Фридрих Незнанский - Чужие деньги Страница 51

Лицо полковника Никиты Варенцова не изменилось, когда он рассматривал фотографии, на которых Феофанов был запечатлен с Водолазом — подручным Саввы Сретенского. Он получил то, что желал. Такова служебная необходимость.

Сзади легким шагом приблизилась Аленка. Ее походка осталась прежней — как у эльфа, как у стрекозы… Заглянула через плечо. Фотографии такого рода нельзя показывать никому из посторонних, даже близким, но Аленка — особый случай. Ей можно показывать все. Никита Александрович не уверен, что она различает изображение на бумаге. И если да, то что она видит своими трогательно распахнутыми, но пустыми глазами?

Когда Варенцов, в свои пятьдесят, сошелся с двадцатитрехлетней студенткой кожевенно-обувного техникума, его бывшая жена произнесла приговор: ненадолго. Никита скоро бросит эту свистушку. Подумаешь, кадр: подмосковная сиротка из Мытищ, мать умерла, отца отродясь не было. Он и зовет-то ее не как любовницу, а как внучку — Аленка. По паспорту ее имя было — Алла, но так роскошно это смешливое веснушчатое создание с косичками не называл никто. Косы пришлось остричь, потому что она разучилась их заплетать, да, но это все после несчастья. А до несчастья они упивались друг другом, Аленка так и имела на нем, и, чтобы компенсировать свою вечную занятость, краткие дни и часы отдыха он проводил с нею, повсюду брал ее с собой. Знал бы, чем это грозит — засадил бы в бронированную камеру! Хватит себя терзать, от судьбы не уйдешь.

В тот ресторан она впервые надела вечернее платье и жутко волновалась, привычная к джинсам и свитеру, и была так обворожительна в своем экзаменационном волнении, что Никита расцеловал бы ее при всех, при официанте, который принес вишневый коктейль, когда пижонски одетый тип, подергиваясь лицом, засунул руку за пазуху, и полковник Варенцов успел швырнуть Аленку на пол и навалиться на нее, прежде чем останки их столика вместе с двумя соседними разметало по всему залу. Возле Аленкиного виска краснела лужица; «Кровь», — машинально отметил Никита, прежде чем успел заметить вишенку, позволявшую распознать в лужице коктейль.

Целью покушения был Варенцов, жертвой стала ни в чем не повинная Аленка. На ее теле не осталось ни единой царапины, но в голове что-то непоправимо сдвинулось: Аленка утратила дар речи, не узнавала окружающих, пассивно-равнодушная, как кукла в человеческий рост. Если ее вели, она шла, если кормили, ела, но, предоставленная себе, умерла бы от голода. А может, просто забыла бы дышать… «Реактивное состояние, — сказали врачи, — пройдет». Но оно не проходило. Варенцов без пользы тратил деньги на нейрохирургов и невропатологов, пока один модный психоаналитик не сказал ему, что дело не во взрыве, который послужил всего лишь детонатором психоза: дело во всей предшествующей жизни. Известны ли Никите Александровичу какие-либо травматические для пациентки факторы?

Факторов не счесть. Травматические? Значит, травмирована вся страна. Нищее полуголодное детство. Мать, надрывавшаяся, чтобы прокормить себя и дочь, и умершая от какой-то хвори, подцепленной но время челночного рейса. Наркоман, среди бела дни отнявший у девочки деньги, которые она несла в булочную. Старшеклассники-подонки, что всей компанией лишили Аленку девственности только потому, что купили презервативы, торопясь расписаться и своей мужественности… Аленка ничего не утаила от своего возлюбленного, признаваясь в самых тягостных вещах с вечной улыбкой, киношной, сияющей и молодой: мол, мне это по фигу, я сильная! Какая же бездна отчаяния скрывалась за ее готовностью улыбнуться?

Не должен ли Никита Варенцов ради Аленкиного несчастного детства пощадить Феофанова? А вдруг — хотя это бессмысленная фантазия, — если Феофанов будет спасен, Аленка вернется к Варенцову?

Служба есть служба. И она не допускает никакого «вдруг».

40

Покидать подмосковное Калиткино без результата было бы слишком досадно, и, невзирая на то что ноги в непригодных для зимы ботиночках уже онемели и перестали подавать признаки жизни, Володя Яковлев направился по адресу второго свидетеля железнодорожной смерти Григория Света — Вьюркова. Тоже Димы.

К счастью для расследования, этот Дима отличался от Димы Махоткина, как небо от земли. Даже внешне. Махоткин дебелый, заматерелый и хулиганистый — Вьюрков тощий, стройный и вежливый. У Махоткина в доме одна пожилая мамаша — Вьюрков, сию минуту пришедший с работы и застрявший в прихожей, еще не сняв пальто, встретил Володю в окружении толпы детей разных возрастов, от школьников до мелких карапузов. Преобладали мальчики, но, впрочем, Володя мог и ошибиться, так как все дети были одинаково коротко стрижены. Самого крохотного вынесла на руках женщина с морщинками вокруг теплых карих глаз и в девчоночьем, испещренном бестолковыми цветочками халатике, высоко распахивающемся на толстых ямчатых бедрах. При виде такой полносемейной встречи Володя оробел: эта орава, похожая на цыганский табор, способна была выставить его на лестницу еще эффективней, чем это удалось двум представителям клана Махоткиных. Сыграл на руку оперу Яковлеву его продрогший, посиневший, несчастный вид. От покрепчавшего к ночи мороза его трясло так, что он не в силах был даже извлечь красные «корочки», — и, возможно, это оказалось к лучшему. В состоянии окоченения добрые Вьюрковы всем гомонящим табором освободили его от пальто, превратившегося в подобие куска фанеры, вытряхнули из задубевшей обуви, вставили ногами в широкие тапки для гостей и потащили на кухню, кормить горячими щами. Когда же их усилиями накормленный и отогретый Володя признался, что он из МУРа, он был им уже вроде как родной, выставить его ни с чем было бы неловко, и оставалось только выслушать и сказать ему то, что он хочет, чтобы убрался подобру-поздорову.

— Мне известно, что в тамбуре пригородного поезда, где вы ехали с Махоткиным и Светом, находились какие-то люди в милицейской форме, — минуя долгие полустанки наводящих вопросов, Володя приступил непосредственно к самому главному и тревожному. — Что это были за люди и что на самом деле случилось в тамбуре?

Дмитрий Вьюрков замычал, подыскивая слова и, по всей видимости, вспоминая то, что написано в протоколе. Опередила его жена:

— А что, разве Гришино дело не закрыто?

— Из-за него продолжают умирать люди. Вы предотвратите новые смерти, если скажете, как все было.

— Мы люди маленькие, смирные, — заколебался Вьюрков. — А тут большущие деньжищи замешаны.

— Деньги, которые могли бы принадлежать изобретателю, химику Григорию Свету, — напомнил Володя, — а также его сыну…

Про сына — это зря, спохватился Яковлев. Если те, кто покушались на патент дешевого производства пластмасс, не пожалели одного ребенка, где гарантия, что пожалеют вьюрковский выводок в случае шантажа? И супруги Вьюрковы скуксились, словно отодвинулись в тень.

— Не волнуйтесь, — твердо пообещал Володя. — Возможно, ваши показания не понадобятся. Для того чтобы обвинить тех людей, которые во всем виноваты, достаточно дел сегодняшних дней. Но если вдруг так получится, что они понадобятся, вас защитят.

— Гришу вот почему-то не защитили…

— Сейчас все по-другому. Готовится закон о защите свидетелей… Но даже если не закон, мы вас защитим. Лично я защищать буду, если потребуется!

Приступая к разговору, Володя Яковлев рассчитывал, что Вьюркова, может, и удастся расколоть на дачу показаний, а вот жена станет препятствием. Женщины, как правило, боятся за семью и детей, вообще боятся, как бы чего не вышло, как бы дуновение холодного ветра извне не нарушило равновесия их теплого кухонного мирка, и поэтому все на свете женщины, став женами и матерями, удерживают мужей и сыновей от решительных, мужественных поступков. Разве не так? Но эта Вьюркова, в ее девчоночьем халатике из ситца и с морщинками вокруг карих глаз, обычно, должно быть, добрых и веселых, поступала наперекор всем своим сестрам по слабому полу. Она сказала:

— Дим, чего ты маешься? Я ведь на твою маету уже нагляделась, мне поперек горла стоит, как ты из памяти не можешь выбросить, что с Гришей стало. Сколько раз ты говорил, что предал Гришу? Предательство — это навсегда. А вот сейчас можешь все поправить. К тебе на дом пришли, добром расспрашивают… Ответь, и все в порядке будет.

— А точно защитите? — уточнил Дима и, не дожидаясь новых заверений, махнул рукой: — Так уж тому и быть. Только ты, Катя, значит, чего, ты уведи ораву нашу, дай с мужиком потолковать. Да что ж такое, есть в этом доме место, где укрыться человеку?

Им отвели тесное место между шкафом и двуспальной детской кроватью; со стены свешивался, подвернув внутрь усталые лапы, плоский плюшевый тигр. То, что Катя Вьюркова не подпускала к ним близко детей, создавало некоторую иллюзию уединения.

— Милиционеры были, это ты прав. И не люди в милицейской форме, как ты сказал, а милиция наша родная, самая натуральная. Их же потом и железнодорожники признали, когда они удостоверение предъявили…