Адам Холл - Мат красному королю Страница 5

— Она спросила, откуда я знаю, что Брейн мертв, — ответил он.

— И откуда ты знал?

— Иногда смерть бывает не такой уж невидимой.

— О боже. Это может случиться с каждым. Когда-нибудь произойдет и со мной. Как-то мне пришлось учить одного малого управлять самолетом. А он врезался в землю на полной скорости. Месяцами я просыпался каждую ночь и не мог больше заснуть. Просто лежал и пялился в темноту, туда, где, слава богу, все еще был потолок. Понимаешь?

— Да.

— Интересно, если я выпью еще стаканчик бренди, станет лучше или хуже?

— Чем что?

— Чем сейчас.

Бишоп ничего не сказал. Без каких бы то ни было оснований он вдруг понял, что через минуту женщина обернется и посмотрит в его сторону. Она все равно не увидит его, как не видела и тогда ночью среди деревьев, потому что у нее перед глазами стоял Брейн.

С нарочитой значительностью Уинслоу проговорил:

— Лучше. Теперь, кажется, лучше… — Он налил себе еще.

Бишоп сидел напряженно, весь собравшись. Мелоди Карр поворачивала голову, смотрела на людей. Нет, не на них, а просто в их направлении. Бишоп ждал, наблюдая за медленным, спокойным движением ее головы. У него возникло странное ощущение, будто он плохо спрятался и каждую минуту ждет, что его вот-вот обнаружат.

Она смотрела на столы вдоль края эстрады. Оркестр заиграл «Изабель». Пятно голубого света упало на микрофон. Итальянец в белой шелковой блузе затянул песню. Голова женщины продолжала чуть заметно поворачиваться, и вдруг глаза их встретились; они с Бишопом смотрели друг на друга поверх ярко освещенных цветов.

Он ошибся, она его увидела и узнала.

— Нет, — проговорил Уинслоу. — Нет, мне стало хуже. Ты нагнал на меня хандру, рассказав…

Бишоп не слушал. Слова шли откуда-то издалека, он не слышал их так же, как не слышал пения маленького итальянца.

Внезапно женщина опустила глаза, уставившись на свои руки, лежащие на столе.

Бишоп расслабился.

— …здесь на прошлой неделе, — долетел до него голос Уинслоу. — Восходящая звезда «Рэнк-организейшн».[3] Но взгляды завораживает, понимаешь. Шестицилиндровые бедра и буря эмоций. Меня ей представили.

Бишоп поглядел на него.

— Да? — спросил он.

Уинслоу кивнул и сказал тихо, размеренно и серьезно:

— Я никогда не привыкну к красивым женщинам. Мне нравится смотреть в их глаза — синие или зеленые, карие или золотистые, мне нравится, как они смотрят, знаешь, так по-особому, достаточно глубоко, чтобы взять мужика за живое, мне нравится, как блестят у них волосы, как они ходят, даже как просто стоят… — Он опустил лоб на сцепленные руки и закрыл глаза, словно ослепленный сиянием. — Если бы они поняли… все, что нам от них надо — смотреть на их красоту, на этот их удивительный дар. Хотя… за ним нередко скрываются жуткие пороки, потому что все они суки в душе. Те, у кого есть душа. — Он открыл глаза и хмуро глянул на Бишопа.

Но от того осталось одно воспоминание, угасающее на фоне стены. Сам Бишоп, видимо, давно исчез.

Уинслоу развернулся на стуле. Понадобилось полсекунды, прежде чем ему удалось скорректировать зрение и направить взгляд в глубину зала. Бишоп двигался вдоль края эстрады. Столик за пятном сиреневого света был пуст. Остались только стакан и пепельница с обрывками бумаги.

Ход третий

Они подошли к двери почти одновременно.

— Добрый вечер, — проговорил Бишоп.

Мелоди Карр обернулась.

— Добрый вечер?

Глаза ее смотрели так, будто не узнавали. В них вообще ничего не было, кроме холодной яркой синевы.

— Я Хьюго Бишоп. Мы виделись с вами прошлой ночью.

— Да, конечно.

— Я подумал, может быть, смогу для вас что-то сделать.

Обращенный на него внимательный взгляд был совершенно спокоен.

— Сделать? — со сдержанной вежливостью произнесла она.

Оркестр позади них перестал играть, итальянец закончил песню. В наступившей тишине прозвучал чей-то смех. Люди расходились с танцевальной площадки.

— Да, — сказал Бишоп. — Кажется, он был вашим другом.

— Дэвид?

— Да.

Она опустила глаза точно так же, как тогда, когда они стояли возле разбитой машины, и минуту молчала. Бишоп почувствовал движение за спиной. Кто-то шел через арочный проход. За ее плечом бледным пятном расплылась белая рубашка официанта. Разговор над столами стал громче. Мелоди подняла глаза, и он опять утонул в их холодной прекрасной синеве.

— Да, Дэвид был мне другом. Вы знаете его?

Настоящее время прозвучало совершенно неожиданно и странно.

— Нет. Я не знал его.

В глазах невозмутимой красавицы проснулось какое-то чувство. Она изучающе посмотрела на Бишопа и через минуту сказала:

— Очень любезно с вашей стороны предложить помощь. Но тут совсем другой случай, никто ничем теперь не поможет. Однако все равно спасибо.

Опять заиграл оркестр. Бишопу не оставалось ничего, кроме отступления, но прежде чем он успел попрощаться, ее тихий голос произнес:

— Мне хочется танцевать. Именно этот танец.

Он, видимо, не сумел скрыть удивления, потому что она добавила:

— Или, может быть, вы не один?

— Нет. Просто слишком неожиданно мне выпало такое удовольствие.

Они стали пробираться к музыкантам. Площадка была небольшой, уединенной и интимно освещенной. Мелоди повернулась к Бишопу, и они двинулись в танце так легко, слаженно и непринужденно, словно весь вечер провели вместе.

Она больше не смотрела на него. Глаза ее затуманились, она молчала; ни одного, даже тихого звука не сорвалось с ее губ. Бишоп поглядывал на нее и через некоторое время понял, что на самом деле Мелоди не здесь, не с ним. Первое его впечатление, возникшее от того, что они оба легко нашли общий ритм, оказалось обманчивым.

Она по-прежнему была одна и все же… как бы не одна.

Он вспомнил, как мисс Горриндж говорила о его «чувствительных антеннах». И теперь он мысленно выставил их во все стороны, улавливая эту атмосферу, странную, как сон. Через две минуты сознание его холодно и ясно засвидетельствовало: Мелоди одна, но не одинока. Хотя он, Бишоп, держал ее за талию, двигался с ней под музыку, танцевала она с кем-то другим.

И у него возникло странное чувство, будто он принял облик умершего. Не очень-то приятно сознавать, что тебя сознательно превращают в другого. А если этот другой к тому же мертв, то вдвойне неприятно.

Он специально сбился с шага, и она подняла глаза.

— Прошу прощения, — сказал Бишоп.

В ледяной синеве глаз проступало сознание времени и места. Мелоди быстро улыбнулась в знак прощения. Ритм музыки, казалось, сам вел их за собой. Она крепко пожала его руку и подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Вы сказали, вас зовут Хьюго… Простите, но играл оркестр, и я…

— Хьюго Бишоп.

Она смотрела куда-то поверх его плеча, но взгляд уже больше не туманился.

— Мы собирались прийти сюда сегодня с Дэвидом. Некоторое время я сидела за столом, представляя, что он делает заказ. А теперь вот танцую с вами, а не с ним. — На лице ее появилась слабая улыбка. — Это что-то новое.

Они, танцуя, двигались мимо ее столика. Бишоп видел клочки бумаги. Официант взял пепельницу, чтобы вытряхнуть содержимое.

— Ему такая перемена показалась бы забавной, — говорила она. — Жаль, что вы его не знали. В нас троих есть что-то общее.

— Такие сравнения я нахожу несколько мрачными.

— Конечно, так и должно быть. Ведь вы видели только то, что от него осталось. — Холодок пробежал по спине Бишопа. Ее тон был таким небрежным. — Пожалуйста, скажите мне… он успел почувствовать смерть?

— У него не было на это времени.

Рот Мелоди скривился.

— Я рада. Мучений никто не заслуживает.

Она держалась близко к нему. В ее танце не было заученности, чувствовалась природная естественность. В мягких, сильных движениях тела угадывалась радость того, что она жива. Трудно было, танцуя с Мелоди, говорить о смерти.

— Очень хорошо, что вы не позволили мне на него посмотреть. Он бы поблагодарил вас за это. Вы сказали, что никогда не видели его?

— Нет, не видел.

— Дэвид — одно из последних чудесных животных, очень похожее на его собственную машину — слишком мощное, чтобы бежать и не разбиться.

— Он ехал очень быстро…

— Да, я знаю. Он всегда так гонит. Я сочинила ему эпитафию: «Он сам высек молнию для себя — гнева Господня ему было мало».

Улыбка все еще кривила ее губы.

— Жаль, что я не знал его. Судя по всему, это был интересный человек.

— Не жалейте. Знать Дэвида Брейна далеко не всегда было приятно. У него был свой собственный мир. Он его раскручивал, расшатывал до тех пор, пока все не разлетелось на куски. Некоторым из нас удалось спастись.

Музыка закончилась. Когда они шли с площадки, Мелоди сказала: