Марио Пьюзо - Счастливая странница Страница 54

Вот почему Винни согласился на эту жалкую, но честную замену – респектабельный публичный дом, рекомендованный старшим клерком грузовой конторы, который заботился о том, чтобы его подчиненные не сшивались по барам, становясь добычей вконец опустившихся шлюх. Иногда старший клерк составлял молодежи компанию.

Ради такого случая все клерки наряжались по-праздничному, словно их ждала встреча с будущим нанимателем. Все надевали костюмы, галстуки, шляпы и плащи – форменную одежду выходного, седьмого дня недели, когда наступает время порадовать душу. Винни вечно дразнили гангстером из-за его черной шляпы, хотя он был моложе остальных.

Местом встречи был бар «Даймонд-Джим», где подавали «хот доги», сандвичи с горячей жареной говядиной и холодное мясо, не отличающиеся цветом от цвета лица старшего клерка. Церемония требовала, чтобы каждый заказал виски, и кто-нибудь из клерков то и дело повелительно провозглашал: «Сейчас моя очередь» – и выкладывал деньги на стойку. Дождавшись, пока каждый из присутствующих угостит коллег, они высыпали на Сорок вторую стрит, в неоновые сполохи кинотеатров, протянувшихся бесконечными рядами по обеим сторонам улицы. К этому часу шатающихся по тротуарам становилось такое множество, что им приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не потерять друг друга, будто потерявшийся будет унесен волнами и уже не найдет остальных. Вдоль Сорок второй их приветствовали огромные фанерные красотки, чья нагота, подсвеченная электричеством, выглядела особенно непристойно.

Их целью был чинный четырехэтажный отель, скрывающийся за сполохами холодной фанерной плоти. Войдя, они направлялись прямиком к лифту.

Им не приходилось пересекать холл, поскольку они пользовались входом, предназначенным только для таких посетителей, как они. Лифтер подмигивал им – серьезно, по-деловому, вовсе не намекая на фривольную цель посетителей, – и вез их на верхний этаж. Здесь лифтер выпускал клиентов в застланный коврами холл и совсем по-домашнему, не закрывая лифта, стучался в одну из дверей и произносил пароль; клиенты заходили в комнату, ежась под пристальным взглядом лифтера.

Теперь они толпились в гостиной двухкомнатного номера, уставленной кожаными креслами В одном из кресел неизменно сидел ожидающий своей очереди посетитель. В кухонном закутке пряталась почти невидимая особа, попивающая кофе и распоряжающаяся людским потоком. Кроме того, в ее ведении находился буфет с бутылками виски и рюмками. Любой, испытывающий жажду, мог подойти к ней и выложить доллар, однако все обыкновенно происходило так быстро, что для этого не оставалось времени. Женщина почти не общалась с клиентами и выступала здесь скорее надзирательницей, чем барменшей.

Винни всегда помнил ее внешность и никогда – внешность девушек, трудившихся в спальнях Она была мала ростом и имела тяжелую шапку коротких черных волос угадать ее возраст было невозможно, но, надо полагать, она была уже стара для работы в спальне. Кроме того, у нее был совершенно нечеловеческий голос и лицо.

Голос ее был страшно хриплым, как часто бывает у проституток, словно потоки заразного семени, вливающиеся в их чрево, вредят и голосовым связкам. Чтобы произнести слово, ей требовалось немалое усилие воли. Черты ее лица, с точки зрения юного Винни, были маской порока. Бесформенные губы были плотно сжаты и почти никогда не открывали отвратительных зубов. Щеки и челюсти у нее были широкими и обвисшими, как у горюющей вдовы, погруженной в траур, нос же был сплющен не природой, а какими-то иными, неведомыми силами; черные бездушные глазки походили на два уголька. Кроме того, каждое ее слово, каждый жест свидетельствовали не о ненависти или презрении к миру, а просто о том, что она более не чувствует ничего и ни к кому. Она была совершенно беспола.

Проскальзывая мимо клиента, она поводила в стороны бессмысленными глазами, как акула. Однажды она проходила мимо Винни, и он отпрянул, словно она была способна откусить кусок от его тела. Стоило выйти из спальни очередному клиенту, как она указывала на следующего, однако перед этим успевала заглянуть в спальню и прокаркать: «О'кей, девочка?» При звуке этого голоса у Винни застывала в жилах кровь.

Однако молодость брала свое Оказавшись в спальне, он снова чувствовал себя разгоряченным.

Он почти не глядел на раскрашенное лицо очередной утешительницы и вряд ли смог бы отличить одну от другой. Особа эта, чаще блондинка, перемещалась в золотом круге, отбрасываемом лампой с тяжелым абажуром, и краска на ее лице, казалось, отражает свет; Винни всякий раз видел только ярко-красный рот, длинный бледный нос, поблескивающий сквозь пудру, впалые, как у призрака, щеки и обведенные черным провалы вместо глаз с зеленым мерцанием на дне.

Последующие события неизменно повергали Винни в смущение: женщина подводила его к низенькому столику в углу комнаты, на котором стоял тазик с теплой водой. Он снимал туфли, носки и брюки, и она после тщательного, под стать врачебному, осмотра совершала омовение его полового органа.

Затем она подводила его к кровати у противоположной стены (на нем оставалась рубашка и галстук; как-то раз, дрожа от страсти, он хотел сбросить и их, но женщина простонала: «Нет, ради бога, не на всю же ночь…») и, скинув платье, представала пред ним нагой в тусклом свете лампы, горящей у изголовья кровати.

Противоестественно красные соски, круглый живот с жирком, аккуратный треугольник черных волос, колонноподобные бедра, покрытые густым слоем пудры, – все било в одну цель. Стоило проститутке скинуть платье и продемонстрировать свое тело, как кровь приливала к голове Винни с такой силой, что головная боль не проходила у него весь остаток вечера.

Объятие было чистой формальностью и напоминало пантомиму; женщина торопливо опрокидывалась на застеленную покрывалом кровать, увлекая за собой Винни. Оказавшись зажатым ее бедрами, как тисками, он терял самоконтроль. Чувствуя под собой ее горячую плоть, он зажмуривал глаза. Ее тело напоминало теплый, податливый воск, липкое мясо без крови и нервов. Его тело впитывало, как губка, ее тело, его силуэт впечатывался в этот размягченный воск… Мгновение – и он чувствовал себя свободным, исцеленным от одиночества.

Этим все и кончалось. Приятели-клерки дожидались последнего и шли гурьбой в китайский ресторанчик, а потом на сеанс в «Парамаут» или в кегельбан; завершающим аккордом становился стаканчик кофе в автопоилке. Даже заводя постоянных девушек, а то и невест, клерки не отказывались от посещения заветного отеля, но тогда, не успев выйти, торопились к подружкам.

Для Винни это было все равно, что пища, родная постель, получка. Это превратилось в неотъемлемую часть жизни, без которой он не смог бы существовать. Но с течением времени он замечал, что все больше отрывается от окружающего мира и населяющих его существ.

Глава 20

Куда подевались все подлецы, проклинавшие Америку и американскую мечту? Кто теперь может в ней усомниться? Теперь, когда в Европе разгорелась война, когда англичане, французы, немцы, даже Муссолини миллионами посылают людей на смерть, вдоль западной стены города не осталось ни одного итальянца с пустыми карманами. Страшная Депрессия отошла в прошлое, людям больше не приходится побираться, социальных работников теперь дружно посылают к черту, не пуская на порог. Планы приобретения домов на Лонг-Айленде снова обрели реальность.

Конечно, новое благосостояние опирается на смертоубийство. Новые рабочие места появляются только благодаря войне в Европе. Так ворчали те, кому хотелось неприятностей. В какой другой стране мира люди могут богатеть благодаря невзгодам остального мира?

Выходцы с Юга – из Сицилии, Неаполя, Абруццо, – заселившие Десятую авеню, не переживали за Муссолини и не желали ему победы. Они никогда не любили родину, которая ровным счетом ничего для них не значила. На протяжении долгих веков власти там были худшими врагами их отцов, отцов их отцов и так далее до десятого колена. Богатые там неизменно плевали на бедных. Негодяи из Рима и с Севеpa всегда пили их кровь. Что за удача – оказаться здесь, в Америке, в полной безопасности!

Недовольна была одна Терезина Коккалитти: в эти благословенные времена она не могла больше записывать сыновей безработными, поэтому ее исключили из списка получателей семейного пособия.

Теперь она кралась вдоль стен, как тень, и мешками закупала сахар, десятками банок – жиры, рулонами – ткани. Лючии Санте она загадочно шептала:

«Придет день – обязательно придет…» Тут она хваталась за рот и умолкала. Что она хотела этим сказать? Конечно, был объявлен призыв в армию, однако с Десятой авеню пока забрали всего одного юношу. Ничего серьезного до сих пор не произошло.

Лючия Санта была слишком занята, чтобы уделять время словам тетушки Коккалитти. На жителей авеню пролился золотой дождь. Дети, придя из школы, тут же спешили на работу. Сал и Лена работали неполный рабочий день на новой фабрике медикаментов на Девятой авеню. Винни работал семь дней в неделю. Пусть европейцы убивают друг друга на здоровье, раз так им больше нравится. Деревня, где жили родители Лючии Санты, была так мала, а земля так бесплодна, что никому из ее родни не могла грозить опасность.