Ольга Играева - Как загасить звезду Страница 54

С Соловей — еще хуже. Ребята из отдела нравов рыли землю носом, собирая ему информацию, помогал, как мог, Вадим Занозин со своими ребятами — чувствовал вину, гад, за то, что Костову приходилось разбираться с чужим убийством. Хотя какое чужое? Ясно, что убийство все-таки его, Костова, пусть и совершено на «земле» Занозина. Неважно… Важно, что толку от общей суеты не было никакого. Информаторы отдела нравов о Соловей ничего сообщить не могли — на слишком короткое время она залетела в профессию. Никто из сутенеров не успел взять ее под свое крыло, тем более что места промысла она меняла — то ли по наитию, то ли по зрелому расчету. Единственное, что стало известно, — то, что Соловей с успехом промышляла не только в «Ореоле» и «Змейке», но и в «Необъезженном бегемоте». И еще — вроде была при ней в ночь убийства сумочка, которая потом исчезла… А что в сумочке — тайна, покрытая мраком.

На горизонте слабо и малообещающе замаячили только те двое, о которых говорил придурок-абитуриент Сергей Эдвинович. Но Костов был, в общем, суеверен, предпочитал особенно не обольщаться и не грузить новую, едва проклюнувшуюся версию своими надеждами на раскрытие дела. Хотя эти двое и Лосский базарили на балконе в третьем часу ночи — то есть непосредственно перед смертью продюсера, — и были все основания считать этих двоих кандидатами в убийцы, Костов сначала предпочел перечислить себе все вообразимые «но». Во-первых, переросток мог ошибиться насчет времени — это могло быть не в третьем часу, а до двух, и Олег мог базарить не с неизвестными, а с двумя коллегами из числа гостей. Во-вторых, абитуриент мог соврать, хотя зачем ему это? О тех двоих он рассказал без всякого нажима со стороны Костова, по собственному желанию. Такое впечатление, что просто вспомнил — и рассказал. В-третьих, это действительно могло случиться в третьем часу, но двое опять-таки могли быть гости из числа коллег, пировавших в квартире. Но тогда непонятно, почему остальные ни словом не обмолвились о том, что эти двое ночью отделились от компании… И Соловей, и Ицкович, и другие как один твердили — никто после двух часов из квартиры не выходил, последним был Абдулов, который удалился без пяти два. Покрывают? Все присутствовавшие имели зуб на несчастного Лосского и участвовали — кто активно, а кто пассивно — в его предумышленном убийстве? Невероятно, чтобы двадцать человек могли сговориться между собой и разыграть каждый свою партию как по нотам — подобно двенадцати убийцам из «Восточного экспресса» Агаты Кристи…

Стоп-стоп-стоп… Предположим, что абитуриент не соврал и двое незнакомцев, «посторонних» незнакомцев все же были. Тогда что? Тогда этих двоих могли видеть, во-первых, консьержка, во-вторых, Алина Сохова, которая убежала от Лосского незадолго до двух. И, наконец, их мог видеть Абдулов. Ведь эти двое должны были войти в подъезд, нажать кнопку лифта, дождаться его, подняться на шестнадцатый этаж — это занимает минут десять. Затем они должны были какое-то время беседовать с Лосским — сначала спокойно, потом на повышенных тонах (вот тут их увидел спустившийся на этаж абитуриент) — предположим, беседа, закончившаяся убийством, заняла пятнадцать минут… В общей сложности минут тридцать эти двое в доме Лосского потоптались. Что получается? Консьержка вряд ли что-то и кого-то была в состоянии запечатлеть в памяти. Костов вспомнил подслеповатую поддатую особу, дежурившую в подъезде в ночь убийства. Манера говорить у нее была исключительная — тараторила она очень громко, только что не кричала, но понять, что она талдычит, было невозможно. В речи консьержки, казалось, сосредоточились все существующие на свете дефекты — и шепелявость, и картавость, и косноязычие, и многое другое. Получается, что они — эти двое — с большой вероятностью должны были столкнуться и с Соховой, и с Абдуловым.

В общем, придется с ними обоими снова поговорить. Тележурналисты опять появились в Москве после короткого отпуска и приступили к работе. Алина Сохова — Костов недавно общался с ней по телефону — вроде бы окончательно оправилась после ранения, чувствовала себя хорошо, по-прежнему недоумевала по поводу покушения на нее и не выказывала особой склонности обсуждать эту тему с Костовым. А он позвонил, между прочим, именно в надежде, что девушка что-то вспомнила. Расследование дела никак не клеилось, все ниточки обрывались и расползались из-под пальцев, и Костов уже просто не знал, что делать.

Ни одной заслуживающей внимания новости за много дней, ни одной достойной информации, ни одного намека… Можно, конечно, было действовать методом тотальных опросов — без конца до умопомрачения опрашивать всех, кто попадался им на пути по делу Лосского и Соловей, неважно, о ком идет речь. Десятки, несколько десятков человек. Если не будет результата, будет хоть чем отчитаться начальству, чтобы оно потом перед телекамерой в прямом эфире того же «Вызова времени» бубнило, успокаивая общественность и оправдываясь за отсутствие результата: «По делу опрошено 247 свидетелей, сделано 53 экспертизы, осмотрено 139 объектов. Следственно-оперативная группа второй месяц работает день и ночь не покладая рук…» Мол, сделать ничего не можем, но вы хоть пожалейте нас, мы тоже люди, и МЫ СТАРАЕМСЯ.

Вот и Надежда, которую Костов отправил проверять телефонные номера покойной Соловей, его не порадовала.

— Шеф! — кричала она в трубку — напарница всегда отзванивалась с заданий, не могла дождаться личной встречи в управлении, чтобы доложить Костову о результатах своих усилий. — Дохлый номер! Эти повторяющиеся номера в мобильнике Соловей, по которым она часто звонила в последние дни перед смертью… Дохлый номер! Молодой мужик, охранник какой-то дурацкой коммерческой конторы. Признался, что пользовался ее услугами как проститутки. Познакомились недавно в «Змейке». Соловей ему очень понравилась — так что они договаривались о встречах чуть ли не каждый день, а то и не один раз в день. Бабок он на нее извел, видимо, уйму! Ужасно сокрушался, бедняга, когда узнал о ее смерти… Такая девка, говорит, была, золото, то, что нужно, заводная и с воображением.

— Как он выглядит? — поинтересовался Костов для порядка.

— Обыкновенно! — ответила Надежда. — Высокий блондин не очень приятной наружности.

— Ну ладно, приезжай, — вздохнул он. — Для нас с тобой есть еще работа.

Было поздно, когда Алина добралась до своего дома. Поздно, как всегда. Время на монтаж им выделили только к вечеру, монтажера дали незнакомого и, сразу было видно, не очень опытного и искусного, работа двигалась нервно, с трудом. Было еще одно мешавшее работе обстоятельство, о котором она поначалу и думать не думала, — ее самочувствие. Как правило, ее самочувствие — самочувствие двадцатилетней подмосковной красавицы — было величиной постоянной. Здоровье позволяло ей, как и всем в этом возрасте, бодрствовать по нескольку ночей подряд, танцевать до рассвета, гулять с кавалером до открытия метро, вкалывать в ночную смену, а утром поражать всех свежестью вида. Но все это было до ранения. Сейчас не прошло и часа после того, как они начали работать, а она уже изнемогала от усталости, ощущала слабость, разбитость, лоб покрылся холодным потом, а лицо — мертвенной бледностью, так что монтажер перепугался и стал гнать ее в здравпункт.

Алина поймала машину на Останкинской и без сил упала на заднее сиденье. Абдулов предлагал ее подвезти, но для этого пришлось бы ждать, когда он освободится, а у него еще были какие-то звонки, визит старого друга-партнера. Перспектива проторчать в телецентре еще час представилась Алине малопривлекательной, и она предпочла уехать одна — благо, до дома недалеко.

Она, как и большинство жителей Москвы среднего достатка, пренебрегала общественным транспортом и передвигалась по городу с помощью бомбил, промышлявших незаконным частным извозом. Цена на услуги частников была договорная. Дикий рынок, опасный рынок. Знакомый приятель-иностранец, посещающий Москву наездами, дивился ее отчаянности. «Ведь это же опасно!» — пытался он ей объяснить, смотрел тревожно округлившимися глазами и никак не мог взять в толк, почему она не внемлет голосу разума. Европеец был так далек от реальности, что Алина даже не пыталась оправдаться за свою по всем европейским понятиям глупость — для этого ей пришлось бы прочитать ему краткий курс московской жизни. Ну как объяснить умному иностранцу, что частный извоз в тысячу раз опаснее для самого рулилы, чем для пассажира, которого он сажает в свое авто? Как объяснить, что этим промыслом живут тысячи, что они так деньги зарабатывают, и немалые, и им нет резона ломать себе бизнес? Как объяснить, что здесь в свободной торговле по всем рыночным канонам сходятся спрос и предложение?

А рынок, видимо, был такой богатый и ненасыщенный, что в последнее время кого только она не встречала среди бомбил. И таджика, едва говорившего по-русски и совершенно не знавшего Москву. Ему пришлось подробно рассказывать, какими переулками лучше добираться до ее дома. И грузина, постоянно сыпавшего шутками-прибаутками и поведавшего ей, что по ночам его часто снимают мужские компании для поисков уличных девиц, которые согласились бы провести с ними время. «И представляешь, часто ни одну найти не можем — всех уже сняли, а еще говорят, в столице проституток пруд пруди. А вот не хватает!» Дядечки-пенсионеры, студенты, профессиональные шоферюги… Надо бы ей наконец сдать на права и завести собственный автомобиль. Подруга Марфа, лихачка с юных лет, давно уговаривала ее так сделать. Но Алина питала какое-то предубеждение к автомобилям, боялась их, как живых непредсказуемых существ, например бойцовых собак, и никак не могла решиться на покупку.