Сергей Волгин - Лейтенант милиции Вязов. Книга вторая Страница 54

Михаил вошел в маленькую, светлую комнату. На постели лежала женщина лет сорока, рядом с ней сидела седая старушка с миловидным лицом и ласковыми голубыми глазами.

— А вы, молодой человек, присядьте, послушайте нас, пожилых женщин, — попросила старушка, когда Михаил с удивлением узнал, что эта старушка и есть Селезнева, и у нее живет квартирантка. В практике это был редкий случай: гражданка написала заявление на самою себя.

Михаил сел на свободный стул у окна, которое выходило на большой двор, густо заросший диким хмелем. Поглядывая во двор, он слушал горестный рассказ хозяйки квартиры.

У Поляковой отнялись ноги, и она слегла. Пообещался к ней приехать сын, но задержался, и она пока живет у знакомых..

— Я и сама еле хожу, — продолжала старушка. — Человеку помочь надо. Если я пойду хлопотать о прописке, то пока дело сделаю, Марью-то отправлять к другим придется. Да, может, и сама слягу, а за мной некому ухаживать..- старушка повздыхала, вытерла платком губы и продолжала спокойно:- Вот вы и посоветуйте, как нам быть. Это одно дело. А второе — мы хотели спросить вас: почему наш сосед Чубуков живет спокойненько и припеваючи, хотя и занимается, видно, темными делами?

Михаил слушал хитрую старушку и решал — как быть с пропиской? Ему очень не хотелось, чтобы эти женщины вспоминали потом милицию недобрым словом. Вдруг он увидел в окно Крюкова. Парень вышел из соседней квартиры, быстро пересек двор и скрылся.

— Зайду к вашему соседу, — сказал Михаил, поднимаясь. — Потом посоветуемся, как вам быть.

— Сходи, сходи, сынок, посмотри, — посоветовала старушка.

Квартира Чубукова отличалась несуразным нагромождением мебели. Среди комнаты, вокруг квадратного стола, стояли восемь стульев, по стенам — никелированная кровать, шифоньер, диван, кушетка, два кресла, этажерка. На стенах масса картинок, — и в рамках и без рамок; простенькие статуэтки стояли везде, где их можно было поставить. На кушетке лежал Чубуков с перевязанным горлом. Михаила он, видимо, не узнал. На вопросы отвечал с хрипотцой и вкрадчиво.

— Простыл где-то, понимаете ли. Такая досада! На улице жара, а я простыл, видите ли. Вы спрашиваете относительно Поляковой? Обязан я был сообщить, строгость милиции нам известна. Закон — есть закон. Да все некогда. Вообще-то этим делом домком должен заниматься…

Чубуков сейчас был совершенно не тот, каким он выглядел в. отделении. На кушетке лежал рачительный и степенный хозяин, а не забулдыга-пьяница. «Человек с двойным дном», — определил Михаил.

Вернувшись к Селезневой, Михаил спросил, кто такой кудрявый молодой человек, который ходит к соседу.

— Говорит, его дальний родственник, — ответила старушка с усмешкой. — Ведь от моего соседа, батенька мой, доброго слова не добьешься, скрытно живет.

И все же старушка рассказала, какие ребята заходят к соседу, приносят узлы и чемоданы. По описанию Михаил узнал Виктора и Махмуда. Чубуков уходит из дома в плохом костюме, говорят, он торгует на базаре. Пьет много, но вне дома.

Вернувшись в отделение, Михаил позвонил подполковнику.

— Доложите завтра, — сказал подполковник.

— Спасибо, Латып Урманович! — неожиданно воскликнул Михаил.

— Что случилось? — встревожился подполковник.

— У меня назначена очень серьезная встреча… — сказал Михаил, смущенно глядя на трубку. — А время уже позднее…

— С кем, если не секрет?

— С девушкой… — выпалил Михаил и даже схватил трубку обеими руками, словно боялся, что она выпадет из рук.

— О-о! Действительно, серьезная встреча, неотложная, — проговорил с чуть заметной насмешливой интонацией Урманов, и Михаил ясно представил, как подполковник улыбается, и покраснел до ушей. — Тем более придется оперативные дела отложить ради такой радости…

— Сегодня решается моя судьба… — тихо проговорил Михаил.

— О-о! Понимаю и сочувствую, — засмеялся подполковник. — На свадьбе шашлык будет?

— Обязательно. -

— А сухое вино?

— Тоже.

— Самое лучшее?

Подполковник шутил и тянул разговор. Михаил торопливо на все соглашался и нетерпеливо топтался у стола.

— А шашлык по-кавказски приготовим?

— Не сомневайтесь.

— Ну, тогда рад за тебя, — наконец сказал подполковник и опять не положил трубку. — Ты разрешишь мне самому приготовить шашлык?

— Латып Урманович! — воскликнул Михаил. — Все что захотите!

— Вот это щедрость! Таких людей обожаю. Ну, тогда беги, лети, да при встрече с девушкой не забывай друзей…

И Михаил, действительно, вылетел из отделения ракетой. Не считаясь с правилами и своим положением, поймал «левую» машину и попросил шофера гнать на предельной скорости. В сквере он купил букет цветов. Шагая по улице с охапкой роз, он видел, как прохожие посматривают на него с благожелательной улыбкой, и от волнения не замечал струившегося по щекам горячего пота. Он представлял, как войдет в дом, как увидит Надю, и думал: может быть, впервые в собственной квартире она застесняется, смущенно улыбнется или порозовеет. Михаилу очень хотелось видеть ее именно такой — нежной и чувствительной, какой она бывала с ним вне дома. Он знал, что и сам не сдержится, покраснеет. Ну, и пусть! Он сейчас не хотел привычной сдержанности. Пусть видят, что он волнуется, пусть Николай Павлович шутит, сколько ему угодно, от этого будет только теплее и ласковее встреча.

Вот уже виден Надин дом. Но что это? Неужели она сама идет ему навстречу? Она! Среди тысяч девушек он отличил бы ее по походке, в огромной толпе узнал бы ее по одному повороту головы.

Они подошли друг к другу поспешно и остановились в нерешительности. Мимо шли люди, но ни Михаил, ни Надя не замечали их. Михаил держал в руке цветы, он попросту забыл о них. Перед ним была Надя, любимая Надя, с опущенными глазами и руками тонкими и нежными; и эта знакомая прядка волос, спустившаяся возле уха, была на прежнем месте — и такая же коротенькая и пушистая.

— Здравствуй, Надя! — сказал Михаил.

— Здравствуй, Миша! — ответила Надя тихо и сдержанно, таким ласковым голосом, что у Михаила пропали всякие сомнения.

Некоторое время они шли молча, с трепетом переживая свое счастье, смущенно и, пожалуй, удивленно поглядывая друг на друга.

Улица тонула в сумерках, словно опускалась на дно реки. Лихой месяц, сопровождая их, важно плыл между острыми верхушками тополей.

— Это тебе… — спохватился Михаил и протянул букет Наде.

— Мне? — спросила она шепотом.

— Конечно, тебе… Я никому другому не дарил… и не буду дарить…

— Какие они хорошие… — проговорила Надя и спрятала в цветах порозовевшее лицо, а Михаил, боясь, как бы она не споткнулась, подхватил ее под руку.

И опять они шли молча. Михаил перебирал в памяти ласковые слова, но почему-то сейчас они ему показались пустыми и совсем ненужными. Он сильнее прижал руку Нади к себе и почувствовал, как она подалась, прижалась к нему.

Знакомый маленький скверик на углу улиц Зеленой и Советской в этот час был пустынен. Под высокими деревьями уже накопилась темень, и явственно слышалось журчанье неугомонного арыка. Они остановились под деревом. Михаил осторожно и нежно обнял Надю и притянул к себе, и они несмело поцеловались.

— Ты меня любишь… — не то спросил, не то удивился Михаил.

— Да… — выдохнула Надя, глядя на Михаила засветившимися в темноте глазами.

И теперь Михаил обнял Надю порывисто и горячо, словно в отместку за все свои страдания, за все мучения, которые ему пришлось перенести.

— Ой, Мишенька, ты меня раздавишь… — проговорила Надя, сквозь радостный тихий смех.

— И задушу, и задушу, — приговаривал Михаил, продолжая целовать и все сильнее прижимать к себе Надю. — Я так ждал, так мучился.

— И я мучилась…

— Я не знал, что делать…

— И я тоже…

Потом они сидели на скамейке и — говорили, говорили, прерывая разговор поцелуями. Журчал арык, по улице изредка проносились машины, в небе гудел самолет, мигая разноцветными огоньками, но все это было где-то далеко-далеко, и все казалось Михаилу до озноба приятным сном.

— Долго я ждала тебя, Миша, а ты не приходил, — призналась вдруг Надя.

Михаил взял ее мягкие ладони в свои руки. Пальцы ее были такие же холодные, как в тот памятный вечер.

— Как же я мог придти, Надя? Видеть тебя было для меня счастьем и в то же время невыносимым страданьем. Увижу тебя, — и подбежал бы, взглянул в глаза, а как вспомню твои слова — словно водой кто обольет меня…

— Дура я была…

— Почему? Сердцу не прикажешь. А жалости я тоже не хотел. Трудная у меня работа и опасная. Когда побываешь под пулями, то хочется не жалости к себе, хочется, чтобы рядом был хороший внимательный друг, с которым можно разделить радость и побороть страх перед смертью. Да, страх. Не знаю, Надюша, думала ли ты об этом? Если не пришлось, то у тебя еще есть время оценить свой решающий шаг в жизни. Ты ведь будешь моей женой?