Светлана Гончаренко - Частная коллекция ошибок Страница 5

Но иногда Виктор Дмитриевич ни с того ни с сего вдруг быстро сморщивал нос. Тогда его очки подпрыгивали вверх, и огромные, со сливу, глазищи с большими радужными зрачками сквозь стекла вдруг впивались в вас, всевидящие и грозные. В одну из таких минут Ольга даже решила, что Козлов считывает с ее лица таинственные, невидимые миру письмена, которые складываются в позорную фразу «Она продавала фальшак». Это было невероятно, но отделаться от почти мистического ужаса перед московским гостем Ольга не могла.

К тому же Козлов был неестественно подвижен для своих лет. Легкостью походки он не уступал Парвицкому, память демонстрировал обширную и свежую, ум острый, а на пышную Ольгину грудь взирал с таким живым мужским интересом, что бедняга поминутно краснела. «Какой-то Кощей Бессмертный, а не эксперт по Коровину, — в панике думала она. — С таким не сладишь, такого не обманешь».

— У Сергея Аркадьевича сейчас в доме милиция, все вверх дном, — поясняла Ольга эксперту, на ходу драпируя грудь голубой шалью. — Но господин Галашин так ждал господина Парвицкого и вас, так ждал! Специально прилетел из Питера. К счастью, удалось договориться со следователем, и вы сможете осмотреть коллекцию.

Ольге, конечно, хотелось, чтобы следователи заартачились и не пустили ужасного Козлова даже на порог. Но надеяться на такое счастье — полная наглость. Некоторые ее желания и без того сбылись самым фантастическим образом…

— Итак, встретимся у Галашина. После обеда мы сразу туда, — пообещал Виктор Дмитриевич. — Я буду очень, очень рад лицезреть вас вновь.

Последние слова Козлов адресовал Ольгиной груди, которую он снова осмотрел и поверх очков, и сквозь толстые стекла.

Скрипач, дама в бордовом и эксперт Козлов погрузились в лимузин. Туда им подали гору букетов. За букетами последовали Игорь Захаров и двое неизвестных рослых мужчин с отсутствующими лицами (должно быть, охрана).

— Он гений, гений, — прошептала рядом с Ольгой какая-то филармоническая старушка с заплаканными глазами.

Ольга не сразу поняла, какой гений имеется в виду. Коровин? Или Фаберже, которого украли? Ах да, ведь Парвицкий великий скрипач… И за это его можно любить до слез?

«Я алчная, черствая, трусливая, — отчитала себя Ольга. — Мне теперь наплевать на музыку и на нормальные человеческие ценности. Коготок увяз — всей птичке пропасть».

2

Обед должен был получиться полутраурным, но приносили такие вкусности, что улыбки невольно выползли у всех на лица. К горячему даже пошли осторожные смешки.

— Интерьер уютный, — заметил Виктор Дмитриевич, оглядывая ресторанный сумрак и мягкие портьеры.

Аппетит у эксперта, как и ум, оказался удивительно молодым. Козлов сначала налег на семгу, а потом раньше всех очистил полуметровое в диаметре блюдо с олениной по-сибирски.

Совладелец ресторана «Адмирал» Сергей Аркадьевич Галашин скромно улыбнулся комплименту. Это был высокий лысоватый человек с грустными глазами. Неясно было, какого они цвета; так часто бывает у некрасивых мужчин. По поводу беды, случившейся с ним, Сергей Аркадьевич грустил, не более; не выказывал он ни отчаяния, ни паники. Люди такого полета не впадают в истерику даже из-за внушительных убытков.

— Представляю, что вам пришлось пережить, — сказала ему Наташа Бергер, грузная дама в бордовом. — Пожар, да еще и кража вдобавок.

Она щедро отхлебнула вина, а скрипач Парвицкий вздохнул:

— Ты права, Наташа, это истинная трагедия. Мне трудно даже вообразить себя на месте Сергея Аркадьевича.

И он потрогал чуткими пальцами футляр со Страдивари, который стоял рядом с ним тут же, у стены.

— Насколько я понял, у вас в доме был взрыв? — сказал Козлов. — Чудо, что вы остались живы.

Мужественный банкир только усмехнулся:

— Ерунда! Я в это время как раз ехал домой из аэропорта. А вот моя дочь вполне могла пострадать. Жена моя сейчас в Карловых Варах, дома были только дочка и прислуга. Надо сказать, мои люди сделали все, чтобы спасти ребенка. Расскажи, Игорь!

Пресс-секретарь прямо с олениной за щекой приступил к своим обязанностям:

— Это было ужасно! Я живу недалеко и тут же прибежал на место — мне позвонила горничная. Она была в панике. На первом этаже начался пожар, охранники вызвали спасателей и принялись тушить огонь сами. К тому же водопровод прорвало. Это был сущий ад. Гувернантка, вся мокрая, спешно одела маленькую Анджелину и буквально на руках вынесла из дома. Я отвез обеих в загородный дом. Вот почему я не застал пожарных, которые учинили форменный погром.

— На это они мастера, — согласился Парвицкий. — Но когда похитили вещи из коллекции?

— Черт его знает, — задумчиво процедил Галашин. — Я подъехал, когда и пожарные, и милиция еще были в доме. Целые толпы! Все было залито водой, пол-этажа выгорело, в картинной галерее выбито окно. И вещи пропали. Не все, конечно — крали с разбором.

— Думаете, орудовал профессионал? — спросил, жуя, Козлов.

— Не сомневаюсь. Взяли самое ценное! А главное, следователь считает, что причиной всего кошмара был взрыв дистанционного устройства. Или даже двух. Нашли какие-то огрызки у стены в гостиной.

— Как? Неужто и взрыв, и пожар устроили, чтобы пробраться к коллекции? — ужаснулся Парвицкий.

— Наверное. Когда все запылало, сигнализацию отключили — она выла на всю округу. Прислуга металась как угорелая. Спасали мою дочь, пытались тушить огонь. По-моему, в это время вор и влез в окно. Он спокойно взял что хотел, но, к счастью, кое-что уцелело. У меня еще есть что вам показать, Евгений Ильич.

— Буду счастлив! — оживился скрипач. — Хочется ободрить вас в трудную минуту. Надеюсь, вы будете на моем концерте?

Галашин грустно улыбнулся:

— Буду. Искусство одно способно утешить, в особенности ваше искусство. Я ваш большой поклонник.

Он сказал это тепло и проникновенно. Никто, кроме пресс-секретаря Захарова (который все знал, но молчал), не мог в ту минуту заподозрить, что Сергей Аркадьевич Галашин терпеть не может академической музыки, считает ее страшным занудством и предпочитает женские поп-группы, одетые по минимуму.

Подали нежный сыр, белое и розовое вино. Оживление само собой угасло, беседа стала тихой и неспешной. Наташа, дама в бордовом платье, принялась откровенно клевать носом.

— Женьке надо еще на репетицию успеть, — бесцеремонно шепнул старик Козлов на ухо банкиру. — Если сперва к вам домой заедем, то пора бы и сладкое нести.

— Да-да, сегодня у нас десерт «Пич Мелба», — спохватился Галашин.

Он чуть заметно повел своими грустными глазами. В ответ официант, стоявший достаточно далеко и, стало быть, обладавший орлиным зрением, бесшумно сорвался с места. Принесли «Мелбу» в бокалах на толстой ножке.

Парвицкий запил мороженое коньяком и ударился в воспоминания:

— Я-то за живопись взялся, еще когда учился в консерватории. Вы, Сергей Аркадьевич, коллекционер начинающий, а я давно этой страстью ушиблен. Денег тогда у меня почти не было, зато еще водились в Москве этакие трогательные старички и смешные старушки — из бывших, как тогда говорили. Помню до сих пор одни облезлые стены на Зацепе, сплошь увешанные картинами и картинками. Все это считалось тогда упадочным и стоило недорого. Теперь это была бы золотая стена. Верно, Витя?

Витя, то есть старик Козлов, согласно кивнул лохматой головой. Он давно покончил с «Мелбой», выпил и коньяк, и кофе.

— Я всегда нравился таким старушкам, — меланхолически сообщил Парвицкий; кажется, он чуточку захмелел. — Одна дама даже завещала мне свое собрание.

— Ты имеешь в виду Денисову? — спросил Козлов, снова жуя сыр.

— Ну да. Ее муж был барабанный советский плакатист, очень востребованный и непомерно — даже по тем временам! — оплачиваемый. Вы, конечно, помните его плакат «Пятилетка — наша юность», который повсюду торчал. Такой синий с красным? Помните? Ну же?

Банкир сделал вид, что напряг память.

— Уж я-то, Женя, помню точно, — кивнул Козлов. — И покойную Марью Трофимовну помню. Большая была меломанка.

Парвицкий продолжил:

— Так вот, твердокаменный конъюнктурщик Денисов рекламировал пятилетки, а сам, не будь дурак, собирал картины начала века. Прошлого века, разумеется. Особенно много скопилось у него Союза русских художников[5]. «Голубую розу»[6] тоже жаловал. Его вдова полюбила меня как сына.

— Да уж, наделала эта история шуму, — добавил Козлов. — Слухи поползли. Говорили, что вы обвенчались.

Парвицкий протестующе звякнул ложечкой о блюдце:

— Вздор! Ты сам знаешь, что это чистейший вздор! Нас связывала только нежность. Детей у Денисовых не было, тогдашних коллекционеров-зубров вдова побаивалась, музейщиков не любила — вот все мне и оставила. Я сам не ожидал. Более того, я был обескуражен! Однако после этого дара моя коллекция стала заметной. Я смог уже и менять кое-что, и подкупать, да и вкус мой определился. А вскоре я встретил Виктора Дмитриевича.