Андерс Рослунд - Возмездие Эдварда Финнигана Страница 56

Ему оставался выбор между электрическим стулом или смертельной инъекцией.

Джону часто снились сны, и в ту ночь тоже.

Хелена Шварц стояла в холле большого дома Рубена Фрая в Маркусвилле. Она смотрела на спину своего свекра, тот весь сосредоточился на телефонном разговоре, который подходил к концу. Хелена слышала его ответ и поняла, что кто-то интересовался, как себя чувствует Джон и как они все чувствуют себя в ожидании неизбежного. Она не была уверена, кажется, это звонил тот пожилой полицейский из Стокгольма, судя по паре реплик Рубена, это так. Трудно было понять, события тогда развивались настолько стремительно. С тех пор как почти шесть недель назад она приехала сюда, Хелена и думать забыла и о нем, и о ком-либо еще. Все, что у нее осталось, было здесь.

— Мистер Гренс.

Значит, это был он.

— Чего он хотел?

— Ничего, думаю. Узнать, как мы тут, только и всего.

Хелена Шварц с восьми часов пыталась уложить сына. Теперь было уже половина десятого. Оскар, конечно, тоже догадывался, что происходит нечто важнее, чем сон, что его мама и дедушка волнуются и переживают, он понимал это и сам волновался и переживал.

Дольше притворяться было невозможно.

Хелена больше не таилась, не скрывала свои чувства, впервые с приезда в Огайо она заплакала на глазах у сына, пожалуй, он имеет право видеть ее слезы, ей, во всяком случае, уже было все равно.

Она сидела на диване в крупный цветочек в гостиной у Рубена и читала длинную, прекрасно написанную статью в «Цинциннати пост» о том, как двенадцать человек из специального подразделения для совершения казней в исправительном учреждении Южного Огайо весь последний месяц специально тренировались, готовясь привести в исполнение смертный приговор Джону Мейеру Фраю в 21.00 на следующий день. Непонятно, почему она вдруг стала читать это, ведь прежде она сознательно избегала любой подобной информации, но теперь словно сдалась, словно смирилась с тем, что Джон на самом деле умрет. В этом случае ей важно знать все — ради Джона, а может — для самой себя.

Самым сложным, по мнению журналиста, который сравнивал несколько казней и даже беседовал с теми, кто их исполнял, было попасть иглой в нужную вену. С того момента, когда в тысяча девятьсот восемьдесят втором году в Хантсвилле была проведена первая казнь смертельной инъекцией — цветного мужчины по имени Чарльз Брукс, — не раз случались осложнения, поскольку исполнители казни не могли найти хорошую вену. Журналист перечислял пример за примером, когда приговоренный к смерти лежал привязанный к койке, а поиск вены продолжался тридцать — сорок пять минут, и все это на глазах у ожидающих развязки свидетелей. В паре случаев приговоренные к смерти, из тех, кто долгое время прежде употреблял наркотики, предлагали сами указать подходящую вену. В других случаях казнь вообще приходилось приостанавливать, поскольку иглы обламывались и капельницы разбрызгивали препараты по всей камере и застекленной перегородке, за которой стояли зрители.

— Мама?

На Оскаре была синяя пижама — разноцветные крокодилы среди чего-то похожего на воду.

— Да?

— Я хочу пойти с тобой.

— Не в этот раз. Вечером я встречусь с папой одна.

— И я хочу.

— Завтра. Тогда и ты пойдешь.

Малыш притулился к ней, свернулся калачиком на диванной подушке. Хелена погладила его по щеке, по волосам. Телевизор показывал один из местных каналов, которые она так и не научилась различать. Стоявший перед толстой стеной маркусвиллской тюрьмы репортер взволнованно сообщал о том, что до третьей за этот год казни в Огайо осталось менее суток, рассказывал о побеге Джона Мейера Фрая и водворении его назад, о приговоре, который теперь наконец-то свершится. Потом короткий репортаж с пресс-конференции губернатора Огайо, который вдруг оборвался на незавершенном ответе, когда на сцену с криками выбежала группа противников смертной казни и вручила губернатору сотни писем протеста и длинные подписные листы.

Хелена Шварц слушала, но не была уверена, что понимает.

Что речь о ее муже. Что все это происходит на самом деле.

Когда показали интервью с католическим епископом, который осудил смертную казнь как пережиток варварства в современном обществе, она снова взглянула на своего сына: понимает ли он? Догадывается ли, что его папа должен умереть, что это именно о нем говорят совершенно незнакомые им люди?

Она еще несколько минут смотрела в молчании, потом встала, подняла сынишку, взяла его на руки, объяснила ему, что ей надо уходить, а он пусть спит, с ним побудет дедушка.

На улице было холодно, дул ветер и шел снег.

Хелена Шварц шла в тюрьму, ей предстояло в последний раз встретиться с мужем, в новой камере — двухчасовое свидание.

Она знала, что не принято приходить сюда так поздно, и была благодарна Вернону Эриксену за то, что он постарался устроить это свидание, но в то же время она ненавидела каждый свой шаг, ей хотелось повернуться, возвратиться домой, закрыть глаза и проснуться, лишь когда все будет позади.

Джон услышал их еще до того, как они прошли центральный пост охраны. Не потому, что они что-то сказали, и не из-за неприятного звяканья ключей. Просто в коридоре раздались шаги пяти человек, крепкие каблуки черных армейских ботинок стучали по замызганному бетону. Он лежал на койке головой к проходу и решетке и ждал, когда они остановятся у его камеры и когда откашляется Вернон Эриксен. Джон чувствовал, как тот собирается с духом, чтобы заговорить.

— Ты готов, Джон?

Он несколько минут продолжал лежать — свежевыкрашенный потолок, горящая лампа, запах, который он больше не мог проглатывать. Он встал и посмотрел на начальника охраны, которого уважал, и на четверых других, стоявших чуть поодаль, которых не знал.

— Нет.

— Пора, Джон.

— Я не готов.

— Тебе еще предстоит свидание.

Наручники на руках и ногах. Джон видел, как уводили других. Знал, как это выглядит. Они направлялись в Дом смерти — еще меньшую камеру с красным полом, которая лишь стеной отделялась от той, где через двадцать четыре часа его привяжут к койке на глазах у зрителей, столпившихся за стеклянной перегородкой и не сводящих с него взглядов.

Среда. Утро,

9.00

Осталось двенадцать часов

Тревога в коридорах маркусвиллской тюрьмы за ночь разрослась — громкие крики о помощи, панический страх того, что долгое ожидание вот-вот кончится; и, как всякий раз, когда кого-то поведут на казнь, своя собственная смерть станет еще ближе. Ничего нового, беспокойство ненасытно, как злокачественная опухоль; с тех пор как штат Огайо несколько лет назад возобновил исполнение смертных приговоров, многочисленный персонал тюрьмы часто бывал свидетелем подобных вспышек тревоги.

Поэтому ни у кого не вызвало возражений решение тюремной администрации запереть все камеры во всех коридорах на сутки начиная с 9.00. Беспокойство может вылиться в протесты и бунт, так что запереть все двери на день казни и последующую ночь представлялось самым простым решением, гарантирующим безопасность.

Джон Мейер Фрай сидел на стуле в одной из двух камер в так называемом Доме смерти. Камера была меньше обычной, и в ней царила почти стерильная чистота, здесь не было ничего индивидуального и никаких запахов — только стул, раковина, унитаз и красный ковер на полу. Джона предупредили, что видеокамера на стене напротив постоянно включена и что изображение передается на монитор в помещении охраны, где неотлучно находятся по меньшей мере три охранника. За двенадцать часов до смерти вероятность нервного срыва у человека значительно возрастает.

На коленях у Джона лежал листок бумаги, в руке он держал ручку.

Он уже пару часов пытался написать распоряжения насчет своих похорон и завещание, но у него ничего не получалось: невозможно описать словами то, что будет после твоей собственной смерти!

Джон покосился на видеокамеру и, протянув к ней руки, вслух попросил тех, кто смотрит на монитор, прийти к нему, забрать назад бумаги и выбросить их, пусть все будет как будет.

Анна Мосли и Мария Морхаус были совсем молодыми юристами, когда шесть с лишним лет назад работали вместе с Рубеном Фраем и Верноном Эриксеном в Коалиции штата Огайо против смертной казни, которая базировалась в молитвенной комнате больницы в Цинциннати. Теперь они обе стали адвокатами с собственным маленьким бюро на первом этаже ветхого дома на Северной Девятой улице.

В день, когда Джона нашли мертвым на полу в камере, обе были в отчаянии.

Все эти шесть лет они не имели никакого представления о том, что это побег, подготовленный и проведенной маленькой частью их группы сопротивления.

Возможно, Анна Мосли и Мария Морхаус справедливо негодовали, что их не допустили к осуществлению этого плана, но в любом случае виду они не подавали. После того как Джон был возвращен в камеру в Маркусвилле, обе вновь включились в борьбу, и значительная часть их неоплачиваемого рабочего времени теперь уходила на то, чтобы добиться отсрочки, — они бомбардировали все возможные юридические инстанции в Огайо своими обоснованиями необходимости отложить исполнение приговора.