Аркадий Гендер - Траектория чуда Страница 54

Суббота, день

В наше время, когда в Москве игорных заведений не меньше, чем где-нибудь в Монте-Карло или Лас-Вегасе, наверное, трудно найти в белокаменной человека, хоть мало-мальски обремененного деньгами, который бы не пытался в этих заведениях свои капиталы приумножить. Я, не будучи в этом вопросе особо оригинальным, одно время частенько захаживал то в "Черри", то в "Кристалл". Много я никогда не проигрывал, умея в случае ярко выраженного невезения встать из-за стола и уйти, в особом выигрыше тоже не бывал В общем и целом времяпрепровождение в казино мне скорее нравилось, чем нет, но потом как-то отшибло, и я не играл уже, наверное, года четыре. Однако сейчас, памятуя, что попадание "в число" на рулетке дает выигрыш, в тридцать пять раз превышающий ставку, я шел туда совершенно сознательно.

Женевское Grand Casino, так удобно для меня расположившееся прямо на первом этаже моего отеля, встретило меня унылой тишиной. В этот дневной час я был едва ли не единственным посетителем зала, где все было красным — стены, ковер на полу, сукно игорных столов, свет ламп. Стоило мне войти в приветливо распахнутые двери, как ко мне сразу же рванули со своих мест двое менеджеров в красных же униформах. Первый что-то залопотал по-французски, а второй, видимо, сразу распознав во мне иностранца, перевел по-английски: "Мсье хочет играть?" Я утвердительно кивнул, и сказал на чистом русском: "Да, на рулетке". "O, roulette, it’s o’key!" — засияли в улыбке менеджеры, и жестом пригласили меня вглубь зала. Меня провели мимо длинных рядов подковообразных столов для игры в покер, блэк-джек и баккара, круглых — для американского покера и смешных "корыт" с высокими, обитыми мягким стенками для игры в крэбс — казиношные кости. За многими столами стояли и просто так, от безделья месили толстые колоды карт симпатичные девушки-дилеры и, улыбаясь, жестами призывали сыграть. Я улыбался им в ответ, и качал головой. Меня ждала рулетка. Рулеточные столы стояли в самом конце бескрайнего зала, и по мере приближения к ним все слышнее становилось ни с чем не сравнимое жужжание пущенных по кругу костяных шариков. Первая и вторая по счету рулетки пустовали, а вот за третьей сидел одинокий игрок. Как ни странно, это была дама, причем очень почтенных лет, в больших совиных очках и с коротко стриженными завитыми волосами фантастического сиреневого цвета. Все пальцы на сморщенных руках старой дамы были унизаны перстнями и кольцами, а на дряблой шее висело с десяток золотых цепей и колье. Запястье правой ее руки было перехвачено массивным браслетом, а на левом болтались золотые часы. Старушенция курила сигарету, вставленную в длинный мундштук, а на сукне перед ней между столбиками разноцветных фишек стоял бокал с чем-то зеленовато-желтым, как китайский чай, но, судя по наличию в бокале остатков льда, это был не чай, а виски. По виду это была типичная американская бабка-миллионерша, похоронившая скрягу-мужа, и теперь в погоне за адреналином прожигающая остаток жизни а казино. По крайней мере, именно такими их рисуют в дешевых американских комедиях. Я был настолько очарован этим колоритным типажом, что в своем глазении на нее, кажется, перешел границы приличия. Бабка посмотрела на меня поверх очков белыми пьяненькими глазками, и громко сказала на чистом русском: "Ну чё ты пялисся на меня, придурок швейцарский? Я те чё, Мона Лиза, или расписание поездов?" От неожиданности я совершеннейшим образом выпал в осадок, на какое-то время просто лишившись дара речи. Когда же, наконец, способность к вербальному общению вернулась ко мне, я вознамерился было ответить этой сиреневой Тортилле не только на ее диалекте, но и с применением ее же лексики, но в последний момент передумал, решив до поры инкогнито свое не раскрывать. Стараясь "жевать" слова я пробормотал: "Sorry, ma’m!" — "А, америкос проклятый! — искренне обрадовалась старушенция. — Ладно, садись рядом, будем просирать вместе!" И смачно икнула. Я скромно присел через стул от нее, решив сначала, как положено, присмотреться к игре. Бабка на самом деле проигрывала, и сильно. Она накрывала своими фишками чуть не все игровое поле, но шарик, прожужжав по колесу рулетки положенное количество кругов, все ложился не туда, и крупье с завидным постоянством ставил свой похожий на маленькую гирьку стеклянный цилиндрик, которым он отмечал выпавший номер, мимо бабкиных фишек. Сиреневая после каждого такого раза ругалась, как извозчик, и делала добрый глоток из стакана. Я понаблюдал за этой вакханалией невезения минут десять и, решив, что рядом с такой непрухой мне точно должно повезти, полез в карман за кошельком. Бабка приветствовала мое явное решение ставить приветственными криками на, как она думала, моем родном языке, но после того, как я выложил на стол свои жалкие двести сорок франков, обдала меня с ног до головы взглядом, полным презрения. "Жмот, по маленькой решил покатать. В-вечно все вы за нашими русскими спинами отсиживаетесь", — пробормотала она, видимо, вспомнив историю открытия второго фронта, и опять глотнула из стакана. Я не выдержал, и хрюкнул от смеха. Сиреневая подозрительно смерила меня уже совсем пьяным взглядом, но промолчала. Крупье в обмен на мои деньги выдал мне маленькую стопку фишек.

Теперь стоял вопрос — как играть? Я заранее решил, что мельчить не буду, но и ставить все за раз поостерегусь. "Дам судьбе три шанса стать мне полезной", — нагло подумал я, имея ввиду, что если хотя бы одна из трех моих восьмидесятифранковых ставок выиграет, то двух тысяч восьмисот франков уж на то, чтобы купить билет до Москвы, мне точно хватит. Итак, в моем распоряжении три попытки. На какое же число ставить? Все числа нравились или не нравились мне совершенно одинаково. Тут как раз опять зажужжал шарик, и крупье произнес по-английски: "Время делать ставки, господа!" Сиреневая взяла приличную горсть своих фишек и, как сеятель в поле, швырнула их не глядя на стол. Крупье быстрыми движениями рассортировал их по клеточкам чисел и линиям между ними. Я вздохнул, отщипнул пальцами примерно треть от своего фишечного столбика, и поставил все на ноль — зеро. "Ставок больше нет", — сказал крупье, разводя, как пловец брассом, руками над столом. Шарик, теряя скорость, запрыгал из одной ячейки в другую. Я затаил дыхание. Шарик попрыгал-попрыгал, и замер на числе 36. "А, черт!" — лениво ругнулась сиреневая. На 36-и у нее тоже не было ни одной фишки. Крупье виновато улыбнулся, поставил гирьку на пустую клетку по номером 36, и сгреб все наши фишки себе. Я перевел дыхание. Ничего, у меня еще есть две попытки. Я снова поставил на зеро. Сиреневая прищурила один глаз, глубоко затянулась сигаретой, выпустила, как Змей Горыныч, дым из ноздрей, и накрыла фишками весь центр стола. Шарик упал на 1. "Вот свинство!" — произнесла сиреневая, глядя то на сгребаемые со стола крупье свои фишки, то в свой пустой стакан. К чему конкретно относилось ее замечание, я не понял, но почувствовал, что мое собственное настроение ухудшилось пропорционально уменьшению моих шансов примерно эдак на две трети. С другой стороны, сначала выпало 36, сейчас — 1. Ну точно — пристрелка, "вилка", как говорят артиллеристы. Сейчас снаряд должен попасть точно в цель. Я взял остатки фишек, и снова поставил на зеро. Сиреневая, на столе перед которой фишек тоже уже не было, выудила откуда-то из кармана большую белую фишу с надписью 500 на ней, и примостила ее рядом с моими на зеро. Шарик побежал по кругу. Я смотрел на него, как завороженный, и взглядом подталкивал его к зелененькой ячейке зеро. Сиреневая, видимо, помогая мне, икала. Шарик на излете начал скакать, но я видел, что он методично приближается к нужной мне ячейке. И вот, когда шарик упал было уже в ячейку зеро, я уже вскинул руки в честь победы, а сиреневая, следя за шариком вполглаза, икнула: "Оба-на!", зловредный кусок слоновьего зуба из последних сил иссякавшей своей кинетической энергии перевалил через перегородочку, и замер в соседней ячейке. "Вот с-сука", — проворчала сиреневая, и вместо пепельницы стряхнула пепел в стакан, а я от досады и вовсе закрыл глаза

Я сидел, глядя поверх плеча крупье куда-то вдаль, и не понимал, что же мне теперь делать. Я проиграл все, у меня не осталось ни-че-го. В который раз за последние два дня я произносил это слово? Но настолько полным и безоговорочным это "ничего" у меня еще не было никогда. Только теперь, когда я сидел в натуре без единой свободно конвертируемой копейки здесь, в центре Европы, я до конца понимал значение этого слова. Жутко захотелось курить. Я не курю уже пять лет, и не хотел бы больше никогда начинать, но сейчас я бы закурил, и затянулся бы крепким вонючим дымом до самой последней альвеолы в легких! Я даже машинально потянулся к нагрудному карману пиджака, в котором в бытность мою курильщиком всегда носил сигареты. Странно, но в глубине кармана что-то лежало. Я захватил это что-то пальцами, и извлек на красноватый казиношный свет. Это были две плотно сложенные стодолларовые купюры. Пару секунд я, как баран, смотрел на них, не понимая, откуда они могли там взяться. Что, я привез их из России контрабандой через все границы, напрочь забыв о них после какой-нибудь пьянки? Да нет, просто Талия, когда бросилась мне сегодня на шею, незаметно вернула мне деньги, которые вчера при расставании я точно также положил в карман ей. Или нет, сегодня я был в ветровке, значит, она сделала это сразу же вчера. "Спасибо, Таша", — мысленно сказал я, впервые за последние сутки снова назвав ее этим так нравившимся мне именем. "О, мы снова в игре!" — воскликнула, увидев в моих руках деньги, задремавшая было сиреневая, вынула из кармана еще одну белую фишку и, не глядя, швырнула на стол. Фишка покатилась, и сама упала на зеро. "Да, наверное, это — знак судьбы!" — подумал я, и потянулся, чтобы тоже снова поставить на зеро. Но за какую-то долю секунды перед мысленным взором моим промотался вроде как видеоролик, котором я увидел, как крупье в очередной раз сгребает все мои деньги себе. Я как будто заглянул на минуту вперед. Жалко только, что в этом путешествии в будущее мне не показали, какое число выпадет. Я лишь четко увидел, что будет, если я поставлю на зеро. Но тогда — на какое число ставить? Никаких особо любимых чисел у меня никогда не было. А крупье уже пустил шарик по кругу, и его призыв ставить уже прозвучал. И тут мне вдруг подумалось, что вот сейчас я сижу здесь и играю только потому, что мне надо срочно в Москву, потому, что там моя семья, Галина и Юлька. И что я безумно нуждаюсь в выигрыше для того, чтобы их спасти. Значит, надо ставить на какое-то число, которое олицетворяет для меня мою семью. А ведь есть у меня такое число! Двадцать третьего апреля мы с Галиной расписались, и двадцать третьего же, только декабря, родилась Юлька. А крупье уже начинал разводить руками, чтобы этим жестом обозначить окончание ставок. "Боже, помоги мне!" — едва ли не в первый раз в жизни взмолился про себя я, вскочил со стула, и положил обе сотенные на клетку с номером 23. Крупье открыл рот, и тут сквознячок, видимо, от кондиционера, подхватил мои купюры, и поволок их по столу, но крупье не дал им далеко уйти, и прижал их пальцем к столу точно на числе 19, произнося при этом: "No more bets! — Ставок больше нет!" — "Двадцать три!" — хотел закричать я, но не стал, потому что знал, что это бесполезно. Крупье никогда не меняет ставку или число, на которое поставлено. Я тяжело стукнулся задницей о стул, и закрыл глаза. Того, что сейчас неизбежно должно было произойти, я видеть не мог. Шарик насмешливо жужжал в ушах; вот он застучал, прыгая перед тем, как упасть, знаменуя полную мою никчемность, и затих. Я сжал зубы. "Номер девятнадцать!" — объявил крупье. "Почему девятнадцать? Ведь "мое" число — 23?" — в недоумении подумал я, и открыл глаза. Улыбающийся крупье ставил хрустальную гирьку на мои двести баксов. Я выиграл. Мои ноги сами разогнулись в коленях, как пружины подкинув меня вверх. Еще в воздухе я заорал: "Come on!!!", а, приземлившись, исполнил интернациональный жест, напоминающий возвратно-поступательные движения при пилке дров одноручной ножовкой, который, как ни странно, во всем мире означает одно — победа! Крупье через стол двигал ко мне гору фишек на семь тысяч баксов. "Везучий, гад! — проскрипела сиреневая, ненавидяще глядя на меня. — А я все профукала!" Я сгреб фишки, оставив в знак благодарности одну крупье, рассовал их по карманам, и встал из-за стола. Наверное, не надо было этого делать, но я не выдержал: