Елена Юрская - Злые куклы Страница 57

— Я слышу, детка, не волнуйся, я все слышу и вмешаюсь в самый критический момент. А почему он сейчас молчит?

— Я молчу, потому что меня достали. Все вы меня достали. И больше я не буду носиться как угорелый, потому что сейчас всех убивают по правилам, а судят только по исключениям!!! Все!!! Надоело!!! Пусть Глебов женится на ком хочет, пусть Дарья умерла от неосторожности, пусть Афина — птица. Надоело!!! Это все система!!! Я не буду!!!

— Леночка, скажи ему, что нам диссидентов в семье не надо, — возмутилась мама. — И скажи ему, что он может получить второе высшее образование и пойти работать бухгалтером. Это очень почетно.

— Леночка, скажи маме, что я не буду учиться, я уже весь седой.

— Ты рыжий, — возразила мама, опять же из деликатности не появляясь в коридоре.

— Он — голубой, — отрезала Леночка.

— Нет, рыжий, — выкрикнула мама. — И не спорь, мне лучше знать. Я его рожала. Ты лучше спроси, на ком это хочет жениться Глебов, а с цветами на знамени мы успеем разобраться…

— Да, на ком? — Леночка стояла, деловито подбоченясь, и не мигая смотрела на взбунтовавшегося Петрова. На ее, Леночкиной, памяти такие восстания заканчивались по-разному. Однажды, еще в институте, Петров попытался организовать борьбу за чистоту рядов и получение знаний без шпаргалок. Когда его не поняли, он ушел жить в библиотеку и был найден там только спустя полтора месяца, в книгохранилище, под стендом непереводной литературы на языке суахили. Выводить Петрова пришел лично декан, который тоже знал одно выражение на суахили и был готов обменяться с Кузей информацией. Когда в Москве объявился ГКЧП, Петров тоже не остался в стороне — он смастерил флаги и был пойман Леночкой на станции Дубовая, куда добрался в товарном вагоне, перевозившем муку. Но в целом бунтовал он редко. И имел строгое правило — не вмешиваться в личные дела и этнические конфликты. Так что Леночка могла быть спокойна — никакой Чечни, никаких измен. Максимум, на что был способен сегодняшний Петров, — это уйти в дворники и обеспечить им, труженикам, солидную юридическую поддержку. — Так на ком? — как можно мягче спросила Леночка.

— На всех. — Петров судорожно вздохнул и взял жену за руку. Он очень и очень соскучился. И это было главным. Это было самым главным, потому что без нее все остальное не имело смысла.

— Лена, почему вы молчите? — выкрикнула мама, так и не решаясь появиться на месте боевых действий. — Он тебя не бьет? Что вы вообще там делаете? Уже целуетесь? Так нельзя было сказать? Какие же вы эгоисты. Ну, ничего, ничего, я пройду деликатненько, оденусь себе и уйду, не отвлекайтесь…

Петрову было все равно. Теплая, пахнущая медом, травами и шампунем «Шварцкопф» Леночка мягко обвила его шею руками. Он втянул носом воздух и счастливо зарылся им, носом, в Леночкины волосы.

— Господи, Кузя, ну как ты ее держишь? Она же не бревно, а твоя жена. Руку можно опустить и ниже, — посоветовала мама и громко хлопнула дверью.

— Давай детей заберем, — предложила Леночка, когда они остались одни. — Сколько можно их у бабушки держать. В школу — через весь город. Ты же не хочешь больше этим заниматься, значит, дома станет безопасно. — Она вздохнула, и в этом вздохе было такое разочарование, что Петрову стало даже не по себе.

— Извини, но я даже не знаю, в какой области провести следственный эксперимент. Я правда даже не знаю…

— Ничего — переживут, — сказала Леночка, стараясь не глядеть на мужа.

— Не все, — усмехнулся Кузя.

— В том-то и дело, — согласилась она. — И как думаешь, кто следующий?

Он только пожал плечами. Он не знал. И дело было не в предупреждении Дамира, а в том, что вся эта история тянулась так долго, пришла так издалека и только наложилась на новые обстоятельства. Глебов пятнадцать лет держал девочек возле себя… Пятнадцать лет берег, чтобы убить? Но почему сейчас? Или, наоборот, он дал им возможность перекусать друг друга, поубивать чужими (своими?) руками. Или это их подросшие дети восстанавливают социальную справедливость? Та же Лялечка, к примеру… А ведь ее и не посадишь. Она — недееспособная. Больная. Может быть, только орудие в чужих руках.

— Вот именно, орудие, — сказал Петров и честно поделился одеялом.

— Да, это что-то из Сидни Шелдона. Сначала я думала, как у Марининой, а потом поняла. Я даже романы нашла — и с хлоралгидратом, и с феном. Там, в сумке. Очень похоже… Их убил тот, кто читал Сидни Шелдона.

— Который издается у нас стотысячными тиражами, — вздохнул Петров.

— Ну предположим, ты их не читаешь. Так?

— А кто их читает? — встрепенулся Кузя.

— Преимущественно женщины. Еще специалисты. Сценаристы, например, рекламщики, может быть. Но вообще, чтиво для курортников и домашних хозяек.

— Ну какой у нас курорт? — усмехнулся Петров.

— Спи, — отрезала Леночка и, дернув на себя за угол изрядную часть одеяла, отвернулась к стене. Обиделась.

— Лен, а если я пойду к нему и спрошу. Вот просто лично для себя? А? — Он тронул жену за плечо.

— Кузя, тебя давно не били? У кого ты спросишь?

— А у всех. Их всего-то двое-трое. Подойду и спрошу: «Это вы убили кассира Сидорова?» А они мне: «Да, а что?» Как ты думаешь, Жанна и Наташа могли читать Сидни Шелдона.

— Жанна — да, а Наташа…

— А Глебов?

— Мог. Мог, если он со всеми общался, то почему бы и нет. Странный человек.

Лена повернулась к мужу лицом, приподнялась на локте и, помедлив, тихо спросила:

— Кузя, а почему тогда, в Холодках, ты не устроил бунт? Почему?

— Не надо, — тоскливо сказал он. — Не надо…

— Почему? — Она села и подтянула колени к подбородку. — Я давно об этом думаю, я хорошо тебя знаю. Ты должен был, но ты не сделал этого. Почему, Кузя?

Холодный пот на воспаленной, кипящей коже. Холодный пот, который нельзя остановить, потому что он как дождь. Потому что он дождь и пыль проселочной дороги, на которой лежал первый в его жизни труп. Холодный пот и бьющий в виски вопрос: «Так почему?»

Ну вот и все, подумал Глебов. Ну вот и все. Можно жениться. Можно начинать новую жизнь и ни о чем не думать. Лялечка нашлась. А почти все его девочки мертвы. Не с кем теперь разбираться. Все покрылось туманом. Глебов много думал о том времени, когда весь этот кошмар закончится. А еще он часто думал о том, что жизнь могла бы быть другой. Если бы не любовь. Если бы не Кирилл. Если бы не ее детское, нутряное, жестокое «назло». На сколько бы хватило его дочери, если бы она и дальше вела эту игру на выживание. Ах, видела бы она сейчас их, их всех… Никчемные, недалекие бабы. Ничтожные по сравнению с ней. Но почему он не настоял в самом начале? Почему не увез ее силой? И тогда — все были бы живы. Лялечка, жена, он сам.

И эти — тоже были бы живы…

А как он хотел увидеть все это — их увядание, старение, нищету, неудачи, как он хотел увидеть это все своими глазами. А получилось, завяз. По самую макушку — в их жизнях, пеленках, соплях, разводах. И теперь вот — в политических баталиях. Они были его семьей. А семью не выбирают. «Ну вот и все», — подумал Глебов, когда в кабинет его вошел Дамир со своими людьми. Можно жениться. А можно и не успеть.

— Чему обязан?

— Ты играешь на всех столах одновременно, дорогой?

— Мы не пили на брудершафт, — ответил Глебов как можно спокойнее.

— Я не пью с покойниками. А ты — как раз кандидат… Так, говоришь, готовишь еще одного борца за место в парламенте?

— Это моя профессия. У меня много клиентов. Вас это не касается.

— Клиентов много, а округа всего три. И все три мне обещаны. Смотри, не передержи коней. Вырвутся, потом только на колбасу.

— Вам виднее. Я конины не ем.

Дамир поморщился, достал из кармана белоснежный платок и смачно высморкался.

— Вот, Виктор Федорович, какие у нас дела, какие варианты. Или давай начистоту, или тебя проще заменить… А ящик компромата оставь себе. Сейчас этим никого не удивишь. У нас все сидели, все воровали, многие убивали. Называется — экономическая целесообразность. Меня интересуют две вещи: зачем тебе пацан — это раз. И что за свадебные настроения — это два…

— А был ли мальчик? — улыбнулся Глебов.

— Был, мы уже все справки навели. Понимаю, что в этом и личный интерес, но согласись, что этот мальчик — не ключик и не замочек. Может, киллер? А? На мамаше своей натренировался, школу молодого бойца прошел, а теперь вот — служит.

— А если и правда служит?

— В безопасности? — ухмыльнулся Дамир. — Уже проверили. Ты, дорогой Виктор Федорович, имей в виду, что баб, оно, конечно, не жалко, но если до сестры дойдет, то будем резать и сажать. Ты понял меня, дорогой?

— Так она согласна выйти за меня замуж? Ты свататься ко мне приехал?

— Мы никому не навязываемся. Мы жить хотим. Тем более, что Наталья моя уезжает из-за тебя. И больше в город не вернется. А там — зачем ты ей, старый конь? Только мне лично интересно, совсем ты из ума выжил или думал меня обмануть? И не дергайся, потому что сердце у тебя — слабое и в любой момент можешь сдохнуть от приступа. В газете напишут: «Сгорел на работе».