Полина Дашкова - Никто не заплачет Страница 54

Лет до тридцати все у него складывалось замечательно. Он был хорош собой, остроумен, на нем как будто лежала печать успеха. Он писал талантливые стихи, и ему казалось, что нет в жизни занятия важнее. Ради одного четверостишия он мог не спать ночь напролет, выкурить пачку сигарет и, найдя наконец самые точные слова, самые глубокие яркие образы, засыпал под утро с легкой душой победителя и тяжелой от никотина головой.

Но особенно кружили голову публикации в крупных журналах и толстых сборниках. Когда первая подборка появилась в молодежном альманахе-ежегоднике, он клал под подушку пухлый том в мягкой обложке, на которой был изображен толстоногий Пегас с воробьиными крылышками. Пусть из трехсот страниц альманаха ему принадлежала только одна. Он все равно просыпался утром с ощущением детского праздника в душе.

Страничка альманаха или журнала с несколькими его стихотворениями становилась для Стаса на какое-то время центром Вселенной, и люди вокруг были интересны ему постольку, поскольку они уже читали или прочитают позже, уже пришли в восторг или им это еще предстоит.

Он умел преподнести самого себя как бесценный подарок, как великое счастье. Он шел по жизни легким шагом триумфатора, и в этом отчасти заключалась тайна его веселого мужского обаяния. Чувствуя восхищение, он расцветал, блистал остроумием. Но если к нему оставались равнодушны, он не особенно переживал. Главным мерилом ценности другого человека для Стаса Зелинского было всего лишь умение восхищаться Стасом Зелинским. Тот, кто этого не умел и не хотел делать, просто туп и скучен.

С детства Стас привык, что ему достается все лучшее, самое красивое, самое качественное. Когда он стал взрослым мужчиной, эта привычка прежде всего отразилась на его отношениях с женщинами.

В жены Стас выбирал себе исключительно красоток, причем таких, чтобы все вокруг ахали. Вкус его не отличался оригинальностью. Ему нравились длинные ноги, большая грудь, кукольное личико. Эталоном служили журнальные обложки с портретами секс-символов.

Молодость Стаса пришлась на конец семидесятых — начало восьмидесятых, когда богемно-поэтический флер был не менее заманчив, чем сегодня — грубый и конкретный запах больших денег. Недостатка в красотках Стас не испытывал. Однако девушки с лицами и ногами секс-символов сами требовали восхищения и поклонения, они были не менее капризны и избалованны, чем Стас. Каждый раз ему казалось, что за красоту можно все простить и стерпеть. Но прощать и терпеть он умел только себя самого. Молодой талантливый поэт любил себя так глубоко и трепетно, что ни на кого другого душевных сил не оставалось. В этом его избранницы были на него похожи. Браки распадались очень быстро, романы — еще быстрей.

Время шло, жизнь менялась, красоток, падких на богемно-поэтический флер, становилось все меньше, Красотки середины девяностых холодны к высокой поэзии. Их надо одевать в меха и бриллианты, вывозить на Канары.

Стаса удивила легкость, с которой он перестал писать стихи. Куда делись вдохновенные бессонницы? Даже грусти не осталось. Теперь нельзя было позволить себе ни вдохновения, ни грусти. Чтобы остаться триумфатором, надо зарабатывать деньги.

Это оказалось делом сложным, муторным и весьма прозаическим. Стасу приходилось постоянно наступать на горло своему эгоизму, общаться с людьми холодными, циничными, далекими от восхищения, причем не просто общаться, а зависеть от них. Мощный инстинкт самосохранения, спасающий многих безоглядных эгоистов, спасал и Стаса. Он гибко приспосабливался к людям, он учился быть другим — но только внешне. Внутри он оставался все тем же избалованным, талантливым, нервным Стасиком, которым все должны умиляться.

И вот, когда бабушек, тетушек уже не было на свете, а родители стали старыми, больными людьми и сил на прежнее обожание у них не осталось, Стас вдруг обнаружил, что, кроме Веры Салтыковой, тихой и неинтересной Верочки, которая всегда под рукой, как бы про запас, нет ни единого человека, испытывающего к Стасу те горячие чувства, к которым он так привык с раннего детства.

Жена вопила в коридоре. У этой последней красотки, кроме ног, бюста, бульдожьей хватки и папы-мясника в Кривом Роге, ничего не было. Они были женаты всего два года.

Двадцатипятилетняя Инна работала секретаршей в какой-то мелкой туристической фирме, снимала крошечную квартирку на окраине Москвы вдвоем с подругой.

Она вышла замуж за Стаса исключительно ради московской прописки и отличной трехкомнатной квартиры на Самотеке. Четыре года назад, когда дела у Зелинского шли хорошо, ему удалось наконец путем сложных обменов и доплат отселить соседей из коммуналки. Теперь квартира принадлежала Стасу полностью. После капитального ремонта она засверкала так заманчиво, что криворожская красавица, единожды переступив порог, решила здесь навеки поселиться. Ни о какой любви речи вообще не шло. Он, как всегда, убедил себя: вполне достаточно ног и бюста, достаточно того, что на нее оборачиваются на улице. Правда, Инна не умеет ни одеваться, ни краситься, как его прежние жены. Не хватает вкуса и чувства меры, напяливает на себя все блестящее, как сорока. Провинциалка, лимита… Толстый слой макияжа выглядит вульгарно на простоватом, скуластом личике. И сколько ненависти, какие хищные, холодные глаза, какая жесткая, бессовестная хватка! Самое скверное, что в последнее время Инна стала часто прикладываться к бутылке. А что может быть гаже пьяной женщины?

Стас резко встал, не обращая внимания на Инну, которая закончила говорить по телефону и теперь принялась орать что-то ему в лицо, прошел в ванную, заперся, встал под душ…

Верочке Салтыковой далеко до секс-символа, на нее не пялятся мужики на улицах. Пятнадцать лет назад она была похожа на желтого плюшевого медвежонка, такая уютная, трогательная, с детскими ямочками на щеках, с сияющей восторженной улыбкой. Он сам не понял, почему затащил ее в постель. Он даже не подумал тогда, на даче, на пьяной вечеринке, что ей нет и шестнадцати, она школьница, совсем ребенок.

Только потом, обнаружив, что лишил ее невинности, увидев слезы, получив по физиономии, Стас опомнился и жутко испугался. Он ведь ничего познал о ней, о ее родителях. Вдруг расскажет маме с папой? Это не шуточки, неприятностей не оберешься. Он много набормотал тогда — от страха, растерянности, жалости к себе и к ней. А она вдруг взяла и поверила.

Он сам не ожидал, что эта история затянется так надолго. Он ловко повернул двусмысленную неприятную ситуацию в иное, менее опасное русло, закрутил легкий, ни к чему не обязывающий роман с «плюшевым медвежонком». Но не жениться же на ней, в конце концов! А она и не заикалась об этом. Она довольствовалась тем, что он, драгоценный Стас, уходил и возвращался, когда ему вздумается.

Он не заметил, как постепенно привязался к ней, и, если в ее жизни вдруг появлялись другие мужчины, он по-настоящему пугался. Верочка была его собственностью, его тылом. Но ведь не может это тянуться бесконечно. Ей тридцать. Она хочет нормальную семью, ребенка, она не игрушка, не плюшевый медвежонок.

Между прочим, она очень похорошела к своим тридцати. Мягкая, приятная полнота — в фотомодели и манекенщицы таких, конечно, не берут, но многим мужикам нравится. Голубоглазая блондинка с нежной прозрачной кожей, с большой упругой грудью, к тому же у нее отличный вкус, она умеет одеваться и краситься, у нее есть чувство стиля и меры.

Стас намылил голову шампунем и подумал, что, наверное, совсем сбрендил на красотках. Даже Веру Салтыкову, привычную и знакомую до кончиков ногтей, он пытается оценить как товар, как скаковую кобылу. Впрочем, ничего странного, нормальное мужское тщеславие, древнее, как мир. Странно другое — неужели он и вправду решил жениться на Верочке?

Так и не ответив себе на этот насущный вопрос, Стас вылез из ванной, включил фен, тщательно уложил волосы, расчесал короткую жесткую бороду. В конце концов, ему уже под сорок, где-то растут два его сына, которых он почти не знает. Они его, разумеется, тоже. Он так некрасиво и склочно расставался с их мамашами, что теперь отношения сводятся только к алиментам. Обоих мальчиков воспитывают другие отцы. Можно считать, нет у него детей. И жены тем более нет. Глупо, в самом деле, считать женой эту вульгарную лимитчицу, дочку криворожского мясника, которая хочет оттяпать кусок жилплощади.

Он открыл шкаф в спальне, достал последнюю чистую рубашку. Надо жениться не на экстерьере, а на женщине, которая будет стирать и гладить тебе рубашки.

— Куда это ты намылился, скотина? — Красотка лимитчица возникла на пороге. — По бабам небось пошел, ка-азел вонючий.

Он нее явственно пахло перегаром.

Надо жениться на женщине, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не будет напиваться и вот так разговаривать.

Были мягкие июньские сумерки. Стены домов впитали за день солнечный свет, и теперь, когда солнце садилось, улицы как бы светились изнутри.