Сергей Высоцкий - Праздник перепутий Страница 58

На поле у двух тарахтящих с зажженными фарами тракторов спорили люди — то ли один из тракторов застрял среди камней, то ли просто сломался.

Я подумал — вот одна из примет нашего времени: тракторы на крошечном островке. Но тут же остановил себя: как часто, говоря о приметах времени, у нас берут то, что лежит на поверхности. Художник, рисуя обычный пейзаж, проводит в небе след от реактивного самолета, поэт, желая идти в ногу со временем, насыщает свои стихи до отвала словами: космос, атом, антимир...

В то время как главная-то примета нашего времени — в человеке. И не в том только, как он работает, как выполняет план. А во всех его поступках, в его духовной красоте, неодолимом стремлении к лучшему! А след от истребителя и высокая производительность есть и на других горизонтах...

Мы еще раз обернулись, чтобы взглянуть на Кижский погост. Церкви растворились в потемках.

— У меня самая большая мечта — спеть в опере, которую, может быть, догадается кто-нибудь написать по мотивам легенд о Кижах, — сказала Лида. — Хотите, расскажу мою любимую легенду о Преображенском соборе? Жил в петровские времена здесь один старый рыбак. Сын его был женат на самой красивой кижанке. Настолько она была хороша, что даже на Беломорье о ее красоте пели песни. И вот однажды в доме рыбака остановился со свитой какой-то приближенный Петра. Когда молодой рыбак ушел в озеро за рыбой, вельможа начал преследовать его жену, уговаривал уехать с ним.

Прекрасная кижанка бросилась в озеро и утонула. Чайки дали знать рыбаку. Жалобно кричали они, кружась над его лодкой до тех пор, пока рыбак не понял, что дома случилось несчастье. Ослепленный горем и гневом, он убил наглеца.

Петр велел казнить строптивого рыбака. Мужественный человек спокойно выслушал приговор. Зная, что самоубийцу не хоронят на кладбище, отказался он принять причастие и отрекся от бога, чтобы быть похороненным рядом с женой.

Долго валялся в ногах у царя старик отец, просил разрешить поставить на могиле своих детей церковь.

— Строй, — сказал Петр. — Но ни одного гвоздя из казны не получишь...

...Поздно вечером мы поднялись на небольшой взгорок рядом с дебаркадером — посмотреть, не светит ли прожектор идущего из Великой парохода. Дождь давно перестал, подмораживало. Далеко на противоположном берегу мерцали кое-где голубоватые огоньки.

— Вот там моя деревушка, — сказала Лида. — Три огонька. А потом Пустой Берег, Подъельниково, Ерснево. И дальше деревни... Только уже очень мало живет в них народу. Поразъезжались, вроде меня. Остались все больше старики.

Я вспомнил, что в одном из путеводителей приводились любопытные данные о Кижах. Оказывается, уже в середине XVI века центром был Спасский — Кижский погост.

Сегодня география края изменилась. Не проходит уже через Кижи главный торговый путь из Новгорода в Поморье. Выросли в Карелии огромные заводы и комбинаты, на которых работают и многие жители окрестных деревень. Совсем мало народа осталось и в деревушках Ямка и Васильево, что на самом Кижском острове. Только летом здесь полно экскурсантов, шум и песни...

Вдруг вдали блеснул луч. Раз, другой. И вот уже заиграл, загулял по побережью прожектор идущего к Кижам корабля.

Еще полчаса ожидания, короткий, резкий гудок, шум винтов за кормой.

Удачный

— Сидеть вам здесь до завтра, — кивнул в нашу сторону дед Андрей, возвратившись с реки. Вода стекала с намокшей одежды и оставляла на крашеном полу темные лужицы. — Экая заверть! Давно такой непогоды не случалось. Вода к самой бане подступила.

Дед вытер мокрое лицо и с сердцем отряхнул у порога свою большую шапку.

Старая бросила вязание и, ворча что-то себе под нос, принялась подтирать заслеженный пол. Мы пригорюнились.

Ветер неистовствовал, метал в маленькое оконце тяжелые пригоршни воды, выл, гремел в трубе раскрошенной глиной. От беспрерывных молний вспыхивало голубым светом запотевшее стекло...

Мы с приятелем выбирались из Заозерских лесов, когда нас застала непогода. Старик ни за что не соглашался перевезти нас через реку. В ответ на все уговоры он рассказывал многочисленные истории о перевернутых лодках и зловещих трясинах на болоте, которыми начинается противоположный берег.

— Нонесь один полковник утоп, бедолага, — вещал дед, усевшись за стол и строго глядя на моего спутника, полного мужчину в военной гимнастерке. — Только от резиновой лодочки клапанов один и остался... А сегодня на реку не суйся! Волна! Да и на болоте тропки не найти. Разлив-то какой! Живо в зыбун угодишь. А лодка у меня одного еле держит. Пусти вас... Только грех на душу...

Задержка была очень некстати. Поезд со станции, расположенной в пятнадцати километрах за рекой, ходил только раз в сутки, но дед был неумолим, да и сами мы понимали, что в такую погоду бессмысленно пускаться через реку в крошечной протекающей плоскодонке.

В избе было тепло. Маленький замызганный самоварчик уже начинал гудеть, а дед наверняка расскажет нам какую-нибудь замечательную быль. Пришлось смириться.

Когда, обливаясь потом и нажимая на золотистый мед, мы подошли к четвертому стакану, на дворе громко залаяла собака.

— Наверно, зверь какой прибрел, — сказал дед.

Но через несколько мгновении сквозь шум дождя и лай собаки мы услышали песню. Старик засуетился:

— Никак, Потапыч двигает...

Накинул на плечи тужурку и выскочил за дверь. Слышно было, как он цыкнул на пса и громко спросил:

— Потапыч, ты?!

— Я, дедок! — уже совсем рядом раздался молодой голос.

Дверь отворилась, и в избу вслед за дедом вошел «Потапыч», парень лет двадцати пяти, в резиновом плаще и в охотничьих бахилах. Из-под намокшего капюшона торчал червонный вихор. Да и все лицо паренька было рыжим-рыжим от множества ярких веснушек. И весь он от этого светился, даже глаза казались блестяще-рыжими.

В руке он держал большой, блестящий от дождя, черный футляр, такой, в каких обычно носят аккордеоны.

Он поздоровался с нами и отстранился от деда, который хотел снять с него плащ.

— Нет, дедок, я на минуту. Спешу! Очень спешу! На свадьбу я, видишь?

Потапыч похлопал по футляру:

— Музыка.

— На какую свадьбу?! — удивился дед Андрей.

— Эх, дедок, дедок! — засмеялся парень, — отстаешь от жизни. В Каменку я собрался. К Феде Рябову. Неужто не слышал, что у него нынче свадьба?

— Слыхал, слыхал, — сказал дед, — да ты бы посидел все ж! Погода-то какая, зальет дощаник.

— Ты, дедок, меня не агитируй. Доставай весла. Говорю — опаздываю. А Федька без меня и свадьбу не начнет.

Мы пошли вместе с Потапычем посмотреть на реку. Вода и впрямь подобралась к баньке. В одну из стен беспрерывно били злые мутные волны.

Гроза прекратилась, но дождь лил по-прежнему, а ветер, казалось, еще усилился.

— Ну, косохлест какой, — ворчал дед, помогая нам стащить на воду лодку. — Оставался бы ты, Потапыч, погуляют там и без тебя.

Потапыч только улыбнулся. Он положил в пляшущую на воде лодку весло и аккордеон, похлопал деда по спине и оттолкнулся.

— Степану Тимофеевичу поклонись, — крикнул старик. — Не забудь. И жениху...

Потапыч кивнул. Он сделал несколько резких гребков и исчез.

И почему-то мне показалось, что волны на реке совсем не сильные и дождь уже кончается. И что не стоило слушать дедовы россказни про страшные зыбуны, а нужно было ехать.

— Племяш, — мотнул головой в сторону реки дед Андрей. Мы постояли еще немного, вглядываясь в густую темень, и пошли в избу.

— Ты что же, по-родственному, значит, племянничку лодку-то дал? — с обидой заметил деду мой приятель. — И о зыбунах забыл...

— От чудак! — засмеялся дед Андрей. — Так то ж Потапыч, ему леший дядя! Не дай я лодки, он бы вплавь пошел...

Деду стало вдруг весело. Глаза у него блестели, он тер огромной ладонью лысину и все повторял:

— От чудак... от чудак... Да Потапыч бы... знаешь... Э... э... да что с вами толковать... Потапыч здесь каждую ольху знает. Да и удачный он. Ох удачный... За что ни возьмется, все сделает.

На следующий день мы проснулись рано, попили молока и, собрав свои вещички, пошли на берег.

Мутная река еще волновалась, но ветра не было. Тяжелые облака висели неподвижно, а вдали, над лесом, пробился узкий луч солнца.

Горсть смородины

Жаркий летний день. Ни ветерка. Небо затянуто облаками, но чувствуется по всему, что солнце где-то совсем рядом, за этими ленивыми, распластанными облаками: вот-вот пробьется яркий, плотный луч и заколобродит по лесам и полянам.

Мы сидим с Павлом Георгиевичем на пригорке у подножия леса. Отдыхаем, полдня пробродив по лесу в поисках первых грибов колосовиков. Вокруг — царство травы. Душистый клевер, кукушкины слезы, полевая гвоздика... Сиротинки-колокольчики касаются лица.

Разговор идет у нас немножко сумбурный — о «Пестрых рассказах» Элиана, о Пришвине, об озере Вялье, где «окунь берет на голый крючок», о ларах — богах странствий и о празднике перепутий, который праздновали древние...