Аркадий Адамов - Петля (Инспектор Лосев - 2) Страница 56

Когда все карманы оказываются мною вывернутыми и ничего ценней старой записной книжки, расчески, носового платка и кошелька с оставшейся мелочью в них не оказывается, Костя неожиданно командует:

- А теперь скидай штаны!

И мальчики начинают ржать от предвкушаемого удовольствия. Еще бы! Представляется случай унизить человека, всласть поиздеваться над ним, поиграть своей силушкой, ощутить эту подлую, бандитскую вседозволенность. Однако, учитывая мои солидные габариты, они не расслабляются и не теряют бдительность.

Я смотрю в злые и насмешливые Костины глаза и медленно говорю:

- Хочешь поиздеваться, Костя? Тогда слушай. Если я отсюда выйду живой, вам хана. Это первое. Если живой не выйду, вам тоже хана. Потому что я кое-кому в санатории сказал, что иду с Мотькой к тебе. Это два. А третье, я служил в десантных войсках. Это тебе что-нибудь говорит? Нет? А вам, мальчики?

Костя понимает, что я не шучу. Глаза его становятся бешеные, возбужденно подергиваются тоненькие черные усики, и он издевательским тоном говорит, явно рисуясь перед своими:

- Не пугай нас, деточка. Не таких мы укорачивали. А тебя сам бог велел укоротить. Ха, десантник нашелся! Ну ладно. Давай заначку и оставайся в штанах.

- Нет заначки.

- Ах, нет...

Я эту публику знаю. Костя рисуется не случайно. И на внешний эффект бьет тоже не случайно. Это самый верный способ укрепить авторитет в такой среде, зажать всех в кулак и внушить страх. И тут все средства бывают хороши. Что ж, эффект так эффект. И я решаю показать им спектакль. Я вскакиваю с такой стремительностью, что все в первую секунду невольно застывают на месте. Костя приемов не знает. Мгновенно опрокинутый мною, он летит головой вперед и, как торпеда, с грохотом врезается в стенку. А нож его уже у меня в руках. Я отступаю к шкафу и оглядываю оцепеневшую компанию.

- Вот это да... - восхищенно произносит наконец один из парней. - Финт ушами.

- Эх, кипит твое молоко! - подхватывает Мотька, хлопая себя по худым ляжкам. - Ну, дает диетик! Не чешись, Маруся, в строю.

- В десантах, там учат, - добавляет уважительно третий.

Никто из них не собирается на меня кидаться. Настроение переломилось, и воцаряется миролюбие.

Костя, постанывая, пытается подняться с пола, но руки у него подламываются.

Я первый прихожу ему на помощь. Я не чинюсь. И мне надо еще с ним потолковать. Какое-то смутное, непонятное беспокойство все больше охватывает меня.

- Всем налить, - приказывает Костя, с трудом усаживаясь к столу. - Всем выпить. Мир и дружба. Ну, чего шары выкатили?

- Тебя живым видим, - обиженно откликается кто-то из парней.

Мы выпиваем. И в знак полного примирения Костя, проковыляв в соседнюю комнату, выносит оттуда новенькие заграничные джинсы. Он аккуратно ставит их на пол, и они стоят, демонстрируя выдающиеся свои качества. И все принимаются шумно, наперебой обсуждать их.

Я уже собираюсь попрятать обратно в карманы вынутые оттуда свои вещи, как вдруг Костя замечает торчащую из записной книжки фотографию. Я, между прочим, не без умысла повертел книжку сейчас в руках, прежде чем сунуть в карман. И Костя, заинтересовавшись, говорит:

- А ну, покажь!

Я протягиваю ему фотографию. Он с интересом, но без всякого волнения или испуга разглядывает ее. Двое ребят, вскочив, тоже тянут к ней шеи. Один из них тычет пальцем и удивленно восклицает:

- Глянь, Коська, ты!..

- Ага. Я, - не без гордости соглашается Костя и спрашивает меня: - Где достал?

- А! - машу я рукой. - Дружок в прошлом году тут отдыхал. Ну, и прислал. Вот этот, - и наобум указываю на одного из парней, снятых возле Кости.

- Этот? - оживляется Костя. - Ха! Ну как он, женился?

- А чего ему жениться? - осторожно отвечаю я.

Костя насмешливо ухмыляется.

- Ха! Не знаешь? Он же из-за нее то ли топиться, то ли стреляться собирался, ханурик.

- Из-за кого?

- Да вот же, из-за этой девки! - очень довольный, восклицает Костя, указывая пальцем на Веру.

- Из-за нее?! - не веря своим ушам, переспрашиваю я. - Ты, часом, не спятил?

- Я-то? Да кого хочешь спроси! Я его так и звал: Пашка-псих. Что, я не помню! Точно тебе говорю.

Но я не могу прийти в себя от изумления. Значит, Катя ошиблась? И Костя мне вовсе не нужен? А нужен какой-то неведомый мне Пашка, так, что ли?

Глава VIII

ЕЩЕ ОДНА ТЕНЬ

Утром мы собираемся на завтрак почти одновременно: Раечка, оба инженера и я. Обычно я завтракаю раньше их, но сегодня я заспался. Да и чувствую себя неважно: вчера я все-таки простыл да и немало выпил всякой дряни. Очевидно, вид мой соответствует состоянию, потому что Раечка посматривает на меня с сочувствием и, не удержавшись, спрашивает:

- Плохо спали?

Я в ответ досадливо машу рукой.

А один из инженеров, громадный и невозможно толстый, с одутловатым, красным лицом и белыми, моржовыми усами, смотрит на меня слезящимися глазами и рокочет осуждающе, с одышкой:

- Ничего удивительного... Зачем, скажите на милость, вас вчера... понесло к этим бандитам?.. Что вы там не видели, извините? Как пьянствуют и сквернословят?..

Я смотрю на него с искренним изумлением.

- К каким бандитам?

- Он еще спрашивает!.. - грохочет в ответ старик и пристукивает огромным, волосатым кулаком по столу. - Вы в дом к Марии Кузьминичне, к сыночку ее Косте... вчера вечером приходили?.. Уф!..

Второй инженер, невысокий, щуплый, с бородкой клинышком и в очках, настороженно вертит головой то в его сторону, то в мою. А Раечка, та просто окаменела от любопытства.

- Вы, значит, тоже там оказались? - отвечаю я вопросом на вопрос, чтобы только выиграть время и собраться с мыслями.

- Именно. Оказался... - охотно подтверждает старый инженер. - И даже кое-что уловил. Уф!.. Они же вас убить могли, зарезать. Это же, повторяю, сущие бандиты. По всем по ним тюрьма плачет, вот что я вам скажу.

- Неужели Марков поселился в таком доме? - недовольно спрашивает второй инженер.

- А он знал? - отвечает ему первый сердито. - Предложили комнату, он и снял. Три дня тихо было, и вот пожалуйста...

- Что ж вы не вступились за меня, Игорь Леонидович? - улыбаясь, спрашиваю я, придя наконец в себя от удивления. - Они бы одного вашего голоса испугались. А уж при виде вас, - я трясу разведенными в сторону руками, демонстрируя его мощь, - коленки бы подогнулись.

- Не в моих принципах... - сердито крутит массивной седой головой Игорь Леонидович. - Хватило ума прийти, должно хватить, чтобы уйти... Да и по делу вы пришли, я так понял... Чего же мешать... Не струсил, не думайте.

- Игорь Леонидович - герой войны, - замечает второй инженер. - Одних орденов у него...

- Между прочим, - запальчиво вступает в разговор Раечка, и голос ее даже звенит От волнения, - не все герои войны оказывались героями в мирных буднях. Мы даже как-то поспорили, где было труднее.

- Эх, деточка! - шумно вздыхает Игорь Леонидович. - Не была ты в том смертном пекле, слава богу...

- Все равно. Я читала, - упрямо встряхивает головой Раечка. - Вполне правдивые книги. И знаю, как было страшно. Но морально, - вы понимаете? морально героем сейчас стать труднее, я считаю. Тут ведь сперва самому надо определить, кто же враг, а потом самому себе дать приказ идти в атаку. А кругом люди остаются в стороне, да кое-кто посмеивается и спокойно карьеру делает, а кое-кто тебя же еще и осудит. Просто это все, по-вашему? А если еще семья? Вот у нас такой парень нашелся. Декана на чистую воду решил вывести. Ну, аспирантура ему только улыбнулась из тумана. Ой, что было! И представьте, его друг тоже отказался от аспирантуры, демонстративно. Его даже в партком вызывали.

- Но вы, кажется, не отказались? - усмехается второй инженер, которого зовут Яков Захарович.

- Нет, - убежденно отвечает Раечка. - Не отказалась. Я же все-таки больше пользы принесу, если кончу аспирантуру, правда?

- Вы реалистически мыслящий человек, - кивает Яков Захарович и нервно теребит свою бородку. - В некотором смысле идеальная социологическая конструкция. Из нее только ушло сострадание, исчезло самопожертвование. Осталась лишь борьба за... эдакий, я бы сказал, нравственный релятивизм.

Но Игорю Леонидовичу, кажется, не нравятся рассуждения его приятеля. Он недовольно бурчит:

- Ты, Яша, всегда усложняешь. Уф!.. При чем здесь нравственный релятивизм?

- Ну, нравственное приспособленчество, это тебя больше устроит? отвечает Яков Захарович.

- И тоже неверно. Человек реально смотрит на вещи. Человек рассуждает и взвешивает. Нынче такой век, не рыцарский, не дворянский. И науки...

- Кстати о науках, - перебивает Яков Захарович. - Один мудрый философ сказал: "Тому, кто не постиг науки добра, всякая другая наука приносит лишь вред". Как сказано, а?

- В каком веке жил твой философ?

- Ну, в шестнадцатом.

- Вот этим действительно все сказано, - задыхаясь, смеется Игорь Леонидович. - Рыцырский век. Уф!..

- Не идеализируй. Тогда горели костры инквизиции, процветали доносы во имя веры, гонялись за ведьмами и десятилетиями шли войны. Но вот что сказал более поздний гений: "Оставь герою сердце; что же он будет без него? Тиран!"