Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья Страница 5

Судя по голосу, который доносился из комнаты и который я узнал только по интонации, так как слов не разбирал, этим виртуозным аккомпаниатором был Гуго Бонди, менеджер Зузаны и одновременно группы Добеша. Бывший статист, а в настоящее время художественный руководитель «Ротонды». Толстый добряк Бонди, мой психолог-любитель.

– Что они там слушают? – спросил я у верзилы, кивнув в сторону комнаты.

Он пожал плечами, и до меня дошла вся бессмысленность моего вопроса. Скорее это должен был знать я.

– Готово, – сказал верзила.

– И что теперь? – поинтересовался я.

Он вновь пожал плечами и, не поднимаясь со стула, протянул руку, похожую на щупальца осьминога, к двери в комнату:

– Товарищ капитан!

То, что Бонди, расширяя область своей неуемной активности, вознамерился попробовать себя в роли аккомпаниатора Зузаны, меня особо не занимало. Меня занимало другое, и касалось оно моего текста. Ведь я передал его Зузане только сегодня после обеда. Это была песенка Добеша, которую я продержал у себя почти полгода. А это значит, что запись, которую слушали в комнате, могла возникнуть либо на репетиции в «Беседе», либо в этой квартире. Сегодня вечером.

6

Анди Арношт полагал, что слывет душой общества. Он верил сам и уверял других в том, что с ним всегда очень весело.

– Факт, – изумляясь сам себе, пожимал он плечами, – такая уж у меня слава.

Эта его слава отнюдь не была чрезмерной, но Анди целеустремленно распространял ее. Жаль, что его ни разу не осенила догадка, как одинок он в этих своих титанических усилиях. Арношт был невыносимо болтлив. Если кто и веселился в его обществе, то исключительно по адресу самого Анди. И вот он-то, обняв меня за плечи, исторгал рыдания, которые могли бы тронуть разве что пани Махачкову. Но никак не меня. И не Бубеничека.

– Их это потрясло, факт, – всхлипывал Анди, – факт, пани Махачкова.

Анди интуитивно почуял в пани Махачковой единственно возможный объект своих мелодраматических излияний.

– Вы о чем, пан Арношт?

– О том, что случилось с Зузаной, пани Махачкова… Они там бесновались, а после того, как я поставил «Аве Мария» с Черной, три минуты стояла тишина. Три минуты, факт.

– Это было очень благородно с вашей стороны, пан Арношт.

Анди великодушно махнул рукой:

– А знаете, что я им потом сказал?

Мы с Бубеничеком обменялись взглядами. Взгляд Бубеничека был даже мрачнее моего.

– Что, пан Арношт?

Глаза пани Махачковой наполнились влагой, впитанной из хранящейся за стойкой литературы.

– Слышишь, Честмир, – Анди выкатил глаза, – я сказал им: умолкло пенье соловья!

Лицо Бубеничека, этого тонко чувствующего вышибалы, искривила болезненная гримаса. А я в глубине души пожалел, что не обучен его ремеслу. Анди ничего, очевидно, не заметил и продолжал очаровывать барменшу:

– Все поняли намек, все!

– Еще бы, – не скрыл своего отвращения Бубеничек, – все читают «Подружку».

Диск-жокей Арношт, совершенно не осознавая, до какой степени раздражает он всех присутствующих, за исключением, может быть, пани Махачковой, выдержал драматическую паузу, а потом с приличествующим похоронным выражением лица обратился ко мне:

– Видел бы ты это, Честмир!

К несчастью, в зрителях у него состояли, если не считать пани Махачкову, только мы с Бубеничеком. Поэтому надежда на то, что Арношт оставит нас в покое, была ничтожной.

– Конечно, конечно, – хмуро сказал я.

– А тебя это, должно быть, свалило с ног, – горячо произнес Арношт. – Скажи?

– Да, Честик нам тут уже рассказал… – вмешалась в разговор пани Махачкова. – Страшное дело! Это была моя первая мысль… Он и Зузанка, как я их обоих любила!

Ах ты, змея подколодная, подумал я. Да первой твоей мыслью было нескрываемое разочарование, что меня не посадили…

– А уже известно, кто?… – бесцеремонно выпалил Арношт.

Я снова посмотрел на Бубеничека, и Бубеничек безразлично отвел глаза. Анди переводил взгляд с одного на другого. Потом до него дошло.

– Может, у вас был какой-то важный разговор, а я тут влез…

– Нет-нет, – быстро сказал Бубеничек, опережая меня.

– Да и что вообще не важно, – глубокомысленно бросил наш говорун. – По сути дела, важно все.

Мы могли бы беседовать так до изнеможения, если бы Анди не посмотрел на часы:

– Ну, я побежал. Нет, ребята, не то чтобы я с вами не хотел еще посидеть, но у меня свидание.

Арношт многозначительно подмигнул, и пани Махачкова шаловливо погрозила ему пальцем:

– Кто эта счастливая, пан Арношт? Может, я ее знаю?

– Девочки, – вздохнул Анди. – Да разве у меня есть на них время? У меня встреча с Томом Гертнером. Его вы наверняка знаете, пани Махачкова. Он редактор из «Подружки».

– Гертнер? – наморщила лоб пани Махачкова. – Такой маленький, худой?

Томаш Гертнер, редактор из «Подружки», мой одноклассник, был на полголовы выше Арношта.

– Да, – недовольно кивнул Анди, болезненно относящийся к своему росту.

– Его-то я знаю.

– Так я побежал, – попрощался Арношт.

– Мы еще увидимся, – со вздохом сказал Бубеничек.

– Ну, если получится, я попозже опять заскочу, – пообещал Арношт. Наши унылые лица, видимо, вызвали у него жалость. – Смотря по тому, как дело пойдет. Мы… – он вновь дал нам насладиться театральной паузой, – мы вместе пишем мюзикл!

– Помилуй вас бог, – горячо произнес я.

– Что, отбиваем у тебя хлеб? – осклабился Арношт и, поскольку сегодня вечером его просто распирало от избытка философских мыслей – хотя и в пределах его скромных возможностей, – нравоучительно заметил: – «Поделись с ближним, и воздастся тебе».

– Ступай, Анди, – сказал я ласково, – да гляди не переутомись.

– Конечно, – кивнул Анди, – все должно быть в меру. Ну, я побежал.

Я не знаю, как Анди понял мои слова, но он, безусловно, не уловил моей озабоченности его душевным равновесием.

– Идиот, – прокомментировал Вацлав Бубеничек уход диск-жокея.

– Но хороший мальчик, – заступилась за него пани Махачкова.

Бубеничеку, к счастью, отвечать не пришлось, потому что бар стала заполнять шумная публика. Мы перебрались в угол. Новые посетители меня не интересовали. Да я никого из них и не знал.

– Послушай, – сказал Бубеничек, – что ты от меня конкретно хочешь?

– То есть?

– До прихода Арношта мы друг с другом вроде бы объяснились, – напомнил Бубеничек.

– Не в моих силах убедить тебя, – медленно произнес я. – Вот и милиция тоже – верит она мне или нет, не знаю.

Бубеничек кивнул.

– Только я ее не убивал! – продолжал я, подняв руку, чтобы Бубеничек меня не прервал. – Но то, что это знаю я, не имеет никакого значения. Я боюсь, понимаешь?

Бубеничек кивнул.

– Они придут за мной еще не раз и не два. Все время будут приходить ко мне, пока не придумают ничего лучшего. А я бы очень хотел, чтобы они придумали что-нибудь получше.

– Что? – спросил Бубеничек.

– Может быть… – я повертел в руке рюмку, – то, что я тебе сейчас скажу, ты назовешь трусостью и паникерством. Но нервы у меня все-таки не железные… Я хочу им помочь.

– Да, я назову это трусостью и паникерством, – подтвердил Бубеничек. – Говоришь, нервы шалят?

Я промолчал.

– Так я тебе скажу, что невинное дитя они не обидят. Его вообще никто не обидит.

– Постараюсь поверить. И что это я, право, время у тебя отнимаю?

– А то, – задумчиво произнес Бубеничек, – что ты, видишь ли, великий Зорро-мститель.

– Я? Я – псих, свихнувшийся музыкантишка, комплексующий трус, идиот с измотанными нервами!

– Гм, – сказал Бубеничек, глядя не на меня, а на девушку, которая сидела в другом конце бара и всхлипывала. Девушка не была пьяна, но парень, загорелый пижон в кожаной куртке и нелепых темных очках, сидевший рядом, настойчиво говорил ей какие-то явные гадости. Я давненько не видал никого, кто плакал бы от радости. И винил в этом только себя. Мне, наверное, не дано встретить человека, плачущего от радости. А если даже… в общем, неизвестно, станут ли после встречи со мной его слезы слезами радости.

Однажды Зузана сказала мне:

– Когда мы едва знали друг друга, ты говорил мне, что обожаешь, когда я смеюсь. Почему же теперь мы больше не смеемся вместе; Честик?

– Что значит – теперь? – разозлился я. – Тогда мы были детьми.

– Да и вообще, – медленно проговорила Зузана, – почему мы оба только и умеем, что действовать друг другу на нервы?…»

– Ты не идиот, – тихо сказал Бубеничек, – просто слишком много болтаешь и строишь из себя невесть что. Ты ее любил. Очень любил. Что, не так, циник несчастный?

7

Машина имела обычный номер, шофер был в штатском. Мы с капитаном сели сзади.

– Значит, едем в «Ялту»? – спросил я как можно более безразличным тоном.

– Домой, – любезно ответил капитан. – К вам домой. Пора в постельку. Ведь мы так вас задержали!