Сергей Высоцкий - Праздник перепутий Страница 55

Ночь застала нас, троих охотников, далеко в лесу, «за дядей Костей». Домой мы не торопились и решили заночевать в лесу. Пригорок, где мы развели костер, — настоящая тайга. И всегда здесь глухари пели весной. А так как на них охота была запрещена, то мы мечтали хоть послушать песни лесных великанов. За разговорами досидели до двух часов, а потом решили часика полтора вздремнуть. Легли, да и заснули основательно. Разбудил нас громкий выстрел. Рассветало.

— Какой черт там стреляет? — выругался Федя Кисочкин. — Ведь в этих местах, кроме глухарей, и дичи-то никакой нет.

Мы быстро костер затоптали да бегом в сторону выстрела. Никого. Тем временем совсем светло стало, и Викентий Викентьевич, лесничий, нашел на зарослях тальника почерневшую бумажку. Похоже, вместо пыжа ее использовали. Разгладили мы бумажку — оказался конверт и на нем полный дяди Кости Журавлева адрес. Даже штемпели с датами разглядеть можно. Два дня назад дядя Костя письмо от сына из армии получил. А рядом и второй пыж — само письмо валяется.

Посмотрели мы повнимательнее вокруг — нашли несколько перьев глухариных. Ну, и разозлились же. Да и пошли прямиком к дяде Косте.

Приходим к нему как ни в чем не бывало. Журавль дома. Довольный. Сияет. Пригласил за стол. Сели. О том, о сем разговор, об охоте, о делянках. У Журавля вдруг глаза становятся шалыми, и начинает он про каких-то черепах со Старого болота рассказывать. А я его останавливаю и говорю:

— Ну вас, дядя Костя, с вашими черепахами в это самое болото. Это вовсе и не новость, ваши черепахи. Их дружногорские пионеры уже второй год черноплодной рябиной прикармливают. А вот новость — так новость! У Викентия Викентьевича новый талант появился.

— Какой такой талант? — удивился Журавлев.

— Какой, какой... стал Викентий Викентьевич ясновидцем.

Дядя Костя взглянул на лесничего и подмигнул мне.

— Телепат, что ли? Так это что! Вот я одну старуху в прошлом году встретил...

И откуда он только в своем лесу про телепатию узнал?

Посмотрел я на него строго.

— Вы зря мигаете, Константин Николаевич, — сказал я. — Совершенно напрасно.

И Федя Кисочкин мне поддакивает. Но дядя Костя, конечно, не верит и все старается про своих черепах завернуть.

Тогда я говорю лесничему:

— Что тут зря болтовней заниматься. Покажите-ка, Викентий Викентьевич, на что способен. Это, — говорю, — товарищ Журавлев, не какое-нибудь ваше вранье про полудохлого крокодила с Ширского озера. Ясновидящий, он на метр вглубь видит, и всю брехню он сразу от правды отличает.

Викентий Викентьевич подергал себя за бороду, потаращил на Журавлева глаза и говорит:

— Было тебе, дядя Костя, третьего дня письмо от сына или нет?

Дядя Костя крепко задумался, а потом хлопнул себя кулаком по костлявой коленке и засмеялся:

— Ну, это вы в лесничестве прознали. Я всегда там письма беру. — И рукой машет. — Недаром, — говорит, — в райгазете писали, что телепатия вся — брехня.

Тогда лесничий еще подергал свою бороду и сказал:

— А не писал ли тебе, Журавлев, твой Мишка, что в июне в отпуск собирается?

Дядя Костя на это ничего не ответил, только погладил своей огромной ладонью плешь и сказал: «Да... а...»

Тогда Викентий Викентьевич уже не стал больше дергать себя за бороду, а спросил:

— А не тушится ли у тебя, дядя Костя, в печи глухаришко какой?

Федя Кисочкин тут же заслонку открывает и вытягивает из духовки чугунок.

Теперь уж дядя Костя дернул себя за усы и просипел что-то не совсем понятное. Насчет того, что и в газетах, мол, тоже ошибаются.

Викентий Викентьевич достал из своей старой планшетки лист бумаги и написал на Журавлева акт за браконьерство, и мы все подписали, и дядя Костя тоже, потому как дружба дружбой, а глухарей в наших местах совсем мало стало.

После этого мы вчетвером пили чай и говорили о погоде. Дядя Костя сидел мрачный и даже не пытался рассказать нам про черепах со Старого болота. И только когда мы уже уходили, отвел меня в сторону и спросил: — Ты, парень, скажи мне, может, и про тарелки эти правду говорят? Про летающие? Не ровен час, а?

Лесная дорога никуда

Сентябрьское солнце неярко и лениво. В густой теплой сини — вереницы гусей, тянущих к югу. На редкость погожий день на исходе. Мне всегда удивительны эти минуты на грани дня и вечера. Все вокруг стихло, легкая дрема окутала деревню. Замолк у колхозной кузни трактор, молчит вороватый яркий петух, поклевывающий что-то на вымощенной крупным булыжником дороге. Стоит словно предгромная тишь, но в небесах ни облачка.

Я сижу в нерешительности у небольшой, но какой-то очень новенькой деревушки со смешным названием Малая Ящера. Солидный, рокочущий «Икарус», что привез меня сюда, уже отправился в обратный путь, а я никак не могу решиться, по какой из двух дорог мне идти.

У меня всегда было твердое убеждение, что любая дорога куда-нибудь приведет. Даже старая, забытая богом и людьми, заросшая густым ольшаником и малиной. Даже если на карте она исчезает где-то в обширных болотах или лесных краях, даже если она вовсе не нанесена на самую подробную карту.

Но бывает, когда начинаешь в этом все-таки сомневаться. Интуиция подсказывает тебе: иди, эта дорога конечно же приведет тебя в какое-нибудь распрекрасное место. Но карта... В который раз разворачиваю я ее и расстилаю на небольшом взгорке рядом со старым, трухлявым столбиком, который исписан непонятными мне цифрами. Жесткий душистый вереск топорщит карту, шустрые муравьи бегают по ее шоссейным и проселочным дорогам. На карте нет и в помине никакой каменной дороги, даже тропинки в эту сторону нет. Одни болота, болота...

Но дорога существует. Вот она передо мной. От теплого взгорка, где я кручу-верчу свою карту, дорога сбегает вниз, в глухую чащу, пахнущую сыростью. Она вымощена, видно, еще лет сто назад камнем и заросла густой короткой травой. Шатер из ольхи и тальника скрывает дорогу от солнца. Мне лень расспрашивать у жителей, что это за дорога, а так как ее нет на карте, я именно по ней и решаю двинуться.

Удивительное дело шагать по такой дороге! Легко и споро. И мысли всякие теснятся в голове: что за дорога, почему заброшена уже столько лет? А дорога отличная — ни выбоинки. Крепко схватил дерн камешки, держит, видно, не один десяток лет. Только в одной низинке весенние ручьи намыли желтый чистый песок. Здесь особенно заметно, что по дороге ходят очень редко, два-три следа от сапог да старый — от велосипеда.

Ольшаник и ива сменились сначала редкими и чахлыми сосенками, а потом начался настоящий сосновый бор — с густым черничником, с дремучими зарослями папоротника. Дорога здесь покрыта кошкиными лапками, лисохвостом, по обочине — дремой и вереском.

Уже начинало темнеть, когда мне навстречу попался старый-старый дед в генеральской фуражке и с большой корзиной волнушек. Я подумал: не пенсионный ли какой генерал, и из осторожности назвал его не дедушкой, а товарищем. Мне показалось, что он удивился такому обращению, но вида не подал.

Прежде чем ответить на вопрос, куда ведет эта дорога, дед поставил корзину, оглянулся, словно оценивая дорогу, и оказал одно только слово:

— Никуда.

Видя мое удивление, он осторожно снял свою генеральскую фуражку, вытер платком голую, всю в крупных веснушках голову и рассказал мне, что, сколько помнит себя, дорога всегда была, но по ней никто не ездит, так как она действительно никуда не ведет. Обрывается у болота, и все тут.

— Сказывал мне еще отец баутку про царя, какого — уже не припомню. Приказ им был даден — строить. А пока мостили, царь помер, а к чему была ему дорога — никому не завещал. Ее и закинули. А ты, видать, не здешний? Рыбак? Так бери все вправо, вправо — озеры там.

Считая разговор исчерпанным, он надел фуражку, подхватил корзинку и зашагал прочь. Потом обернулся и сказал не то мне, не то просто так:

— А сосна-то как пахнет, как пахнет! Продуху нет.

— Дедушка, — крикнул я ему вдогонку, — а там жилье какое-нибудь есть?

Не оглядываясь, дед буркнул:

— Да живет один недоумок, леший ему дядя.

Не позже чем через полчаса я подошел к небольшой, но ладной сторожке, окруженной нехитрой изгородью. Большой черный пес молча, настороженно следил за мной и, только когда я был у самого крыльца, злобно зарычал.

Надрывно скрипнула дверь — на крыльцо вышел хозяин, пожилой мужчина.

— Куда путь-дорожку держите? — спросил он меня и широким жестом пригласил заходить в избу.

Он взял мой мешок, поставил в углу небольшой, почти пустой комнаты.

— Рыбалка в наших местах хорошая. Километров шесть отсюда Черное озеро. Там и лодку найти можно. Да только уж ночь скоро. Не доберетесь... Тропку-то и днем не разглядишь...

Он все говорил и говорил, расхаживая по комнате, и я подумал: заговоришь, как поживешь один в глуши, без людей.

Его звали Степан Фадеич.

— Бывший здешних мест председатель! — представился он, немножко рисуясь. — Восьмой год в лесу кукую. За верную службу отблагодарили... По одному месту палкой. — Степан Фадеич сделал красноречивый жест. — Сей момент мы с вами ужин сообразим, а завтра на Черное. Вы человек городской, мне поговорить с вами приятно будет... Я, бывает, неделями человека живого не вижу...