Жорж Сименон - Маленький портной и шляпник Страница 5

Господин Лаббе исчез вдалеке.

И вдруг Кашудаса охватила паника. Он не мог оставаться здесь! Ему было страшно. Он испытывал потребность удалиться как можно скорее, но в то же время боялся наткнуться на шляпника.

Он рисковал - с минуты на минуту его могли задержать. Только что патрульный направил ему в лицо свет электрического фонарика. Его увидели, узнали. Как объяснит он свое присутствие в этом квартале, где ему нечего было делать и где сейчас совершено убийство?

Ну и пусть! Лучше пойти в полицию и все рассказать. Он шел. Он быстро шел, беззвучно шевеля губами.

- Я всего-навсего бедный портняжка, господин комиссар, но клянусь вам своими детьми...

От малейшего шума он подскакивал на месте. Почему бы шляпнику не подкараулить его в каком-нибудь темном углу, как ту старую даму?

Он заставлял себя идти окольными путями, петлять в маленьких улочках, где никогда раньше не бывал.

- Он не мог предвидеть, что я пойду этой дорогой... В конце концов, не так уж он глуп.

- Я готов сказать вам правду, но вы должны дать мне для охраны одного или двух человек, пока его не посадят в тюрьму...

Если понадобится, он подождет в участке. Там не слишком уютно, но за свою жалкую жизнь эмигранта он видал места и похуже. Зато он не будет слышать визга своей ребятни, уже хорошо.

Это было не так уж далеко от его дома. Двумя улицами дальше от улицы де Премонтре. Он уже видел красную лампу с надписью "Полиция". На пороге, как всегда, наверняка стоят один или два полицейских. Ему больше нечего было опасаться. Он был спасен.

- Вы совершили бы ошибку, месье Кашудас...

Он остановился как вкопанный. Голос был настоящий, голос человека из плоти и крови, голос шляпника. И сам шляпник стоял тут же, прислонившись к стене. Его невозмутимое лицо едва виднелось в темноте.

Разве знаешь, что сделаешь в такую минуту? Он пролепетал:

- Прошу прощения...

Как если бы толкнул кого-то на улице. Как если бы наступил даме на ногу.

Затем, поскольку ему ничего не отвечали, поскольку его не трогали, он повернулся. Спокойно. Незачем, чтобы это выглядело бегством. Наоборот, нужно идти так, как шагает нормальный человек. За ним последовали не сразу. Ему давали возможность оторваться. Наконец, шаги - ни более быстрые, ни более медленные, чем его. Значит, теперь шляпник не успеет его догнать.

Его улица. Его мастерская; в витрине - темные ткани и несколько модных картинок. Та лавочка - напротив.

Он открыл дверь, затворил за собой, нашел ключ и повернул его в замке.

- Это ты? - крикнула сверху жена.

Как будто по такой погоде и в такой час это мог быть кто-нибудь другой!

- Как следует вытирай ноги...

Вот тогда он подумал, не во сне ли все происходит. Она ему сказала, ему, ему, который только что пережил то, что пережил, в то время как массивный силуэт шляпника появился у дверей магазина на противоположном тротуаре:

- Как следует вытирай ноги.

Вот так же он мог бы рухнуть на месте без сознания. Какие бы слова она произнесла тогда?

О РЕШЕНИЯХ КАШУДАСА И О ЗАБОТЛИВОСТИ ШЛЯПНИКА

Кашудас опустился на колени, спиной к окну, почти уткнувшись носом в толстые ноги и большой живот стоящего перед ним мужчины. Этим мужчиной был комиссар Мику; совершенное накануне новое преступление отнюдь не помешало ему вспомнить о костюме.

Маленький портной измерял окружность талии, бедер, длину брюк, слюнявил карандаш и записывал цифры в грязный блокнот, лежавший на полу рядом. А господин Лаббе все это время стоял за гипюровыми занавесками своего окна, на том же уровне, точно напротив. Их разделяло не более восьми метров.

Кашудас, несмотря ни на что, ощущал холодок в затылке. Шляпник не станет стрелять, он был в этом уверен. Но можно ли в чем-нибудь быть абсолютно уверенным? Он не станет стрелять прежде всего потому, что он не тот человек, который убивает из огнестрельного оружия. А у людей, которые убивают, есть свои причуды, как и у других. Они очень неохотно меняют методы. Потом, если он выстрелит, он неизбежно угодит в руки полиции.

Наконец, и это главное, шляпник доверял Кашудасу. Вот где была суть проблемы. Разве не мог маленький портной, воспользовавшись своей позой, шепнуть этому жирноватому подобию статуи, с которой он снимал мерку:

- Только не шевелитесь. Не подавайте виду. Убийца - шляпник, тот, напротив. Он наблюдает за нами из своего окна...

Ничего этого он не сделал. Повел себя, как подобает скромному безобидному портняжке. На антресолях неприятно пахло, но Кашудасу это не мешало; он привык к исходящему от тканей запаху, он настолько им пропитался, что запах сопровождал его повсюду. Напротив, у господина Лаббе должно пахнуть фетром и клеем, что еще тошнотворней. У каждого ремесла свой запах.

А как, исходя из этого, должен пахнуть комиссар полиции? Вот о чем размышлял Кашудас в данный момент, и это говорило о том, что он вновь обрел некоторую безмятежность духа.

- Если вы сможете, придите во второй половине дня на примерку, думаю, костюм будет готов к завтрашнему утру...

И он спустился по лестнице вслед за комиссаром, прошел вперед, чтобы открыть ему дверь. Звякнул колокольчик. Они ни словом не обмолвились ни об убийце, ни об убитой накануне старой даме, которую звали мадемуазель Моллар (Ирена Моллар) и которой газета посвятила всю первую страницу.

Тем не менее он провел беспокойную ночь, столь беспокойную, что жене пришлось разбудить его и сказать:

- Постарайся лежать тихо. Ты все время толкаешь меня ногами.

Он так потом и не уснул. Долгие часы он размышлял, и голову его будто сжимало железным обручем. В шесть часов утра он не выдержал и встал с постели. Приготовив на плитке чашку кофе, он пошел к себе на антресоли и включил свет.

Разумеется, он должен был включить свет, поскольку еще не рассвело. Прямо напротив тоже горел свет. Уже многие годы шляпник вставал в половине шестого утра. К сожалению, занавески мешали его разглядеть, но можно было догадаться, что он делает.

Его жена никого не хотела видеть. Изредка кому-нибудь из ее подруг удавалось проникнуть в дом, и долго никто не задерживался. Она не желала, чтобы за ней ухаживала служанка, которая приходила каждое утро в семь часов и уходила вечером.

Все вынужден был делать сам господин Лаббе - убирать в комнате, вытирать пыль, приносить еду. Он сам должен был переносить свою жену с кровати в кресло и сам раз двадцать на дню устремлялся вверх по винтовой лестнице, ведущей из магазина на второй этаж. По сигналу! Ибо существовал особый сигнал! Рядом с креслом лежала палка, и у калеки еще доставало сил охватить ее левой рукой и стукнуть в пол.

Маленький портной шил, сидя на столе. Ему лучше думалось за работой.

- Берегись, Кашудас, - говорил он себе. - Хорошо, конечно, получить двадцать тысяч франков, и было бы преступлением упустить их. Но жизнь тоже чего-нибудь да стоит, даже жизнь бедного портного, приехавшего откуда-то с дальних окраин Армении. Шляпник - может, он и сумасшедший - умней тебя. Если его арестуют, то, вероятно, вскоре отпустят из-за отсутствия улик. Не тот это человек, чтобы забавы ради разбрасывать по дому клочки бумаги, вырезанной из газеты...

Хорошо, что он размышлял за шитьем, не торопясь, - вот уже ему в голову пришла одна идея. Некоторые письма, отправленные в "Курье де ла Луар", составляли целую страницу текста. Чтобы набрать для нее слова, иногда отдельные буквы, вырезать их, наклеить, требовалось время и терпение.

А ведь в лавочке шляпника целыми днями находился рыжий приказчик Альфред. Правда, в глубине лавочки имелась мастерская, где стояли деревянные болванки, на которые господин Лаббе надевал готовые шляпы, но она сообщалась с магазином через застекленное окошечко.

Кухня и другие комнаты были во владении служанки. Оставалось единственное место, где убийца мог спокойно предаваться своему кропотливому занятию, спальня жены, которая была также и его спальней и куда никто не имел права входить.

А мадам Лаббе не могла двигаться, вместо слов издавала нечленораздельные звуки. О чем она думала, видя, как муж развлекается, вырезая кусочки бумаги?

- Впрочем, бедный мой Кашудас, если ты его теперь разоблачишь и улика будет в конце концов найдена, эти люди (он имел в виду полицейских, в том числе своего нового клиента - комиссара) станут утверждать, что они все сделали сами и оттяпают у тебя большую часть вознаграждения.

Страх потерять двадцать тысяч франков и страх, который ему внушал господин Лаббе, - таковы были отныне главные испытываемые им чувства.

Однако начиная с девяти часов он почти уже не ощущал страха перед шляпником. Вдруг среди ночи не стало слышно шума воды в водосточных трубах, барабанной дроби дождя по крышам, свиста ветра, проникающего сквозь ставни. Каким-то чудом дождь и ненастье, не стихавшие две недели, прекратились. Разве что в шесть часов моросил еще дождик, но почти невидимый и неслышный.