Андрис Колбергс - Ночью в дождь... Страница 52

И странно — постепенно он действительно вырастает в моих глазах, становится больше и значительнее, а я чувствую себя, как подпасок, которого отчитывают.

Кажется, об убийстве Грунского он даже не подозревает.

«Может быть, Кирмуж врет? А деньги? Ведь Наурис получил деньги! Хотя… Конечно, Винарт не говорил профессору: „Ваше пожелание выполнено — Грунский убит“. Скорее, он сказал так: „Все в порядке, он вас больше не будет тревожить!“ И Наркевич, конечно, не стал опускаться до выяснения, что же произошло с ничтожным алкоголиком, которого он ненавидел из-за бесконечных унижений. Ненавидел его уже за то, что был вынужден с ним встречаться и говорить. Требования Грунского наверняка росли и становились наглее — с каждым новым переводом Наркевич все сильнее запутывался в расставленных сетях. А может быть, не интересовался потому, что боялся узнать слишком много?»

— Если не возражаете, профессор, давайте вернемся к деловому разговору.

— Кирмужа оставьте в покое. Я за него ручаюсь, — бросает Наркевич, словно приказывает. Должно быть, обычно его приказы выполняют.

Нет, этого уже не допросишь в нашем маленьком и узеньком кабинетике — ему это покажется несерьезным, формальным.

— Винарт Кирмуж обвиняется в соучастии в убийстве.

— Глупости!

— Я бы на вашем месте не говорил столь категорично. Кирмуж сознался.

Стоя, профессор крутит чайной ложкой в чашке, хотя сахар, наверно, давно растворился. Он нервничает.

— Кирмуж — друг моего сына Науриса, — взгляд Наркевича суров и остр, как клинок, приставленный к моему горлу. Будто требует от меня признания.

— Да, я знаю, — отвечаю совершенно спокойно, даже скучным голосом.

— Откуда вы это знаете? Кто вам это сказал?

— Уважаемый профессор! Мне поручили зайти к вам и выяснить некоторые вопросы. У меня работа такая. — Я выдерживаю паузу и слегка улыбаюсь. В надежде, что напряженность немного рассеется. — А вы хотите поменяться со мной ролями.

— И все же! Меня это очень интересует.

«А может, у него на уме только сын и был все время?»

— Соучастие в убийстве… В чем оно проявляется? Один бьет, другой стоит рядом?

— Формулировка примерно такая: определенное действие или бездействие каждого участника… Но мы снова уклонились от темы и никак не продвинемся вперед. Скажите, у вас дома есть хлороформ?

— У меня в доме есть разные медикаменты.

— На сей раз меня интересует только хлороформ.

— Есть. Конечно.

— Вы могли бы его показать?

— Всю бутылку? Ничем не примечательная прозрачная жидкость.

— Буду крайне признателен.

Пожав плечами, он выходит, сказав, что шкафчик с лекарствами находится в комнатке за кухней — там прохладнее.

Я поступаю как дилетант, но у меня уже нет другого выхода. Во всяком случае сейчас другого выхода не вижу. Не могу же я идти за ним следом! Вместо того чтобы дождаться Ирину Спулле, которая с понятыми составила бы опись бутылки, содержащей хлороформ, я допускаю, чтобы профессор подошел к шкафу с медикаментами сам.

Двери кабинета обшиты настоящей кожей. Должно быть, это сделано давно — теперь вполне можно обойтись дерматином. В кабинете почти все старинное или хотя бы под старину. На книжной полке, на письменном столе небольшие, приятные безделушки: бронзовая пепельница в виде плавающего листа, на котором сидит мальчик в остроконечной шапочке; японская фарфоровая гейша, она долго качает головой, если ее слегка заденешь; вологодская деревянная шкатулка с кружевной резьбой; гладкая пестрая раковина из Индийского океана и перочинный ножичек в кожаном чехле с серебряным черенком — раньше этот металл из-за дешевизны широко использовали и в изготовлении обыденных вещей. Я завидую людям, которых окружают такие тщательно, как для вечности сделанные безделушки, потому что с каждой, наверно, связаны особые воспоминания. Купленные в комиссионном магазине, они вряд ли интересны — ведь их не продают в комплекте с воспоминаниями.

Звукоизоляция в доме все же не очень хорошая — я слышу, как в кухне или где-то в соседней квартире со звоном разбилась тарелка, миска или что-то стеклянное.

«Я не должен отступать от намеченного плана — профессора следует отвезти в управление. В любую минуту он может узнать об аресте Илгониса Алпа и тогда поймет, что это связано с Наурисом. Что будет потом — трудно предугадать. Ясно одно — этот человек не погнушается обвинить нас во всех смертных грехах. Если в его распоряжении останется телефон, он попытается настроить против нас все инстанции и учреждения. Он обвинит нас в произволе, подлоге фактов и нарушениях процессуального кодекса. Шеф прав — я поступил опрометчиво, явившись сюда. В документе по задержанию записано: „В связи с убийством А. Л. Грунского“, но что, если профессор надо мной лишь посмеется? На Наркевича не наденешь железные наручники и не поведешь его за собой, как упрямого осла».

На книжной полке не видно томов собраний сочинений. Мне всегда казалось, что они нужны лишь ученым-литераторам или как декорация — даже у классиков обычно есть всего несколько вещей, которые читают следующие поколения.

«Если я…»

Дверь распахивается настежь и ударяется о стену.

Свалив на своем пути чайный столик, на меня набрасывается растрепанная Спулга Наркевич.

— Чтоб ты сдох, паршивый пес! — истерически кричит она. — Будь ты проклят навеки! Чтоб ты…

— Что сказали врачи «Скорой помощи»? — озабоченно спрашивает Шеф.

И хотя он не курит, в его кабинете воздух тяжелый: он сидит тут с самого утра, но почему-то никому не пришло в голову проветрить.

— Увезли. Сказали, постараются что-нибудь сделать.

— Что он выпил?

— В том-то и беда, что неизвестно. Падая, он уронил на себя шкафчик с лекарствами — бутылки и ампулы рассыпались по полу. Большинство из них разбилось. Но из классических ядов он, наверно, ничего не выпил: пульс слабо, но все же прощупывался.

— Тебе не следовало говорить о соучастии Кирмужа в убийстве. Когда он не обнаружил в шкафчике бутылку с хлороформом, ему и так сразу стало ясно, что только Наурис мог ее прибрать.

— Может, о Кирмуже не следовало…

— От этого уголовного дела я тебя отстраню.

— Почему?

— Чтобы тогда, когда от меня потребуют отчета, я мог сказать, что кое-что уже предпринял для пользы дела и с философским спокойствием добавить: от мягкотелых лейтенантов мало пользы, от жестких лейтенантов много вреда…

— Я, конечно, допустил глупость, но…

— Чем старше я становлюсь, тем больше в мире замечаю загадочного, мимо чего в молодости пробегал, не задумываясь. Ты спрашиваешь: почему? Не знаю. Могу только ответить: так надо! Вот в этом я уверен.

— Кроме того, ведь я и не лейтенант. Уже давно.

— Но так лучше звучит. Ступай и не обижайся на меня!

На улице идет белый снег. Надеюсь, теперь он надолго.