Татьяна Устинова - Сразу после сотворения мира Страница 54

Плетнев перевел дыхание.

– Все это я понял, но не знал – зачем. Вроде бы незачем, особенно если участок ты все равно не получишь, а получит какой-то там племянник!.. Ты зарился не на участок, а на квартиру. На мысль о квартире меня навела Валюшка, когда рассказала про елку. Николай Степанович им однажды елку привез в Москву и очень торопился домой. Значит, где-то в городе у него было жилье, хотя все местные говорили, что он постоянно жил в Острове и его дочка здесь в школу ходила!..

– Нету квартиры! – вдруг грозно и тихо сказал Виталий. – И Лены нету!..

– Есть, – устало возразил Плетнев. – И квартира есть, и Лена.

– Мать твою!..

– Ты напрасно со мной связался, – посочувствовал Алексей Александрович. – Совершенно напрасно. Когда ты… уничтожил мой дом, мое терпение лопнуло.

– Это Прохора дом, а не твой!

– Вот именно. Они вместе служили в охране Брежнева, Прохор Петрович и Николай Степанович. И вместе вышли в отставку. Их могущественное ведомство выделило им участки и помогло со строительством, тогда строиться было почти невозможно! Прохор Усачев был полковником, а Николай Степанович капитаном, всю жизнь у него в подчинении. Они и здесь так жили. Прохор – полковник, а егерь – капитан. В соответствии с табелью о рангах! У Прохора были деньги на вольготную жизнь, потому что свою московскую квартиру он продал, а Николай Степанович ничего не продавал, и Прохор ему за службу приплачивал. Квартира должна была остаться его дочери.

– Лена умерла!

– Эту мысль ты ему подбросил, да? Лена жива, но она же… недееспособна, да? Она в лечебнице, и уже давно. У нее тяжелое психическое заболевание. Мне написали, как оно называется, но я сейчас не вспомню. Ее отец – военный человек, кагэбэшник, – никак не мог смириться с тем, что дочь сумасшедшая. Ему было проще сказать соседям, что она умерла. Иначе пришлось бы объяснять, почему Лена никогда не приезжает, почему внуков нет!.. И ты понял, что между тобой и миллионами стоят две никому не нужные жизни – деревенского егеря и сумасшедшей. Если бы егерь умер, квартира перешла бы к дочери, но она недееспособна. Зато у нее есть вполне дееспособный муж. Даже деятельный, я бы сказал!.. Ты обдумывал, как бы тебе тестя убить, а тут вдруг такой случай! Дед пьяный, спит крепко, все двери открыты, тебя никто не видел. И ты убил.

– Убил, – согласился Виталий. – На что ему эта квартира, а? А я бы пожил, как человек! Прямо сейчас пожил бы! Ты ведь богатый, как выяснилось, а я всю жизнь нищета последняя!.. Я Прохора ненавидел – старый хрен, а жирует!.. Дом у него каменный, с ванной да с лужайкой, а сам знай только газончик косит да сигары покуривает! Да кто он такой был?! Гнида кагэбэшная!.. Тесть мой покойничек, тот хоть обыкновенной человеческой жизнью жил, а Прохор барствовал! – Тут он доверительно, как к другу, перегнулся через стол к Плетневу. – Я когда в дом-то зашел, бумаги достал, тут меня и накрыло, понимаешь!.. Прохор давно в могиле гниет, а я в его доме – один! Чего угодно могу сделать, и никто не узнает! Никто, никогда!.. Я, может, один раз в жизни счастлив и был, когда его разнес!.. Получай, думаю, сволочь старая, барин, твою мать!.. Ничего от твоего дома не останется, одни стены только, да и те спалить бы к черту!.. Да и тебе, Леша, я жизнь подсластил, да? А то приехал такой чистенький, на террасе сидит, ногой качает да на велосипеде туда-сюда раскатывает!.. Вот теперь покрутись, когда от добра, за которое деньги плачены, ничего не осталось!

Тут Виталий засмеялся радостно, весело. Плетнев подождал, когда он перестанет смеяться, и продолжил:

– Ты не уехал отсюда сразу, чтобы не возбуждать подозрений, и это было ошибкой. Я бы на твоем месте уехал. В доме, где прикончили моего единственного близкого человека, уж точно не остался бы. А ты выжидал, смотрел, не заподозрит ли кто чего-нибудь. И я заподозрил. И то, что ты в дом полез после разговора о бумагах, – ошибка. И то, что ты ящики ключиками открыл, а про них знать никто не мог, кроме тебя. Ты же с Николаем Степановичем много лет жил! Чего ты испугался? Что могло быть у Прохора такого, что навело бы на тебя?

– Да таскался он к Ленке, – с досадой сказал Виталий. – В больницу таскался. Отец не мог, а этот святого из себя корчил!.. Апельсинки возил, шоколадки, книжки какие-то! Мало ли, чего там могло остаться! Может, он и вправду ее фотографировал! И дневник! Он всю жизнь свою каждый день в дневничок записывал, а дневничок прятал!.. Говорил: привычка у него такая с тех самых пор, как по командировкам мотался! Кагэбэшник проклятый! Я и забыл про это, а тут ты, такой умный, не сохранилось ли, мол, каких бумаг!.. А черт их знает, может, и сохранились! А мне не с руки бумаги! Никто здесь не должен знать, что Ленка жива. Если бы никто не узнал, я бы как человек пожил!.. К Женьке на шикарной машине подкатил бы, вроде твоей, на курорт бы ее повез!.. Надоело мне ждать, когда дед сам помрет! Я всю жизнь жду!

– И кроссовки мокрые – ошибка. Да и вообще… чужие здесь не ходят. Только свои.

– Только свои, – повторил Виталий, подумал и сказал душевно: – Я тебя убью. Какая мне теперь разница?

– Нет.

– А чего? Терять-то мне нечего! А так, может, пронесет еще! Вон какие здесь у нас дела творятся! Одного убили, так и второго, до кучи. Убью, а тачку твою в болото скачу – мол, угнали, и вся недолга! Я тут все болота знаю.

– Ты меня не убьешь.

– Да ладно! Куда тебе со мной тягаться! Ты только с виду крепкий, а так!.. Да и я не на помойке найденный, в спецназе служил. Белке в глаз из рогатки попаду и с ножом тоже умею обращаться.

Плетнев коротко вздохнул, и тут Виталий бросился на него.

Он бросился так стремительно, что Плетнев не углядел движения, только метнулась черная тень, повалила его, и сразу стало нечем дышать, и, кажется, из горла хлынула кровь и залила пол, но Алексей изловчился, подтянул ноги, ударил, и что-то загремело, затряслось, вспыхнул, хлестнув по глазам свет.

Плетнев сидел на полу. Виталий корчился рядом с ним, так близко, что Алексей Александрович протянул руку и зачем-то потрогал его.

Над ним, широко расставив ноги, стоял невозмутимый человек в джинсах и майке.

– Прыткий какой, – сказал над головой у Плетнева голос Дудникова. – Я чуть было не проглядел. А ты молодец, Алексей Александрович. Нож-то ты у него выбил!..

– Я? – удивился Плетнев вяло.

– Ты, конечно. Вставай, что на полу сидеть-то.

Кряхтя, Плетнев встал на ноги, нашарил рукой перила и взялся за них.

– Нужно было сразу меня вызвать, – говорил Дудников у него за спиной. – К чему гастроли-то эти? Мы бы все спокойненько выяснили, разобрались, и все дела.

– Я должен был разобраться сам.

– В следующий раз…

– Не будет никакого следующего раза.

– Ну, я надеюсь. Руку тебе надо обработать, течет. Зацепил он тебя все-таки, Алексей Александрович. Уволить ты меня должен за такие этюды.

Плетнев улыбнулся.

По пальцам на самом деле текла кровь, капала с перил в траву.

– Пакуйте этого, прыткого. Мы подъехали за тобой сразу, только машины в лесочке оставили. И зашли с той стороны, как договаривались. Алексей Александрович, ты меня слышишь? Руку бы перевязать надо! А лучше в Москву вернуться.

– Ты не вздумай, Владимир Алексеевич, мне охранников оставить.

– Как же иначе, Алексей Александрович? Меня и так уволить положено немедленно! Шеф, можно сказать, голыми руками злодея взял! А мы на что?

– Оставишь охранников, – уволю, – пообещал Алексей Александрович, подозревая, что над ним смеются. – Так и будет, ты меня знаешь. И вообще, мне нужно… домой.

– В Москву?! – обрадовался начальник службы безопасности.

По террасе ходили какие-то люди, обходя лежащего Виталия, как мешок с картошкой. На улице раздавались голоса, работали двигатели, светили мощные фары.

– Ле-еш! – закричали из-за забора. – Леш, чего там у тебя? Дискотеку, что ль, открыл?

– Да! – прокричал в ответ Плетнев.

Придерживая руку, с которой все капало, он спустился по ступенькам и, шаркая галошами, мимо изумленных охранников вышел за ворота и поплелся в темноту.

Дудников подумал, кивнул кому-то из свиты и двинулся следом. Плетнев был в странном состоянии, и немудрено. Дудников никогда не замечал за ним тяги к приключениям, да и детективы явно не по его части! Большую часть жизни Алексей Плетнев проводил в кабинете, работая головой, и начальника службы безопасности это очень устраивало. Никаких хлопот.

Теперь, когда неожиданно свалились хлопоты, Дудников не знал, как себя вести.

Плетнев дошел до заросшей калитки, дернул раз, потом еще раз, посильнее – она застревала в пазах, – и очутился на участке. Свет горел в глубине сада, и березы шелестели так, как шелестят только в июле, словно с тоненьким металлическим дребезжанием. Поминутно на что-то натыкаясь, он добрел до крыльца с полукруглыми ступенями, поднялся и распахнул дверь.

На него оглянулись, и только тут в глазах у него поплыло.

– Я приехал! – громко сказал Плетнев. – Привет.