Марсела Серрано - Пресвятая Дева Одиночества Страница 5

Я слушала очень внимательно.

— Томас не особенно интересовался ее писаниями, думаю, у него просто не было времени. Казалось, он живет в более

значительном, более прочном, я бы даже сказал, более материальном мире, чем мы. Он все-таки экономист, не забывай. Тебе не кажется, это очень современно — занять пост ректора, имея такую профессию и получив с ее помощью все, что положено? — Он по-детски озорно взглянул на меня и предпочел сменить тему. — Нужно особое умение, чтобы поставить себя так при росте метр шестьдесят пять. Я высокий, мне смешно смотреть на коротышек, но только не на Томаса. Он словно пылкий петушок, всегда грудь колесом. Правда, ректор в один прекрасный день перестает быть ректором, писатель же— всегда писатель. Тем не менее он игнорировал нашу братию, очень тактично, но игнорировал, меня, пожалуй, меньше, чем других, поскольку я был другом Кармен. В конце концов, он неплохой человек, Рохас, но, на мой вкус, немного правый… и чересчур светский! Ты можешь себе представить, чтобы кто-то, будучи в здравом уме, получал удовольствие от коктейлей и официальных обедов?

Он говорил таким тоном, словно не допускал, что кто-то может с ним не согласиться, и меня это в нем умиляло.

— Обычно я обедал с ней, это было лучшее время, чтобы повидаться и при этом избежать встречи с ним. Она была более раскованной, когда оставалась одна. Наверное, все мы такие, а, Роса?

Я улыбнулась и позволила снова наполнить свой стакан, правда, обычной минеральной водой. Если у К.Л.Авилы нет внутренних часов, то у меня они есть, и очень точные: виски в пять вечера может меня убить.

— Кармен была… нет, не была, а просто… она улыбчивая, и улыбка у нее нежная и одновременно нервная. И еще она человек настроения, которое у нее мгновенно меняется. Кармен уверяет, что ее прабабка была цыганкой и в этом якобы причина всех странностей. Какой писатель не нуждается в мифе, чтобы самому утвердиться в нем как персонажу? А может, так оно и есть, отсюда ее гибкое тело, — жаль, ты ее не видела, — такое раскрепощенное, такое выразительное. Я не знаю никого, кто бы так страдал, чувствуя себя в плену существующих условностей; ей бы жить в глухой сельве… в крайнем случае в обычном лесу… но ни в коем случае не в таком чопорном и заурядном городе, как Сантьяго. Когда я с ней познакомился, то подумал: у нее слишком красивые ноги, она не может хорошо писать. Лично мне не нравится ее стиль, на мой взгляд, ему не хватает плотности. Но с другой стороны, мне ничей стиль не нравится… Удивительно, но постепенно воображаемый мир становился единственным, в котором ей было интересно жить. Она все больше и больше читала. Считается, что все писатели много читают, но это не так. Мне, например, никогда не хватает терпения… максимум, на что я способен, — это перечитать какой-нибудь эпизод, страницу, которая когда-то меня потрясла. На мой взгляд, существует всего десять стоящих романов, и что бы ни публиковалось нового, я своего мнения не изменю. Поэтому я не читаю новые книги, просто пролистываю. А Кармен читала, была в курсе, и создавалось впечатление, извини, если повторяюсь, что реальный мир ее не интересует, по крайней мере все меньше и меньше, он казался ей лишним, не то что фантазии. Она часто рассказывала, как в детстве тетя Джейн пичкала ее книгами на испанском, чтобы язык не забылся, то есть привычка читать появилась лет в одиннадцать и не исчезла с годами… Вот почему она с пренебрежением относилась к официальной учебе, университетам, всему училась по книгам. Как сказала бы моя бабушка, у нее был богатый внутренний мир, которого у меня, например, нет.

Он замолчал, потянулся за сигаретой и закурил. Его слова повисли в дыму.

— Знаешь, я иногда спрашиваю себя, что же ей не нравилось в такой благополучной, обустроенной жизни. Ведь в этом и есть причина ее невроза.

Я стараюсь не вмешиваться — его рассуждения дадут больше, чем мои вопросы.

— Если бы она не существовала, кто-то должен был бы ее выдумать. Может быть, я сам…

В жизни он интереснее, чем на фотографиях или по телевизору. Сбросил бы еще килограммов пять и был бы почти совершенство.

— «Безумие не вписывается в наш мир, Мартин, — сказала она однажды. — Если бы я дала выход своим безумствам, меня бы отвергли как изгоя, заклеймили как разрушительницу устоев, которая приносит окружающим один вред, и никто бы за меня не заступился, потому что сейчас не двадцатые и не тридцатые годы». — «Я бы заступился, Кармен», — сказал я. Она печально улыбнулась.

Глаза писателя погрустнели.

Ну и глупая же ты, Кармен, подумала я, и почему ты не позволила этому мужчине влюбиться в тебя?

— Главное — она плохо переносила светскую жизнь, очень быстро, как и я, уставала от самой себя. В этом смысле она не эгоцентрична.

Мысленно не соглашаясь с ним относительно эгоцентризма писателей, я в то нее время отмечаю, что он все время путается во временах глагола. То говорит так, будто она сидит рядом, то — будто навсегда ее потерял. Улучив момент, я спрашиваю почему.

— Каждый день я задаю себе этот вопрос и не могу ответить. Самое простое объяснение— самоубийство, но Кармен не самоубийца. Она была счастливой женщиной.

— Разве?

—Именно так! — улыбается он. — Я хочу сказать, для самоубийства не было причин. В ней существовала одна-единственная серьезная трещина: ее внутреннее время не совпадало с внешним. Трещина, конечно, страшная, и день ото дня она углублялась. Но скажи, Роса, если бы люди по этой причине лишали себя жизни, не стала бы наша страна почти пустыней?..

Дом спит. Она снова один на один с рассветом.

Будильник прозвонил в пять утра, термос с кофе поджидает на ночном столике. Привычная к сборам, она делает все точно и методично. Ее движения размеренны. Все готово еще с вечера, осталось только положить в чемодан черно-красную косметичку — она всегда ее сопровождает, миниатюрный саквояж для кремов, туалетных принадлежностей, лекарств — и защелкнуть замки. Звонок безжалостно прорезает тишину, это пришла машина, чтобы отвезти ее в аэропорт.

Она здоровается с темным неподвижным городом, огромной Спящей Красавицей, вырастающей из призрачного и потому завораживающего нагромождения домов, которые выглядят столь неприветливыми при свете дня. Мало кому удается подглядеть подобные моменты, когда улицы и вся столица принадлежат сами себе, когда никто еще не проснулся, тротуары пусты, нигде ни души. Это всегда — как и взлет самолета — новый опыт: пустыня одиночества в городе, который скоро превратится в муравейник.

Однако что она о себе возомнила! Вообразила себя на мгновение единственной обитательницей этого мира, невидимой, своевольной, вездесущей. Единственной, но, к сожалению, потерпевшей крушение.

Следы. Конечно же, он сохранит этот беспорядок — стоит сделать уборку, и все сразу пропадет в стерильном забвении дома; только ее следам, оставленным в спешке в рассветный час, разрешено нарушать порядок в ванной и спальне.

Ночной столик кажется инородным телом без ее книги у изголовья, тетради для записей, авторучки, пузырьков с таблетками, семейной фотографии в рамке. Остался лишь стакан с водой, которую никто так и не выпил.

Мужчина переворачивается и придвигается ближе к левому краю кровати. Он чувствует себя покинутым, а здесь ощущается ее запах, смесь многих запахов: пота, духов, плоти, волос, кремов, снов — в конце концов, это и есть она. Левая сторона кровати выглядит беззащитно и одиноко, и это подчеркивают очертания тела, оставшиеся на матрасе, следы движений, сохраненные простыней в виде безмолвной жалобы той, что ночью впитывала и отдавала тепло.

Когда эти поездки только начались, он думал, что каждая имеет значение и обязательно окутана какими-то сомнениями, совпадениями, случайностями. Но тем не менее это было реальное, материальное отделение друг от друга, отделение в пространстве, и пространство было бездонно. Разве не означало это каждый раз — пусть даже сесть в самолет, подняться в воздух и перенестись в другую страну стало обычным делом, — разве не означало это, что любимый человек улетает, и улетает далеко? Однако по прошествии времени мужчина решил не быть идиотом и перестать копаться в собственных переживаниях, а отъезды жены считать такими же незначительными событиями, как и сотни других, постоянно случающихся в их насыщенной повседневной жизни.\

Мартин Робледо Санчес рассказал мне, как однажды Кармен позвонила ему очень взволнованная и сообщила: «Я только что открыла удивительную вещь. Считается, что писатели воскрешают в романах воспоминания, события, которые уже произошли… а на самом деле мы их предвосхищаем».

Приведенный выше короткий утренний эпизод рассказан Памелой Хоторн и взят мною из последнего романа «Странный мир». Можно предположить, что таким было последнее утро К.Л.Авилы в Сантьяго.