Антон Леонтьев - Часовня погубленных душ Страница 50

Затем Борщевского словно прорвало – он стал давать показания, детально описывая то, как убивал свои жертвы.

Итак, серийный убийца разоблачен. Илья вдруг почувствовал небывалую усталость – сказывалось напряжение последних дней.

Наконец Борщевский вдруг как-то сник и замолчал. Михаил Федорович приказал увести арестованного. Когда конвоиры забрали убийцу, Пономарев потрепал Илью, своего воспитанника и помощника, по плечу:

– Молодец, Илюша! Если бы не ты, нам пришлось бы долго возиться с этим мерзавцем. А я, каюсь, слишком эмоционально себя повел. Но еще бы, на меня воспоминания накатили! А теперь можешь идти отдыхать. Топай домой и отсыпайся. Я же вижу, что тебя прямо шатает. Все, дядя Крюк в наших руках!

Илья сделал, как советовал ему Михаил Федорович – отправился домой, где его ждал верный Аяврик. Проверив автоответчик, Новгородцев убедился, что никто ему не звонил: ни одна из его пассий не сочла нужным объявиться. Но Илье было все равно. Он уже привык к тому, что при такой-то работе личная жизнь находится на десятом месте. Женщинам, конечно же, требовалось внимание, а именно для этого у него катастрофически не хватало времени.

Аяврик, налопавшись, стал тереться о ноги хозяина, а потом отправился вместе с ним в спальню. Илья, приняв душ, повалился на кровать и включил телевизор. По местному каналу шли новости – разумеется, докладывали об аресте дяди Крюка. Затем последовал комментарий «эксперта» – на экране возникла круглая физиономия Ларисы Бормотухиной. И журналистка, на чьей необъятной груди сверкала замысловатая брошь огромных размеров, принялась потчевать зрителей жареными фактами, призывая их начать сбор подписей за смертную казнь в отношении Борщевского.

– Мерзкий убийца не должен коптить небо! – призывала она, басовито подвывая и сверкая неестественно белыми зубами. – Подумайте только, он ведь вполне может еще протянуть и двадцать, и тридцать лет, причем жить-то будет на деньги налогоплательщиков! Почему мы должны терпеть это? Прежнего дядю Крюка непременно казнили бы, если бы он не покончил с собой, и та же участь должна постигнуть его жалкого подражателя…

Зевнув, Илья выключил телевизор. Комната погрузилась во тьму. Аяврик, посвистывая и фырча, лежал в ногах и мирно дремал. Хоть Илья и чувствовал себя уставшим, заснуть он не мог. Ворочаясь с боку на бок, все думал о том, что произошло в Заволжске в последние дни.

Борщевский виновен, это было абсолютно точно. Тогда почему его терзают непонятные сомнения? Илья и сам не мог сказать, в чем дело. Однако Новгородцев не мог отделаться от ощущения, что и он сам, и Михаил Федорович Пономарев что-то просмотрели. В голове стали всплывать обрывки фраз. И вдруг Илье примерещилось что-то очень важное, позволявшее увидеть происходящее в совершенно новом свете… однако именно в ту секунду он заснул.

Разбудил его телефонный звонок. Новгородцев раскрыл глаза и уставился в потолок, думая о том, что дядя Крюк, наверное, совершил новое убийство, поэтому ему и звонят в такую рань. И только мгновением позже сообразил: дядя Крюк ведь уже пойман!

– Илюша, дело приняло новый оборот! – услышал он в трубке голос Михаила Федоровича. – Борщевский умер. Официальная версия – самоубийство. А неофициальная… Ну, ты лучше ко мне сейчас подъезжай. Несмотря на субботний день, я у себя.

Михаил Федорович был в своем кабинете – ходил из угла в угол и курил. Илья удивился: Пономарев бросил курить много лет назад, пропагандировал здоровый образ жизни, и вот на тебе! Значит, произошло что-то из ряда вон выходящее, раз он снова потянулся к сигарете.

– Проходи, садись, – кивнул удовлетворенно Пономарев, увидев ученика. – Кофе хочешь?

И, не дожидаясь ответа Ильи, пододвинул ему чашку. Затем, затушив сигарету, виноватым тоном произнес:

– Да, знаю, сорвался. Самому неприятно. Но это последняя!

И, смяв пачку, швырнул ее в ведро. А потом, запустив в чуб пятерню, заговорил о деле:

– В общем, Борщевского обнаружили повешенным в камере. Сидел он там не один, его специально запихнули не в одиночку – я надеялся, он будет перед сокамерниками хвастаться своими «подвигами» и, не исключено, скажет им, куда отрезанные головы дел. Потому что не верю я ему, будто он их в Волгу выбросил, наверняка схоронил в тайнике. Ты же знаешь, что настоящий дядя Крюк, то есть Онойко, тоже куда-то задевал головы своих жертв, и куда именно, мы до сих пор не знаем. И тело своей последней жертвы, Насти Панченко, непосредственно перед арестом успел надежно спрятать. Причем для родителей, конечно же, это был ужасный удар – мало того, что дочку потеряли, так ведь даже и проститься не с кем! Вот я и надеялся, что Борщевский будет бахвалиться. А вышло иначе.

Пономарев вздохнул, уселся в кресло, взялся за чашку, в которой плескался холодный кофе, потом махнул рукой и извлек из ящика стола початую бутылку коньяка. Разлив по двум стопкам, протянул одну Илье и продолжил:

– Да, все вышло иначе. Просчитался я! Потому что сокамерники, видимо, настропаленные дешевыми фразочками неугомонной Бормотухиной, решили устроить самосуд. Ну, и вздернули Борщевского. Конечно, будет расследование, ведь уже сейчас понятно, что никакого суицида не было, а произошло убийство. Однако я вот думаю… – Он залпом опрокинул в себя коньяк. – Да, я вот что думаю… Стоит ли в этом случае усиленно разбираться? Собственно, Борщевский получил то, чего заслуживал. Причем по полной программе. А то ведь еще попытался бы, как и Онойко, прикинуться психом, и его бы отправили на излечение в клинику вместо того, чтобы к стенке поставить или хотя бы приговорить к пожизненному.

Илья молчал, понимая, что Михаилу Федоровичу в первую очередь требуется не совет, а возможность выговориться.

– Кот мне уже звонил, – вздохнул Пономарев. – Наш толстопуз, естественно, рвет и мечет. Ему же хотелось блистать на грандиозном судебном процессе, а тут такое… Все его честолюбивые планы накрылись медным тазом! Так что следствие все-таки будет, я не сомневаюсь. И, если что, именно мне придется отвечать за смерть Борщевского…

За разговорами начальник и подчиненный просидели часа два, после чего Илья отправился домой. Уже рассвело, но с учетом того, что наступила суббота, на улицах практически не было людей. Только изредка следователю попадались на пути фанаты утренней пробежки, да несколько человек выгуливали собак.

Илья мучительно пытался вспомнить то, о чем он думал непосредственно перед тем, как провалился в сон. Что-то ведь было важное, связанное с дядей Крюком и Борщевским. Но, как он ни старался, ничего не выходило.

Вернувшись домой, Илья снова завалился спать и продрых без задних ног до самого вечера. Разбудил его Аяврик – кот, желавший закусить, нежно покусывал хозяина за ухо. Пришлось встать и плестись на кухню. Он как раз доставал из холодильника еду для кота, как зазвонил телефон. На сей раз на проводе был Аарон Исаакович Кацнельсон, ушедший на пенсию легендарный судмедэксперт.

– Как хорошо, Илья Евгеньевич, – произнес старик нараспев, – что я вас застал! А то пытался связаться с Михаилом Федоровичем, но его супруга сказала, что он уехал на рыбалку и вернется не раньше вечера воскресенья. Причем мобильный с собой не взял. Понимаю, что мешаю отдыхать, однако я был бы чрезвычайно вам признателен, если бы вы подъехали сейчас в морг. Да, я здесь. У меня имеются сведения, которые, как я предполагаю, могут вас заинтересовать.

Илья знал, что Аарон Исаакович просто так никогда не стал бы звонить и заявлять, что у него имеются важные сведения. Но если Кацнельсон все же побеспокоил в выходной, значит, он обладает поистине сенсационной информацией.

Морг располагался недалеко от большого больничного комплекса, некогда гордости Заволжска, однако в последние годы пришедшего в запустение. Илья подошел к двухэтажному зданию из красного кирпича, нажал кнопку звонка и услышал трезвон, разнесшийся по пустому зданию. Дверь ему через несколько секунд отворил молодой патологоанатом. Парень был одет по-летнему, а на плече у него висел рюкзак. Пропуская Илью внутрь, он вежливо попрощался со стариком-экспертом, который тоже возник на пороге – в светло-зеленом рабочем комбинезоне. Руки Кацнельсона облегали резиновые перчатки в кровавых разводах.

– И вам всего наилучшего, Димочка! – пропел Аарон Исаакович. – Передавайте от меня сердечный привет вашей супруге!

Когда дверь за молодым патологоанатомом закрылась, Кацнельсон профессиональным жестом снял резиновые перчатки, бросил их в ведро и, качая головой, произнес:

– Вот, лето сейчас, пора отпусков, и у нас катастрофически не хватает сотрудников. Поэтому пришлось мне тряхнуть стариной.

Впрочем, он явно кокетничал – Аарон Исаакович жить не мог без своей работы и наверняка был рад тому, что его попросили на время вернуться.

– Не хотите ли перекусить, уважаемый Илья Евгеньевич? – спросил Кацнельсон. – Здесь имеется своя небольшая кухня.