Герхард Келлинг - Книга Бекерсона Страница 5

Но уже тогда он стал заниматься тем, чем все больше занимался сейчас и в чем, по-видимому, проявлялся наиболее специфический симптом придуманного им заболевания, когда любую малость в его жизни, любое обстоятельство он начинал анализировать, тестировать на их принадлежность, как он выражался, к тому самому плану. Например, сталкиваясь с новыми лицами, знакомыми, коллегами, он перво-наперво задавался вопросом: имеют ли они какое-либо отношение к данному делу? В поисках признаков отбора и даже в случае отыскания целого ряда таких признаков очень скоро выяснялось, что искомые признаки наличествуют повсюду, и тогда он говорил самому себе: если я немедленно и решительно со всем этим не покончу, то просто сойду с ума. Между тем осознание надвигающейся беды стало опять стираться, как ослабевают круги в водоеме от брошенного в него камушка. И тогда он наконец-то понял, что таким образом ему не сдвинуться с места. Да, до него наконец-то дошло: именно отсутствие всякой особой проверки и есть запланированный тест, другими словами, тест на профпригодность, которому он подверг самого себя и который непременно хотел выдержать и перед самим собой, причем не в ошибочно предполагаемом, а в подлинном смысле. Однако в результате он осознал, что таким образом, с применением силы, он не приблизился к сущности вещей и что ему пришлось улавливать новый признак — иной сигнал или указание тайно закамуфлированной инстанции, наличие которой он явно допускал в своей новой жизни. Все это происходило до тех пор, пока он постепенно не утратил интерес к делу и не предпринял вторичную попытку отринуть всю полноту — что, разумеется, не удалось ему и на этот раз.

После очередной промашки — возвращения его собственного письма со швейцарским адресом и после того, как он пришел к выводу о необходимости покончить с этим, как ему казалось, вопиющим безобразием — в его сознании утвердилась мысль о том, чтобы недвусмысленно поведать о принятом решении своим заказчикам, так сказать, подтвердить его документально, доказав тем самым его истинность. Он решил выступить на той же полосе «Франкфуртер цайтунг», где ему ранее попалось на глаза объявление о денежном возмещении за причиненный, как он это называл, нематериальный ущерб.

Ему пришла в голову идея опубликовать в той же газете и на том же месте текст, который противная сторона, если заметка попадется ей на глаза, недвусмысленно воспримет в том смысле, что она (противная сторона) не могла на него рассчитывать, что все усилия потрачены напрасно и он, стало быть, совсем не дурачок, с которым можно было делать (собственно говоря, что?)… Как он между тем признался самому себе, к сожалению, он не видел связи между решительным отказом от желания, не дававшего вразумительного ответа, и спекуляцией насчет того, что именно это, это неопубликованное ответное объявление на том самом месте в газете, возможно, и стало реакцией на предстоящую проверку на пригодность. Он тоже не желал, причем уже сегодня, сейчас, скрывать, каким кичливым хитрецом покажется самому себе, погружаясь в размышления о том, что переполняет его душу высокомерной значимостью от сознания того, что выкарабкается из этой истории, успешно преодолев выпавший на его долю экзамен. Это тщеславие (какое заблуждение!) по сути казалось не чем иным, как повторением или отражением его изначального, между тем осознанного заблуждения. Короче говоря, он без колебаний был готов осознать и признать свое соучастие во всем происшедшем в дальнейшем.

Целыми днями он размышлял, сочинял тексты, отбраковывал. Однажды он составил даже многостраничный материал для пояснения своих мыслей, которые, однако, именно в данной связи оказались совершенно несостоятельными. В конце концов он решил отбросить всякие окольные пути, наложил на себя ограничения, отдав предпочтение следующим выводам в своих поисках: Отказ. Интерес к назначенному на этом месте вознаграждению отсутствует. Последующие усилия утрачивают смысл. Кандидат Кремсер С.А., Хюрлигрунд.

Он сочинил этот текст, передал заказ по телефону и уже в следующую субботу обнаружил его, как то самое первое объявление, в своей газете под рубрикой «контакты». Разумеется, эта его попытка исправить прежнюю оплошность в обход принципа «что сделано, то сделано», как теперь ему стало ясно, оказалась еще одной серьезной ошибкой. Неуместной и достойной критики, несмотря на известную долю иронии, была не только подпись «кандидат», но прежде всего сам факт появления его объявления, которое не могло не вызвать совершенно противоположную реакцию… Поэтому он целыми днями буквально каждую минуту размышлял о том проклятом объявлении и о связанных с ним планах. Еще в ноябре из-за молчания его визави он порывался опубликовать свой ответ на том же месте в газете, где в октябре поместил свое первое объявление. Однако на протяжении нескольких недель к нему так и не поступило никакой информации от каких-либо швейцарских или нешвейцарских заказчиков.

3

Какая-либо зримая реакция его анонимного адресата отсутствовала, так что по прошествии нескольких полных ожидания беспокойных дней он вернулся к своей непосредственной деятельности. Это была прежде всего статья о паразитах, причем теперь, когда поджимало время, он уже не мог заняться чем-либо еще — редакция поручила ему сделать выборку и скомбинировать материал из двух книг с целью написания двух статей: «Ctenocephalides felis» («Кошачьи блохи») и достаточно спекулятивный источник под заголовком «Паразитируя по жизни» с обязательным эпиграфом из классика, например, Гейне: «Да, самое ужасное на свете», а также некоторыми раскованными сентенциями и отдающими безвкусицей изречениями, типа «женщина, побоявшаяся срыгнуть червя», а также с целым рядом рассчитанных на внешний эффект подписей под рисунками: «Клещи тебя подстерегают — комар обыкновенный наступает». Из всего этого варили неприхотливое чтиво, которое газеты активно предлагали в еженедельных приложениях своему в общем-то равнодушному читателю.

Все было как всегда, и после того как редакция озадачила его насчет этой темы, он запасся одним из наиболее известных учебников, в котором были собраны сведения по данной проблеме. Пролистав его, он попросил редакцию дать ему самые последние тематические новинки, которые всегда помогают сориентироваться при написании подобных статей. Он согласился, что его журналистский подход по большей части представляет собой некое псевдоремесло или второразрядное занятие и поэтому отдает паразитизмом, поскольку для него честный журналист, пишущий рецензии на так называемые научно-популярные книги и умеющий это делать, не то же самое, что его коллега, который делает вид, будто сам разрабатывает какую-то тему, в действительности же заимствует чужой труд для использования в собственных текстах. При этом он даже шел на искажение и незаметную подделку этих текстов, в том числе в целях маскировки, чтобы де-юре — это уже вопрос техники — с помощью нескольких подлинных цитат и соответствующих именных обозначений отвести от себя подозрение в плагиате: «Как считает зоолог Мейнолд Фритц из Эрлангена…», или «для профессора молекулярной биологии из Геттингена Карла Ф. Грисхаммера наше тело…», или «„enfant terrible“[1] в этой области научных знаний, профессор Гарвардского университета и эксперт в области паразитологии Ги Брэндлей, однако, утверждает…» — причем настолько убедительно, что настоящий автор хоть и упоминается, но видимость его заслуги сохраняется. Об этом он всегда хотел написать свою последнюю статью, чтобы тем самым свести счеты со всей деградировавшей прессой, а последнюю потому, что после нее уже наверняка никто не пожелает читать следующую.

Затем в один прекрасный день, когда он уже уверовал в то, что наконец-то смог сбросить с себя тягостные узы, избавиться от своеобразной угрозы для своего внутреннего равновесия, исходившей от темной истории с объявлением, откинул ее от себя… к нему пришла новая весть — опять-таки письменный, несомненно подлинный знак от них. Это было недвусмысленное послание в виде скромной, в общем-то нейтральной почтовой открытки даже без подписи, которая, согласно штемпелю, на сей раз была отправлена из Франкфурта. Пораженный и встревоженный, он уловил лапидарность этой весточки: выбор пал на него, Вальтера Левинсона, но в какой связи? Как было эвфимистически сказано, он оказался избранным. Убежденность (под воздействием чего?) предопределила этот выбор (каким образом?), что он именно тот человек, который нужен. Но для чего? В общем, было желание попробовать с его участием. И этот выбор окончательный. Этот последний поворот настиг его, Левинсона, в тот момент, когда, вернувшись домой, еще в куртке и с сумкой для покупок, со связкой ключей в руке, он стоял в своей узкой прихожей, прямо-таки физически. Эта весть поразила его внезапно, как выстрел, удар или толчок, и уверенность, что из этой истории нет выхода, что она уже не отпустит от себя никогда.