Тимоти Уилльямз - Черный август Страница 53

– В том, что вы утопили ее, Карнечине, в том, что вы утопили Марию-Кристину в речной воде. – Тротти махнул рукой в сторону вереницы платанов за окном.

– Мария-Кристина Беллони? Наша пациентка? – Он поднял плечи. – Я даже не знал, что она мертва.

– Она мертва, уверяю вас. Ее убили. Сильно ударили по голове и утопили.

Карнечине опустил голову:

– Весьма прискорбно. Я слышал, что погибла ее сестра. Весьма, весьма прискорбно.

– У вас не было выбора, Карнечине. Вы вынуждены были ее убить.

– Я не понимаю вас.

– Лучше было ее убить, чем оставлять в живых. Она начала всем подряд рассказывать, как вы прикарманиваете ее денежки. Банк Сан-Джованни выплачивал ей большое содержание. Но вам хотелось еще больше.

– Вы это серьезно? – Голова Карнечине резко дернулась вниз. – Вы серьезно думаете, что я убил свою пациентку?

– Мы знаем, что вы ее убили.

– Конечно же, вы шутите. – Карнечине смотрел на Тротти своими умными темными глазами. – Всего несколько секунд назад я даже не знал, что она мертва.

– Странно – если учесть, что вы убили ее своими собственными руками. Преднамеренное убийство. Утопили ее в нескольких литрах речной воды.

– Несколько месяцев назад нас посетила финансовая полиция. И мы пришли к обоюдному согласию. – Карнечине вновь кивнул. – Я уверен, что органам правопорядка упрекнуть меня не в чем.

– О финансовой полиции мне ничего не известно. Убийство. Речь идет о преднамеренном убийстве. Вы убили Марию-Кристину Беллони, опустив ее голову в воду.

– Для чего?

– Для чего вы ее утопили? А для того, чтобы, когда труп прибило бы к берегу, все решили, что она совершила самоубийство. Что она утонула в реке, а не в городской квартире своей сестры. Что она бросилась в По под Крытым мостом. Самоубийство из-за несчастной любви к Луке.

– Я не знаю никакого Луки. Право, комиссар, при всем моем к вам уважении я не могу отделаться от чувства, что… – Он засмеялся.

– Но вы не учли, что воду можно будет идентифицировать. И взяли воду из реки в том месте, где она сравнительно чистая.

– Лука? Не знаю никакого Луки.

– Луке понадобился врач, и он обратился к своему приятелю Сильви. Лука ведь не знал, что Мария-Кристина – пациентка «Каза Патрициа». Он рассказал о своем приключении с ней доктору Сильви. А Сильви рассказал вам. Так что обо всем-то вы знали. От Сильви вам стало известно, где Мария-Кристина скрывается, – и вот у вас появился шанс безнаказанно ее убить.

– Чтобы я убил своего пациента? Похоже ли такое на человека, возглавляющего санаторий для тех, кто прежде всего нуждается в любви и внимании. Для тех, кто в своих собственных семьях любви почти не видел?

– Действительно, все это очень странно, Карнечине.

– Богатая клиентка – с какой стати мне было убивать синьорину Беллони?

– Потому что вы испугались.

Карнечине поднял темные брови:

– Чего?

– Вы потеряли над ней контроль. Она выходила из-под контроля – из-под вашего контроля. Вы не могли ее утихомирить, не могли подступиться к ней со своими транквилизаторами. Возможно, она даже пыталась связаться с вами и потребовала назад свои денежки. Угрожала вам. Но вы не знали, где она находится. Не могли заставить ее замолчать. Вы не знали, где она, до тех пор, пока Лука невольно не рассказал о ней Сильви.

Карнечине снова посмотрел на Пизанелли и Майокки. Он улыбнулся и кивнул головой:

– Гипотеза весьма любопытная.

– Мария-Кристина уехала отсюда в конце июля. – Тротти похлопал ладонью по столу. – Уехала к сестре – так она делала на феррагосто каждый год. Вы думали, что она привыкла к тем лекарствам – к нейролептикам, которыми вы пичкали ее годами. На Сан-Теодоро за ней должна была присматривать сестра. Но на сей раз сестре было не до Марии-Кристины. Розанну Беллони занимало нечто совсем другое. И вот, впервые за пять лет, Мария-Кристина оказалась предоставленной самой себе. Живя без всякого надзора у себя в квартире на улице Мантуи, Мария-Кристина мало-помалу прекратила принимать вашу отраву. – Тротти фыркнул. – Она почувствовала себя лучше. Туман из головы улетучивался. Кстати, что это вы с Сильви ей давали? Убойные дозы валиума? Или что-нибудь покрепче – хлорпромазин, флуфеназин? Как бы там ни было, а от вашей отравы она постепенно отвыкла. Может, компенсировала ее эффекты марихуаной и алкоголем. И психостимуляторами. А почувствовав себя снова человеком, она, естественно, стала искать помощи. Потому что хотела вернуть свои деньги. Впервые за пять лет до нее дошло, что с ней случилось и во что вы ее превратили. И она принялась направо и налево об этом рассказывать. Луке и прочим. О том, как ее обкрадывал директор некоего приюта для психически неуравновешенных людей.

Карнечине, словно игрушечный щенок у заднего стекла машины, непрерывно кивал головой, устремив испытующий взгляд своих глубоко посаженных глаз на Тротти. Потом он посмотрел на Пизанелли и Майокки.

– Как насчет джина, господа?

Тротти порывисто опустился в стоявшее рядом с письменным столом кресло и приблизил свое лицо к Карнечине.

Пизанелли оставался на ногах. Майокки прислонился к стене у окна.

Вздох.

– Не так-то просто управлять санаторием для…

– Для кого, синьор директор?

– Сами знаете, комиссар, у нас в Италии специальных заведений для психически больных нет.

Тротти с силой ударил рукой по столу. Настольная лампа, стопка пожелтевших газет и деревянная доска с вырезанным именем Карнечине подпрыгнули.

– Хватит с нас ханжеской болтовни, синьор директор. Уже не интересно. – Тротти повысил голос. – Я перевидал слишком много трупов. И убийство мне отвратительно.

– Ваши голословные заявления…

Тротти был в гневе:

– Мне отвратительно убийство и отвратительны убийцы.

– Меня обвинять в убийстве, комиссар? – не переставал изумляться Карнечине.

– Вы убили ее, потому что не могли больше чувствовать себя в безопасности, – после того как к ней вернулся рассудок и она начала мыслить здраво.

– Комиссар…

Тротти подался вперед и схватил Карнечине за воротник.

Движение было столь неожиданным, что лицо Карнечине перекосилось от испуга.

– Берегись, – сказал Тротти и сжал челюсти, потом ослабил хватку, и Карнечине резко откинулся назад.

Карнечине оправил рубашку. Он улыбался от изумления и испуга.

– Господин, комиссар, по-моему, поберечься следует вам.

Ничего, кроме хладнокровного гнева к сидевшему перед ним злому человеку, Тротти не испытывал. Но хладнокровный гнев – тоже гнев. Убить человека из-за денег. Порывистым движением руки Тротти смахнул со стола все, что на нем было.

Телефон, старые номера «Републики» и деревянную доску с вырезанным именем. Все это упало на пол. Повиснув на шнуре, телефон громко стукнулся о боковую поверхность стола.

– Вы с ума сошли.

Тротти наклонился вперед и уперся указательным пальцем Карнечине в грудь.

– Почему вы не выбросили тело в реку, Карнечине? Мне нужно знать, почему вы оставили ее тело в квартире на Сан-Теодоро? Хотели же вы сначала бросить труп в реку?

Майокки отошел от окна и мягко положил руку Тротти на плечо:

– Как ему было вынести тело днем, комиссар? Когда он убил Беллони, уже, должно быть, рассвело. Оставил труп на месте и решил дождаться ночи. – Он взмахнул рукой. – К несчастью для него, у Боатти был ключ от квартиры. Позже, днем, Боатти спустился в квартиру Розанны Беллони и наткнулся на тело. И позвонил по 113 в полицию.

Тротти обернулся.

– Это было ночью в понедельник, Майокки. Тело пролежало там дня два – воскресенье и понедельник. Почему так долго?

– Трупное окоченение.

В письменном столе был шкафчик. Карнечине открыл его и достал бутылку лондонского джина и грязный стакан. Он заискивающе улыбнулся Майокки.

– Он мог бы разрезать труп на куски, – весело заметил Пизанелли.

Карнечине налил в стакан джина. Рука его едва заметно дрожала. Розовым языком он облизал край стакана.

– А как же тот телефонный звонок о женщине, бросившейся в реку? – Тротти поднял взгляд на Майокки. – Мы ведь тогда уже нашли тело. Где смысл?

– Может быть, он все распланировал заранее, – Майокки указал рукой на директора, – а потом просто не мог подобраться к телу. Точное время звонка никакого значения не имеет. Труп в реке можно выловить когда угодно. Главное, чтобы тело потом опознали как любовницу Луки. С помощью какой-то своей знакомой Карнечине пытался сделать так, чтобы все выглядело как самоубийство Марии-Кристины.

– Какой еще знакомой? – спросил Карнечине.

– Вашей сообщницы. Может быть, той штучки, что сидит в приемной. Два раза позвонила в полицию, не зная, что тело уже найдено.

– Вы, должно быть, сошли с ума. – Карнечине сделал очередной глоток джина. – Вы все тут рехнулись. – В его жилистой шее прыгал кадык.