Магдален Нэб - Привкус горечи Страница 5

Следующий посетитель жестами объяснил, что у него украли фотоаппарат:

— Sprechen Sie Deutsch? [1]

— Лоренцини! — закричал инспектор.

Когда в половине шестого он открыл окна и ставни и выключил свет, он мог поздравить себя, словно в этот вечер он погасил давний долг. Осталось, правда, странное ощущение, будто он забыл что-то, обещал куда-то зайти и забыл. Позднее, когда он заполнял график дежурств на завтра, эта мысль все еще изводила его. Закончив писать, инспектор вспомнил: женщина с открыткой! Это не срочно, но он обещал ей зайти на этой неделе. Если он не придет, она поймет, что его уверения были лживы, и испугается еще больше. Он встал, снял пиджак с вешалки. В это время зазвонил телефон. Капитан Маэстренжело из полицейского управления.

— Совершено ограбление на вилле Л'Уливето, принадлежащей сэру Кристоферу Роутсли, это сразу за площадью Микеланджело... Это ваша территория. Полагаю, ничего серьезного, но вам надо туда съездить. Я заеду за вами через десять минут. Вы можете уйти, у вас нет сейчас срочных дел?

— Нет-нет.

Инспектор застегнул пиджак и заглянул в дверь дежурной комнаты:

— Лоренцини!

— Инспектор?

— Я должен уехать. Если что, можешь связаться со мной в машине капитана Маэстренжело. Мелкая кража. Ничего интересного.

Лоренцини взглянул на него недоверчиво:

— Когда это было, чтобы капитан поднимал задницу из-за кражи — мелкой или крупной?

— О, важный иностранец. Полагаю, нужно произвести впечатление.

— Хм...

— Ты бы доделал график дежурств.

Запирая за собой дверь и тяжело спускаясь по лестнице прямо в обжигающее пекло внешнего мира, инспектор подумал, что даже необходимость произвести впечатление на важного иностранца не объясняет намерение капитана съездить на место происшествия. Быть может, личная услуга, но капитан...

Когда инспектор вышел из здания и ступил на гравий, по-прежнему палящее солнце и накопленный за день жар, пышущий от стен палаццо Питти, одолели его и расплавили все мысли кроме одной — где бы укрыться. Он полез в карман за носовым платком и темными очками и спрятался от жгучих лучей в закипающей от жары тени.

Глава третья

Было жарко и тихо. В такую жару даже птицы не поют. И только равномерное стрекотание сверчков подчеркивало тишину. Капитан Маэстренжело и инспектор ждали у маленькой двери слева, следуя указаниям привратника, который открыл ворота для машины и указал дорогу вдоль кипарисовой аллеи. Как в большинстве загородных дворцов Медичи, лестница двумя полукружиями поднималась к входу на второй этаж. Эта вилла была построена семьей банкиров, пожалуй, не менее славных, чем Медичи. Капитан устремил взгляд вверх на балюстраду, где на фоне бледного затянутого дымкой неба вырисовывались статуи и вазоны. Инспектор смотрел вниз направо на грязное зеленовато-желтое облако, укрывавшее город. Невозможно было не почувствовать жалость к лежащей там Флоренции, прекрасной и беззащитной, задыхающейся в дыму и покрытой копотью.

— Пока не попадешь в такое место, не осознаешь... — пробормотал капитан, с восхищением глядя наверх.

— Да уж — вздохнул инспектор, с ужасом глядя вниз.

— Мне очень жаль, что заставил вас ждать. Прошу прощения. Проходите сюда. — Дверь открыл Джереми Портеус, секретарь сэра Кристофера.

Они представились, и он вежливо пожал руку сначала вышестоящему по званию офицеру, затем — сдержанно, не глядя в глаза, — инспектору. Они проследовали за ним в прохладу круглого зала, в центре которого находился бесшумный фонтан. Инспектор, сняв темные очки и пытаясь привыкнуть к полумраку зала, только и успел различить витую каменную лестницу и часть узора на мозаичном полу. Они прошли по темному коридору, где ничего не было видно, кроме тусклой лампочки в канделябре искусной работы. Наконец они добрались до просторного помещения, очевидно служившего кухней, там горела более яркая лампа и освещала простые крашеные шкафы и большой квадратный стол. Здесь Портеус остановился и, повернувшись к ним лицом, сказал:

— Сэр Кристофер примет вас в саду. Думаю, я должен предупредить вас, что он не совсем здоров и для него любое волнение крайне опасно.

— Он знает об ограблении? — спросил капитан.

— Да, знает... Но... Все мы полагаем, что по возможности не стоит давать ему повод думать, будто кто-либо из его постоянного штата может быть причастен к преступлению. Это причинит ему гораздо большее страдание, чем сама кража. Особенно в отношении одного молодого человека... Любое разочарование в этом смысле... Поэтому, к каким бы выводам вы не пришли, мы были бы признательны, если вы их в первую очередь сообщите нам. Я уверен, вы меня понимаете.

Действительно уверен? И кто это «мы»? Инспектору сразу не понравился этот человек. Рукопожатие может о многом рассказать. Нельзя сказать, что Портеус пожимал руку вяло, или ладони у него были влажными. По мнению инспектора, оно было чересчур... театральным, подчеркнуто теплым и каким-то цепким. Давая инструкции капитану, Портеус выглядел чересчур привлекательно, и, хотя он был высоким и худым, с заостренным носом, в целом в его облике преобладала некая мягкость. Нежная кожа, мягкие темные волосы с сединой, мягкий, свободный костюм, скорее всего, шелковый мягкий вкрадчивый голос. И туалетная вода. Инспектор отступил немного назад. Его присутствие все равно было неуместно. Портеус говорил исключительно с капитаном:

— Это был, как я уже сказал, очень легкий инсульт... Его сознание оставалось спутанным в течение двух или трех дней, не мог читать, определить, который час, или вспомнить, что он только что сказал... Но он отчетливо понимал, в каком состоянии он находится, и это его очень пугало.

— Это действительно, должно быть, очень страшно, — сказал капитан.

Капитан сам был утонченным человеком, спокойным и серьезным. Хотя, конечно, не мягким. Скорее наоборот.

— Сейчас его состояние улучшилось, но опасения все же остаются.

— Конечно.

— Поэтому он должен отдыхать и избегать волнений. Чтобы подстраховаться, он использует инвалидную коляску, но как только мы пересаживаем его в простое кресло, мы убираем ее с его глаз. Он очень гордый и совсем не упоминает о случившемся, поэтому я прошу вас...

— Вы можете быть спокойны, — настаивал капитан.

Инспектор, который хорошо его знал, различил в его голосе нетерпеливые нотки. Портеус, даже если и уловил его раздражение, не обратил на это никакого внимания и продолжал болтать о том, что сэр Кристофер не любит врачей, и о том, что сэр Кристофер то, и сэр Кристофер это, и сэр Кристофер еще что-то. Портеус кого-то напоминал инспектору, или ему это просто чудилось. Потом он сообразил. Секретарь сэра Кристофера напоминал этих напыщенных елейных священников, которые со своими приторными и одновременно самодовольными улыбками неизменно окружают Папу Римского, когда того показывают по телевизору в новостях. Без сомнения, если они открывают рот, у них выходит та же песня — его святейшество то, его святейшество это... после покушения... как давно это было... Время так быстро летит.

— Сюда, пожалуйста.

Портеус открыл дверь. Прямоугольник, в котором сверкание золота смешивалось со свежестью зелени. Инспектор прищурился и снова надел темные очки. Они прошли между лимонами, многие из которых были высотой в рост человека, и опять инспектор, как у себя на кухне, ощутил запах дома и детства. Только эти деревца росли в декоративных терракотовых горшках, стоявших, словно стражники, вдоль посыпанной гравием дорожки, в дальнем конце которой располагалась, по всей видимости, оранжерея для лимонов. Ее высокие коричневые ставни распахнуты, массивные двери приоткрыты. По обеим сторонам дорожки тянулась невысокая живая изгородь, за ней росли разнообразные овощи. Инспектор, который всегда проявлял немалый интерес к еде, внимательно разглядел посаженные там растения и, к своему изумлению, заметил среди привычных бобов и салатов небольшой участок, засаженный сладкой кукурузой. Наверняка в поместье такого размера — а он знал, что оно очень большое, — должен быть птичий двор. Все же странное место для выращивания зерна для кур. Хозяин конечно же иностранец, а работники, разумеется, местные.

Не доходя до оранжереи, они свернули налево на дорожку, ведущую к высокой подстриженной изгороди, за которой виднелись молодые кипарисы. Они миновали узкий проход в покрытой лишайником стене и, спустившись на несколько ступеней, оказались в прямоугольном саду, с противоположной стороны защищенном высокой стеной, возле нее располагалась зеленая беседка, а перед ней пруд с лилиями. Из сада, больше похожего, по мнению инспектора, на гостиную под открытым небом, справа за низкой балюстрадой, окаймленной высокими кипарисами, был виден город под грязным облаком. Слева от них — в направлении дома — каменные ступени вели на полукруглую террасу, в нишах ее ограды возвышались статуи. Две ниши пусты, успел отметить инспектор, пока они поднимались к беседке. Там в густой тени сидел сэр Кристофер в глубоком плетеном кресле. Рядом стоял мольберт с неоконченной картиной и краски. Инвалидного кресла в поле зрения не было, хотя инспектор искал его глазами, защищенными темными очками. Когда они подошли ближе, сэр Кристофер медленно поднялся их поприветствовать. Инвалидное кресло ассоциировалось у инспектора с воспоминанием о матери после инсульта, поэтому он ожидал увидеть дряхлого старика, укрытого пледом, может быть, даже в домашних тапочках. Сэр Кристофер выглядел бледным и усталым, однако был одет в кремовый льняной костюм, на шее расшитый галстук-бабочка. Он не выглядел особенно больным и был моложе, чем ожидал инспектор, — самое большее около шестидесяти. Волосы выкрашены в каштановый цвет. Портеус представил их, и инспектор обратил внимание, что, пожимая им руки и улыбаясь, сэр Кристофер уделяет равное внимание обоим. Настоящий аристократ, в отличие от этого парня, который теперь их покинул.