Алексей Биргер - Похоронное танго (Богомол - 6) Страница 50

- Угу... - и Гришка вдруг спросил, на меня не глядя. - Батя, а как ты думаешь, Катерина, гордая она или нет?

- По мне, так гордая. По-хорошему гордая... А с чего ты вдруг?

- Да вот... - Гришка продолжал в стенку напротив себя глядеть. - Мы ж с ней говорили, естественно, пока тебя искали. Она, понимаешь, к священнику ходит...

- По ней можно догадаться, - кивнул я. - Ее легко представить в церкви, в платочке да со свечечкой.

- Ну, вот. Так священник ей все внушает, что она тот порог перешагнула, за которым не гордость, а гордыня начинается. Что, мол, надо ей к нормальной жизни стремиться, к мягкой такой, а она все жестко ставит, потому что хочет дедовские грехи искупить. И что нельзя так... ну, по-нашему говоря, рогом упираться. Она мне пересказала, в каких словах священник это выразил, да я всех этих красивых церковных слов не очень запомнил. А она, хоть и правой себя считает, но мучает это её все-таки. Что если она в грех гордыни впадет, то все её молитвы и все её пожертвования на церковь дедовской душе не помогут. Но идти по тому пути, который священник ей предлагает, семьей и детьми обзаведясь, она неправильным считает. А священник ещё говорит ей, что это от неверия. Мол, не верит она, что дедовскую душу хоть что-то может спасти, вот и ставит себя так, что, мол, даже и при таком деде я всех вас чище и лучше, потому что вся из себя церкви принадлежу. Вот это гордыней и называется. А вот если бы верила она, мол, в бесконечное милосердие Божье, то ей ни себе самой, ни другим ей бы ничего доказывать не требовалось, и спокойно бы она по жизни шла.

- Надо же! - сказал я. - И как она тебе все это поведала? Вы без году неделя знакомы, а такое даже ближайшим друзьям многолетним не приоткрывают. Сокровенным обычно считают, и чуть ли не стыдным. Ну, все то, что в душе делается.

- Да так вот, - Гришка плечами слегка двинул. - Поведала. Так что ты обо всем этом думаешь?

- А я в поповские дела не суюсь, - ответил я. - И тебе не советую. По мне, брехня все это. Что вы с Катериной общий язык нашли, факт. Что, если сговоритесь да спроворитесь, хорошей женой она тебе будет, факт. Что жена тебе вот такая нужна, тихая, но гордая, тоже факт. А получится у тебя жена, которая будет в церковь бегать, так тебе от этого скорее выйдет тепло, чем холодно. Потому что в церковь - это не на гулянки и не на сторону. А остальное, по-моему, тебя не должно касаться. В крайнем случае, Николаю Угоднику помолись. Он мужик отзывчивый, он вытянет, как всю Русь тянет.

- Ну, не знаю... - Гришка криво улыбнулся. - Мне кажется, не сговоримся мы с ней.

- Да сговоритесь. Обязательно сговоритесь. Ты только не отступай.

Гришка только вздохнул и головой покачал.

А я тем временем опять в окно глянул. И показалось мне... Да, вроде, Зинкино платье мелькнуло, далеко, за деревьями уже.

- Эй! - сказал я. - Куда это мамка намылилась?

- Мамка? - Гришка встал и тоже в окно поглядел. - Где ты мамку увидел?

- Так не видать уже, скрылась... А может, и вправду почудилось. Вот что, спущусь-ка я вниз. Погляжу, на месте она или нет.

И правда, неспокойно мне сделалось.

И поспешил я вниз, Гришка - за мной следом.

А там, за пиршественным нашим столом, сидит очнувшийся Константин, и всю снедь, которая на столе так и осталась, в себя заворачивает. Мы когда вошли, он как раз очистил тарелку от говядины и помидорно-луковой этой икры, стопарь водки опрокинул и бухнул на тарелку судака кусман здоровый, картошки отварной и все это растительным маслом обильно полил, а потом, секунду поразмыслив, ещё и салату из яиц, зеленого лука и сметаны в тарелку привалил.

- Здорово всем! - сказал он. - Пристраивайтесь! С утра малость перекусить - самое оно!..

- Ты скажи лучше, - спросил я, - мамка где? На месте или и впрямь ушла?

- Мамка? - Константин с недоумением на нас поглядел. - Ушла, конечно. Ты ж знаешь, она в чужих домах ночевать не любит. Если и прикемарит где, то обязательно, как глаза откроет, в родную кровать потопает, хоть посреди ночи, чтобы там остаток сна добирать. Мы с ней почти одновременно проснулись. Я ещё позавтракать ей предлагал, так она нет, ни в какую. Мол, сейчас домой, проспаться в своем уюте, а потом уж, когда проснусь, то и поем, а сейчас все равно кусок в горло не полезет. Ну, и пошла.

- Так чего ж ты её не остановил?

- А почему я должен был её останавливать? - совсем удивился Константин.

Ой, ё-моё, Господи Боже, хрен с прибором, японский городовой, сообразил я! Ведь Константин в то время, когда мы договаривались, что часов до двух дня в этом доме пробудем и никуда отсюда носу не покажем, богатырским сном спал, и все это мимо него прошло. А Зинку мы вообще в неведении держали! Вот и получилось, что она не знала, что домой идти нельзя, а он не знал, что мамку обязательно нужно останавливать!

Мы с Гришкой переглянулись, подумав об этом.

- Я побегу, верну её, - сказал я. - А ты растолкуй Константину, что к чему.

- Так, может, мы вместе с тобой двинем? - сказал Гришка.

- Да не надо! - махнул я рукой. - Там вряд ли какие неприятности ожидают. В конце концов, и рано еще, для любых визитов. Главное перехватить её, да сюда вернуть для порядку. Сам справлюсь.

И выкатился кубарем из дома, и заспешил по дорожке.

Спешу, но не бегу, потому что одышка меня одолевает, и на выходе уже из перелеска наткнулся я на Верку-почтальоншу.

- Здорово, Михалыч! - окликнула она. - Не знаешь, Татьяна Железнова это та, которую в дурном доме искать? Правильно я иду?

- Все точно, - ответил я. - А что такое?

- Да вот, телеграмма ей срочная. Надо прежде всей остальной почты занести.

- Погоди... - я остановился и нахмурился. - А сколько ж сейчас времени, что ты почту разносишь?

- Да восьмой час за половину уже перевалил. Самое время разносить.

Надо же! Больше половины восьмого! Это, значит, пока я на рассвет любовался, да потом с Гришкой неспешно беседовал, время незамеченным утекло!

- Топай прямо туда, - сказал я. - Там все сыновья мои, и Гришка, и Мишка и Константин. Кто-нибудь из них телеграмму возьмет и хозяйке отдаст.

- Сыновья твои там? - ехидно удивилась Верка - ну, такое удивление с подковырочкой изобразила. - Когда ж приехали? И почему не дома? Шабашку ночную нашли?

- Нашли шабашку - водяру хлебать, - и, не удержавшись, я брякнул. Все ведь молодежь, вот и задружились, Мишка с хозяйкой дома в особенности. А я уж прилип, присосался к источнику, должна ведь молодежь и старших уважить... А что за телеграмма-то? - мне любопытно стало. - Взглянуть можно?

- Да, вроде, сеструха имеется у Татьяны этой, и надо ей с этой сеструхой встретиться. Вот, смотри, - и Верка показала мне телеграмму. Хоть, вроде, и не положено, но, понимай, отблагодарить хотела за то, что я ей такую смачную сплетню подарил, которую, на сорочьем-то её хвосте, повсюду разносить можно.

И прочел я:

СЕСТРА ПЛЕМЯННИКОМ ЕДУТ НЕ ТЕБЕ ЗПТ СОЧИ ЧЕРЕЗ МОСКВУ ТЧК ПРИБЫТИЕ УТРОМ ЗПТ ОТЛЕТ ВЕЧЕРОМ ЗПТ ОСТАНОВЯТСЯ ТЕТИ ШУРЫ ТЧК ЕСЛИ ПОСПЕШИШЬ ЗПТ УСПЕЕШЬ ПОВИДАТЬ СЕСТРУ ТЧК ТВОЙ ДЯДЯ АРКАДИЙ

- Что ж, святое дело - сестру повидать, - сказал я. - Ведь вся её родня в Екатеринбурге живет, в Свердловске бывшем, вон, и телеграмма из Свердловска. И видятся, небось, редко. Так что дуй, спеши порадовать.

Она и "дунула" - а я дальше колобком покатился, в другую сторону, к дому. Через поле, мимо кладбища... Минуя кладбище, у могилы "таджички" замедлил, где, оказывается, неизвестная бомжиха схоронена. Посмотрел я на эту могилу, вздохнул насчет судьбы нелепой и перевернутой, и дальше почесал.

Уже на подходе к дому меня Гришка и Константин догнали.

- Все-таки, решили сопроводить тебя, батя, - сказал Гришка. - При девках Мишку оставили, на всякий пожарный.

- Телеграмму-то Верка донесла? - спросил я.

- Донесла, конечно, - сказал Константин. - Татьяна проснулась, сама телеграмму взяла. И уже собираться начала, чтобы к ближайшему автобусу успеть. Говорит, за сутки обернуться хочет, чтобы завтра к утру опять быть здесь, потому что с документами по дому медлить нельзя.

- Ну и ладно, - вздохнул я. - Уж сутки мы перекантуемся.

А тут и к дому подошли. И сердце у меня захолодело, потому что Тузик лает, надрывается, а дверь приоткрыта. Непорядок какой-то, точно.

Я по ступенькам взбежал, сыновья за мной. Как-то забыли мы в тот момент, что в доме любая опасность может ждать, и что с бандюгами, коли они пожаловали, нам и втроем не справиться.

А как взбежали - так остолбенели.

Виталик Горбылкин, придурок, сграбастал Зинку, нож ей к горлу прижал, и не кричит, а визжит прямо:

- Не подходи! Зарежу!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Уже потом Зинка рассказала нам, что произошло.

Вошла она домой, значит, и какой-то шорох в дальней комнате услышала. Она туда - тихо, на цыпочках (сперва ей вообразилось, что это кошка залезла, и хотела она кошку по полной мерке шугануть) - а там Виталик, и по ящикам комода шарит, и по полкам, и по другим местам.

Зинка как гаркнула:

- Ты что тут делаешь, скотина?