Диана Кирсанова - Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин Страница 5

– Ладно, иди, – махнул рукой начальник. – Уволил бы тебя, к чертовой матери, давно руки чешутся – да Любшин вот, добрая душа, взял на поруки. Только никак понять не могу, зачем ему это понадобилось, не иначе как он в пацифисты подался. Но только учти, Мурашко, держу я тебя теперь уже до самого-самого первого предупреждения! Еще раз – и покатишься вниз по лестнице колбаской! Лично спущу!

– Спасибо, Игорь Павлыч… Я исправлюсь, Игорь Павлыч… Я все-все понимаю, Игорь Павлыч, честное слово…

Шеф снова махнул здоровенной ручищей и уткнулся в бумаги. Глубоко вздохнув и постаравшись выдохнуть как можно тише, Рита нащупала за спиной ручку, повернула ее и, пьяная от счастья, выскочила за дверь.

Я вышел следом.

– Ну что, Марго? Кстати, будем знакомы: меня зовут Стас. Можно просто так, без отчества.

– Ой, спасибо вам… то есть тебе… Спасибо вам, Стас, огромное! Катастрофически повезло! Простил! Оставил! Просто не верится!

– Здорово! Теперь тебе надо отыскать какой-нибудь особенный материал! Нет, ты просто обязана это сделать! Прямо сейчас же и беги, может, чего и нароешь. Типа – «Потомок Малевича нарисовал картину «Черный треугольник!» А? Как? Слабо?

Она выпучила на меня глаза, я слегка передразнил ее (не обидно), и вышел из «предбанника».

Она зачем-то последовала за мной.

Пришлось завести дурочку в свой кабинет и налить ей чашку крепкого кофе.

– Ну, что? Есть что рассказать?

– Нет… Я только хотела сказать спасибо…

– Мгкхм… Как журналист, я, конечно, хотя бы для поддержания профессиональной чести должен бы «разговорить» тебя любой ценой и повытаскивать на свет божий все скелеты из твоего шкафа. Но, наверное, я плохой журналист.

– Я тоже, – вдруг вырвалось у Риты. Чашка с кофе задрожала в ее руке, и девушка поспешно поставила ее на столик.

– Что ты – тоже?

– Я тоже плохой журналист. Очень, очень плохой. Наверное, мне вообще не стоит этим заниматься. Но я… но мне так нравится!

Я не удержался и приподнял брови. Я искренне удивился и теперь смотрел на Риту так, как будто она была восьмым чудом света.

– Да-а… Не часто приходится такое слышать от нашего брата. Журналисты всегда ругают друг друга, но себя самого каждый из них считает непогрешимым… А почему ты так строга к себе, а, Рита? Может, все же ошибаешься?

– Нет, – мрачно ответила она.

– Но почему?

– Потому!

– Это не ответ.

– Господи ты боже мой! Ну потому, что я глупая, понятно? Потому, что я совершаю идиотские ошибки! Потому, что не могу самостоятельно сделать ни одного стоящего сюжета!

– У каждого бывают неудачи. Не надо к ним так серьезно относится.

– Это не неудача. Я просто бездарна, вот и все.

Она отвернулась, пряча навернувшиеся на глаза слезы. В кабинете повисла тишина.

– Знаешь что? – наконец осторожно сказал я. – Я пока еще мало видел твоих работ и не могу судить со всей определенностью. Но мне кажется, ты ошибаешься.

– Ну и думайте себе на здоровье, – буркнула она, не поворачиваясь.

– Тебе просто не хватает самостоятельности. Поменьше слушай других и побольше прислушивайся к себе – вот мой совет. И еще… напрасно ты начинаешь профессиональную карьеру в незавидной роли «девочки на побегушках». Так никогда не научишься уважать себя. Тебе надо найти свою, настоящую, – понимаешь? – только одной тебе принадлежащую тему и разрабатывать ее, несмотря ни на что.

– Как это?

– Ну… Как бы это тебе объяснить… сидеть в редакции под теплым крылом начальства – дело, конечно, хорошее. И удобное. Но оно – бесперспективное. Ничего не дает ни уму, ни сердцу. А пробовала ли ты освободиться от всего этого – от страха быть непонятой начальством, от боязни не угодить публике, от шаблонных фраз, от заезженных приемов? Пробовала ли ты хотя бы на время бросить свою Москву и уехать далеко-далеко, пусть на время – допустим, в экспедицию, с настоящими, нормальными ребятами, истинными творцами своей биографии?

– Я не понимаю…

– Да ты только представь, Марго, – говорил я, все больше и больше воодушевляясь, – настоящий Русский Север, суровый край, первозданная природа… Ты когда-нибудь пробовала вступить в противоборство с холодным пронизывающим ветром, дождем, от которого не укроешься за зонтиком, с землей, которую тысячи лет покоряли, и до сих пор так и не смогли покорить настоящие мужчины? Ты когда-нибудь пила воду из ручья? А еду в котелке варить пробовала? А ездила в кузове открытого грузовика, и чтобы снег в лицо и радость от того, что ты все это испытала?

Теперь Рита смотрела на меня, но я глядел поверх ее головы, как будто видел там все, о чем рассказывал.

– Ты, поди, и по реке никогда не сплавлялась, – продолжал я, – по настоящей, широкой и полноводной реке, когда течение сильное, а глубина – изменчива и непредсказуема… По ней можно плыть целый день и не встретить ни одной живой души, кроме «расчесок» из ивняка и бревен, плывущих навстречу, и зеленоватых от мха берегов… А вокруг будет тихо – так тихо, как об этом можно только мечтать… Красота этих мест – не в ярких красках и сочных пейзажах, которыми славятся южные широты. Это строгая, неброская красота с ее озерами, горными речками, забытыми северными деревушками. Это такая редкая возможность побыть наедине с самим собой… вот о чем я посоветовал бы тебе написать. Там, на Севере, ты бы нашла столько тем, что тебе позавидовал бы самый прожженный волк от журналистики.

– А вы сами… бывали в этих местах?

– Много раз, – быстро солгал я. – Я был в трех, нет, в четырех экспедициях. И совсем скоро поеду в пятую. Геологи меня хорошо знают и охотно берут с собой. Я умею быть полезным.

– Я тоже хочу быть кому-то полезной, – прошептала Рита. И вдруг сказала с силой, вскинув на меня отчаянные глаза: – Знаете что? Возьмите меня с собой!

Я ничего не ответил ей на это, сделав вид, будто предложение показалось мне абсолютно неуместным.

А на самом деле… Куда только не уносит нас фантазия! А на самом деле я просто врал ей, врал, не имея другой цели, кроме как произвести на девочку наилучшее впечатление.

Я и сам был обычным кабинетным журналистом, месяцами не вылезающим из насквозь прокуренных редакций.

Я сам мечтал выбраться отсюда когда-нибудь и поехать в настоящую, большую, научную экспедицию с настоящими мужчинами, суровыми и честными.

Но все, о чем я говорил этой круглощекой студентке – бьющие в лицо ветра, северные реки, сопки и гейзеры, непроходимая топь болот и открытия, возможно, настоящие научные находки, скелеты мамонтов, динозавров, палеонтологические окаменелости, черт возьми! – все это было моей тайной и самой страстной мечтой.

Не ее я убеждал – себя!

Она еще раз внимательно посмотрела на меня и тихонько вышла из кабинета, даже не допив свой кофе.

С тем бы мне полагалось сразу же забыть о своей «спасенной» (потому что она была совсем, то есть абсолютно не в моем вкусе), но забыл я о ней не сразу.

Несколько дней кряду я буквально наталкивался на эту Мурашко в коридорах редакции, и она не просто расцветала навстречу мне улыбкой, но и загоралась поистине неземным сиянием. Этого своего обожания она не умела и не хотела скрывать, и, может быть, именно поэтому я очень быстро стал сторониться ее и вскоре постарался вообще вычеркнуть ее из памяти.

По счастью, если я сам хочу кого-то или что-то забыть, обычно мне это быстро удается.

– Вы меня вспомнили, – счастливо сказала пышка, когда я отсмеялся.

– Увы, да.

– Почему «увы»?

– Потому что мало я хороших перспектив вижу от возобновления нашего знакомства. Ради этого ты меня, я смотрю, даже посадить готова! Лет на десять, чтобы подольше на свидания ходить…

– Стасик…

– Молчи уж лучше!

Меня просто передернуло от этого «Стасик». Терпеть не могу, когда меня так называют. Почему-то на ум сразу приходит крик инженера Брунса из «12 стульев»: «Мусик! Готов гусик?!»

– Куда тебя везти, малахольная?

– К вам…

– Куда?!

Час от часу не легче! Однако до чего самоуверенные девицы бросаются нынче под колеса московских машин!

– К вам домой. Стасик, – вскинулась она, опережая мои возражения, – мне очень нужно с вами поговорить. Вам угрожает опасность. Я писала вам… вы получали мои письма?

– Не называй меня Стасиком и говори мне «ты», – машинально ответил я. – Какие еще письма?

– Значит, не получали. Я написала вам три письма. Я не могла сказать лично – ведь у меня нет номера вашего телефона… и в редакции я теперь тоже не бываю, ведь началась учеба…

– Стоп, а адрес ты мой откуда узнала?

– Я…

Она смутилась. Зачем-то поправила на голове берет, который после этого совсем съехал назад и набок, выпустив ей на лицо пряди густых светло-русых волос. – Я… я следила за вами. Еще тогда, летом…

– Следила! О господи!

– Да… Не подумайте ничего плохого…

Э-э нет, подумал я, речь-то как раз идет о чем-то «плохом». То, что тогда, летом, эта Мурашко пребывала по отношению ко мне в состоянии «втюрившись», – это я, конечно, подозревал. Но следить за мной! Да с какой целью?! Невольно в памяти возникла сцена из итальянского фильма: разъяренная матрона выслеживает отвергнувшего ее любовь мачо и с криком: «Так не доставайся же ты никому!» – выплескивает ему в лицо банку серной кислоты, и лицо это сползает с черепа, как пластилиновая маска… Бр-рр!