Фарфоровый детектив - Зоя Орлова Страница 53

– Замолчи! Мне от убийств этих одни убытки. Крестьяне боятся баб на завод пускать. Слухи идут, а всё из-за «женихов» этих.

Все присутствующие смотрели на Терентия Яковлевича и молчали. А он продолжил:

– И синь вашу гжельскую я терпеть не могу. – Терентий Яковлевич показал на осколки «жениха». – Как к вам не заедешь, одна синь кругом. Я специально ещё тогда решил, что не будет её на моём заводе. Нет её у меня нигде! Нету!

Носком сапога он втоптал в землю осколки и, взбешённый, посмотрел на брата.

– Из всей вашей синевы в доме только и остались один отцовский поднос и Машкины игрушки, которые ты ей в детстве дарил.

Все посмотрели на Марию Терентьевну. Она стояла, выпрямив спину, и смотрела вдаль, не обращая внимания на присутствующих. На её щеках горел лихорадочный румянец. Взгляд был мутный, как будто она думала о чём-то своём.

Неожиданно она выкрикнула:

– Почему?!

Её голос был необычный, как будто сломанный. В нём слышался визг, одновременно переходящий в бас.

– Почему жених Агашкин? Это мой жених, мой!

Она побежала в сторону дома.

Терентий Яковлевич и его брат поначалу опешили, но потом бросились вслед за ней.

– Маша, стой! Что с тобой?

Мария Терентьевна взбежала по лестнице на второй этаж, не останавливаясь, пролетела в свою комнату и захлопнула дверь.

– Маша! Маша, открой! – Терентий Яковлевич стучал кулаком в дверь. – Анисим, помоги!

Вдвоём они выбили дверь и ввалились в комнату. Никита зашёл следом за ними.

В освещённой солнцем комнате возвышался большой деревянный шкаф, на полках которого были аккуратно расставлены синие фарфоровые игрушки, те самые, которые Анисим Яковлевич дарил племяннице, приезжая по праздникам. Рядом со шкафом стоял большой стол, на нём были принадлежности для росписи фарфора.

На стуле рядом с кроватью сидела Маша. Она гладила разложенные перед ней на покрывале фарфоровые фигурки – близнецы привезённой Никитой и найденной в повозке Анисима Яковлевича.

Отец подошёл к ней.

– Маша…

Терентий Яковлевич обнял дочь.

* * *

Мужчины вернулись в столовую. Стояла тишина. Было слышно, как в углу тикали напольные часы.

Никита сказал:

– Мария Терентьевна нездорова. Такое бывает, господа. Нам на медицинском факультете французский профессор про такие случаи рассказывал. Детская психическая травма.

– Да какая травма, Никита Никитич? Маша с детства заботой окружена, ни в чём нужды не знала. Всё ей разрешал, жила как у Христа за пазухой.

– В этой заботе, Терентий Яковлевич, Маша росла одинокой, без матери, без подруг. Вот она и придумала собственный мир. Самой большой радостью для неё было, когда дядя по праздникам фарфоровые игрушки из Гжели привозил. Они и стали её друзьями. Со временем и жених появился.

– В детстве все в игрушки играют. Но убивать то зачем? Чем ей агашки не угодили?

– В фарфоровом мире была она и её куклы. И никого больше она в него не пускала. А когда она на завод первый раз попала, то увидела, что агашки похожие фигурки сами отливают и расписывают. Вот она и приревновала к ним. Получалось, что изменил ей жених.

– Но как она лиходейства эти придумала? Почему именно по праздникам всё случалось?

– Скорее всего, она ничего специально не придумывала. Просто болезнь обострялась, когда дядя приезжал. Для неё в эти дни видеть агашек с их куклами целым мучением было. Вот в какой-то момент она и решилась на убийство. В её больной фантазии это даже и убийством не было. Она же добра хотела, свадьбу устраивала для агашки и жениха-изменщика. Как в детстве играла, только к фарфоровой статуэтке ещё и живая невеста добавилась… – Никита перевёл дыхание и продолжил. – Вот и сегодня тоже обострение было. Узнав, что я приезжаю, чтобы с Анисимом Яковлевичем переговорить, она испугалась, что мы его винить будем за подарки детские, и решила одного «жениха» ему подарить, чтобы не расстраивался.

Терентий Яковлевич тяжело вздохнул:

– Что же теперь делать-то? Мне что, родную дочь под суд отдавать?

– Убийства больше не повторятся. А судить Марию Терентьевну нельзя, ей нужен доктор.

Александра Лоран.

Особенные отношения

Объявления о прибытии утренних самолётов заполняли гулкое пространство аэропорта. Виталий набрал номер Тани – ответа не было. Набрал ещё раз – гудок звенел в пустоте. Внезапно ответил незнакомый мужской голос:

– Добрый день. Я врач. Скажите, кем вам приходится человек, которому вы сейчас набираете?

Виталий удивился:

– Это номер моей жены. А что с ней? Где она?

– На данный момент в реанимации. Мы констатировали отравление азиатской травой либо грибами. В общем, чем-то растительного происхождения, точнее сказать пока не могу.

– Почему в реанимации? Её можно навестить?

– Доставили на скорой, сутки назад. Навестить пока не сможете, кризис, к сожалению, не миновал. Делаем всё что можем. Звоните, – врач попрощался.

Виталий удивился. Возможно, мать расскажет больше. Набрал номер.

– Мам, это я!

– Виталик! Ты где, уже в Москве? – Тамара Ромуальдовна задохнулась от радости.

– В Москве, мам. Сейчас сразу к тебе.

Сердце Тамары Ромуальдовны заходило ходуном. Она даже села на стул, но быстро встала и открыла холодильник, зорким взглядом оглядывая заготовленные для стола продукты.

Такси еле тащилось по перегруженному Ленинградскому шоссе. Виталий смотрел на знакомый пейзаж – по обочинам до сих пор лежали грязные клочки снега. А в Калифорнии в апреле тепло, почти лето. Как жаль, что научный проект с российскими физиками Стэнфордский университет свернул, едва начав. Совместная работа на стадии подготовки обещала большие возможности для дружбы двух держав, но американцы вовремя опомнились. Тёплые отношения между странами имели свои пределы.

Правда нашлись американцы на уровне народной дипломатии, которые помогли бедному физику из диковинной России попутешествовать, раз уж есть виза – почему не использовать. Виталий за полгода с удовольствием проехал несколько штатов, взамен делясь лекциями «о положении в родной стране». Страну американцы часто по-прежнему называли Советским Союзом, хотя, казалось бы, – уже начало двухтысячных.

Такси остановилось в знакомом с детства дворе. Виталий взял чемоданы, на спину повесил рюкзак, на один из чемоданов прицепил раздутый пакет с сине-розовым логотипом, на другой – матерчатую сумку с длинными ручками и поднялся на третий этаж. Позвонил, дверь открылась, и Виталий крепко прижался к матери и долго целовал в губы – так было заведено с детства. Мать ему много раз объясняла, что у них такие отношения, которых нет ни у кого. Она их называла «особенными». После свадьбы даже как-то заехала в гости к снохе Тане пояснить про «особенные» отношения, когда сын был на работе. Таня слушала с круглыми глазами.

Юная невестка и так не забывала – кто она, а кто семья её мужа. Одно отчество свекрови – Ромуальдовна – при каждом произнесении напоминало, что в их крови течёт немецкая, а значит европейская – высокого качества – кровь. Таня же приехала из Иркутской области.

Так уж получилось, что в школе Таня училась хорошо, была самостоятельной и серьёзной, в отличие от старшего брата Гриши, который лет с четырнадцати был выпивохой. Она смогла окончить институт в Сибири, а когда умерла бабушка – получила в наследство квартиру. Квартира в Иркутске стоит, конечно, не столько, сколько квартира в Москве, но когда отец удачно продал овёс и гречиху, то помог обменять её с доплатой на маленькую квартирку в Москве. Не той Москве, которая в центре, а той, которая при окраинном заводе.

В материнской квартире Виталий с удовольствием втянул носом: запах детства, старых знакомых вещей. Окинул взглядом мебель: всё как прежде, когда бабушка была жива. Правда, лет пять назад кое-что пришлось поменять. В длинном коридоре бывшей коммуналки теперь стояли стильные белые шкафы из ИКЕА, сверкая стеклянными дверками. Сверху на шкафы мать понаставила любимую посуду: пару огромных салатников, серый глиняный кувшин с бордовыми цветами вдоль всего выпирающего пузика и высокий чайник из сервиза «Мадонна», который на кухне был как-то не к месту – слишком большой. Переливающийся всеми цветами радуги перламутр обрамлял изображение трёх граций, которые давно стали Тамаре