или как ещё его обидеть - двух дней иногда не пройдет, а он на тебе отыграется. По себе знаю: меня он разочек так с крыльца прокатил, что две недели морда заживала. Зинка смеялась - говорила, пить меньше надо. Но кто ж мне объяснит, как это я всю жизнь с крыльца не летал, в самом что ни на есть качающемся состоянии, а тут, стоило мне Илью Пророка обхулить - так сразу нате вам. И выпил-то я тогда немного, мы с шабашки по стакану спирта "Рояль" съели, который у того дачника, что прямо на мыску живет, всегда водился, из города привезенный, чтобы мы лучше работали. Сейчас-то этот спирт куда-то задевался, не торгуют им больше. По мне, правду молвить, наш самогончик и почище и поприятней спирта будет, но, с другой стороны, спирт забирает быстрее и охотней, потому что самогон выходит от шестидесяти до семидесяти градусов, кто как гонит, а спирт - он все девяносто с лишком. И как примешь его неразбавленным, так потом часика через три можно просто воды выпить, чтобы тебя по новой разобрало.

Но с крыльца долбануться я никак не мог, не в моем это обычае.

А если Илья Пророк есть, то - никуда не попрешь - и Богоматерь имеется. Потому что, это опытом опять-таки проверено, она против гнева Ильи Пророка первая заступница. Кто оскорбил, понимаешь, Илью Пророка, но успел вовремя сказать про "помилуй меня, грешного, Пресвятая Богородица, и заступись за меня" - с тем ничего худого не произойдет. Я-то тогда оплошал, забыл к ней обратиться, а то бы, конечно, не пострадала бы моя рожа. Известно, что она единственная, кто Илью Пророка смягчает, добрым словом и любовью к людям.

А раз Богоматерь есть, то, рассуждаю я дальше логически, и Иисус Христос имеется - ведь иначе бы не называли её Бого-матерью, если б у неё Божьего Сына не было, так? Словом, до эти пределов я могу собственным умом добраться, и опытом житейским. А вот насчет Триединой Троицы и прочего заумного - не въезжаю, и все.

Вот так, эти и другие мысли припоминая и заново, я и приступил к рытью могилы.

То есть, одну вещь я забыл вам толком рассказать, довольно важную - с которой, собственно, все и началось. Только упомянул про "таджиков", да так и оставил.

Во-первых, были это не таджики, а русские, беженцы наши. И, вроде, не из Таджикистана, а из Узбекистана, но их как стали с первых дней называть "таджиками", так и повелось. Всего их две семьи было, и поселили их в двух заброшенных заколоченных домах на отшибе. Отвели ничейные дома - и дальше справляйтесь как знаете, потому что пособий на беженцев наш район платить не мог. Куда там, если у нас детские пособия по полгода не плачены!

Вот наши "таджики" и справлялись, и выкручивались. В прошлом году ещё успели огороды развести, и картошки на зиму заложить, и капусту заквасить, и научились рыбу промышлять, а для живых денег сперва чернику собирали ведрами, потом бруснику - в город на продажу. Ну, и не только это... Если без утайки, то быстро они освоили и другое ремесло: по пустым дачам пошаливать. А куда денешься, если жить хочется?

Особенно их молодая девка быстро освоилась. И к Николаю Аристарховичу покойному, вроде, именно она слазила, его алюминиевые кастрюли в скупку металла стащила, а потом вообще вразнос пошла, как сперва с нашей Иркой познакомилась, а потом и с Генкой. Ирке только-только восемнадцать стукнуло, но она уже года три с заречными парнями, из самых бандитов бестормозных, гуляет и пьет, с того времени, как отец у неё семь лет получил, а мать аж за Тверь к родственникам сбежала, её бросив. Хотя по виду девка до того ладная, свежая и ядреная, что по ней не скажешь, что её давно как щепку мотает. Ирка поначалу с Витькой Дыбинским путалась, тридцатилетним хреном, который её и пить приучил, и поимел тут же. Упоил её, когда они на берегу сидели, да и завалил на травку. Ирка говорила потом, что почти ничего не помнит, хотя что помнит - понравилось. Ну, Витьке этот его подвиг десять раз икнулся: она хоть и без особого соображения девка, а догадалась его за горло взять, мол, угождай мне да содержи, а то в милицию пойду, что ты несовершеннолетнюю в бессознательном виде на свой кол насадил, а ведь это изнасилование с отягчающими. И жила бы как сыр в масле, только Витька быстро сгорел, утопшим его нашли, и, шептались, что сами менты его втопили, потому что он подрался с ними пьяным возле дискотеки (это так теперь клуб называется, который за Волгой), и переусердствовали они, ногами его топча, так переусердствовали, что оставалось только, как говорится, "концы в воду", чтобы не пришлось им самим отвечать. А так, когда труп от воды распух - пойди найди, кто его ухайдокал... Не знаю, сколько в этой истории правды, сколько вранья, за что купил, за то продаю. Только Ирка после этой истории поняла, на чем можно мужиков ловить, и до самого своего восемнадцатилетия сохатых самцов подбирала, чтобы можно было их потом шантажировать. А они, надо сказать, и не спорили особо против этого, до того им на молоденькое мясцо была охота. Что они творили иногда на берегу - тьфу, да и только!.. Я вот иногда глядел на Ирку, и думал: как же так, столько пакости в себе девка накопила, а ни следочка на ней снаружи, ни пятнышка, и весь вид такой нетронутой красавицы, что хоть сейчас в белую фату обряжай. Ведь если повезет ей, и замуж она выскочит где-нибудь в городе, и хватит у неё ума хоть минимум приличий блюсти - никогда её муж не прознает, что, по сути-то, подстилку заплеванную за чистое золото взял, и ещё неизвестно, какие дети у них будут, потому что читал я, в газете в какой-то статейку, что от ранних таких загулов многое в девке портится, да её букет у неё может быть всякой мелкой гадости, от мондовошек до всяких других попрыгунчиков, которые, если чуть недопечены, жить, вроде не мешают, а дети уродами выйдут... Женщины, одним словом. И чем больше в себе черноты накопят, тем меньше их раскусить возможно. Мне при взгляде на Ирку и обидно, и гадко делалось. Ведь горько думать, сколько в нашей жизни на обмане стоит.