Астра - Крепитесь, други! Страница 58

Необыкновенная ясность вспышкой озарила ее. Словно в алмазном кристалле увидела она, как истребитель вывернулся у самой земли, взмыл вверх, выровнялся и ушел на посадку. Диктор что-то кричал, видно было, как к самолету бегут журналисты, как Игорь, спрыгнув, без шлема, молча уходит по серому полю.

Отключив все, утюг и телевизор, она уселась с ногами в кресло. Что это было? Похожее иногда происходит во сне и всегда исчезает до пробуждения. Игорь… его она не забыла, хотя никогда, никогда уже не мечтала о встрече. То, что произошло сейчас, невозможно объяснить, она лишь пытается взрастить, войти в тот миг ясности, что соединил ее с молниеносными событиями в Ля Бурже.

Длинный междугородный звонок заставил ее вскочить с кресла.

— Лада! Здравствуй. Я звоню из Ля Бурже.

— Добрый день, Игорь.

— Лада, родная! Ты спасла меня. Я увидел тебя, увидел над самой землей, я уже траву различал! Ты спасла меня.

— Почему это случилось?

— Ночью кто-то побывал в кабине, сорвал тормоз. Конкуренция, не хотят допускать… Лада! Нам надо поговорить.

— Рада, что все обошлось. До свидания.

— Лада!

В Париже стояла жара. Она опускалась на город вскоре после восхода и заливала улицы ярким жаром. Тридцать пять, сорок градусов ежедневно! Сами парижане спасались в отпусках на морских побережьях, но тротуары не пустели. Несмотря на зной, красивая толпа по прежнему колыхалась на Монмартре и Елисейских полях, люди сидели за столиками с мороженым и прохладительным, молодежь купалась в фонтанах, музеи были полны туристов.

Московская группа тоже не сидела, сложа руки. Вернувшись из Лувра и Версаля, и отдышавшись в овеваемых кондиционером номерах отеля, туристы отправлялись в Нотр Дам, подземные катакомбы или еще куда-нибудь. Время было расписано по минутам.

Шурочке было скучно. На второй же день после ужасного свидания ей захотелось домой. Она плохо спала, была нервозна, даже зла, ее раздражали умные разговоры об искусстве, которые велись за столом и в номере. В крови с новой силой бушевал молодой огонь. Ей казалось, что все лицемерят, что все хотят лишь одного, «того самого», особенно незамужние. Чего еще-то?

Как-то раз, проскучав в одиночестве большую часть душного дня, она надела купальный костюм и спустилась к бассейну. Освежиться. Он был устроен в виде огромного сердца и наполнен прозрачной, чуть струящейся водой, подсвеченной розовыми подводными лучами. Его огибала золотая кайма, прерываемая бирюзовыми ступеньками, уходившими в воду. В середине водоема красовался островок в виде лилии, на каждом лепестке которой мог поместиться один человек. Вокруг бассейна стояли низкие мраморные скамьи, чуть поодаль, в глубине светился бутылками бар. На скамьях сидели мужчины.

Мужчины, мужчины, их везде так много!

Шурочка оробела. Как у них принято? Не опозориться бы. Присев с краю, стала ждать, чтобы кто-то показал пример. Дождалась. Дама в короткой тунике вышла к бортику, сбросила легкое одеяние, оставшись в двух блестящих полосочках, спустилась в воду и лениво поплавала несколько минут, за что удостоилась веселых аплодисментов.

— О-ля-ля!

Шурочке она показалась тощей и костлявой, точно ощипанная курица, без верха и низа, одни блестки. «Олухи, — хмыкнула она. — Ужо я вам покажу». Смелость вернулась сторицей. С улыбкой красавицы из Тайнинки, теперь уже она приблизилась к бортику, попробовала воду белой ножкой с накрашенными ногтями. Потом медленно развязала халатик, обнажилась и, словно богиня, сошла по ступенькам в прохладные струи, оберегая от влаги медно-рыжие кудри. Подплыла к лилии и улеглась на один из лепестков, опершись на белую ручку. О-ля-ля! Знай наших!

Бултых! — во все стороны полетели прозрачные брызги. В воду прыгнул мужчина и вмиг очутился возле островка, молодой, носатый, с черной порослью на груди.

— Бонжур! — радостно улыбнулся он из воды.

— Здрасьте, — смешливо ответила она, показав мелкие белые зубки.

— О, по-русски! — воскликнул он, взбираясь на соседний лепесток. — Меня зовут Тома. Я изучаю русскую литературу в Сорбонне. Рад познакомиться.

— Очень приятно, — Шура шевельнула ножкой, — Александра, Шура.

Она приняла еще более рискованную позу, увидев в его глазах, что все можно.

— И какие же наши писатели вам нравятся? — спросила, покачивая подбородок на белом кулачке.

Он махнул рукой.

— Моя тема — пролетарские поэты двадцатых годов, они малоизвестны, держу пари, вы о них не слыхали, — его акцент был забавен, как лепет ребенка.

Он придвинулся ближе.

— Вы одна?

— С группой.

— Где же группа?

— В Лувре.

— А что же вы?

— Я уже была. А вы… парижанин?

— Я снимаю квартиру. Мои родители живут в пригороде, мы владеем землей и выращиваем на продажу овощи и цветы.

— Как цветы?

Шурочка так и села от неожиданности.

Он радостно улыбнулся.

— Вы тоже? У вас грунт или теплица?

К бирюзовым ступенькам они вернулись полными друзьями. Потом перекусили в баре и долго гуляли по улицам, по вечернему Парижу, в веселой толчее, среди мигающих разноцветных огней, опять что-то ели, пили и целовались прямо посреди улицы. На другой день он пригласил ее к себе, в однокомнатную квартиру, «студио», где спальня, столовая, кухня и даже ванная присутствовали одновременно. Выгнутые решетки тесного, в два шага, но полного цветов, балкона выходили на мощеную улицу с обшарпанными домами, увитыми плющом и виноградом. Центр города был не близко, но у Тома был свой жучок-автомобильчик, зеленый разрисованный «рено» как раз на двоих.

И здесь, вдали от всего привычного и надоевшего, началась восхитительная экскурсия Шурочки во французский «art-amour», роскошное любовное служение женщине, игры и ласки великой школы, сладостные уроки французского друга. А его… его она воспламеняла распаленной и неуемной русской страстностью, ночи напролет, с глотком вина в перерывах, но ни-ког-да! — тут Шурочка была строга и целомудренна, — никогда при свете дня!

Игорь если и вспоминался, то мстительно и с насмешкой, она просто перекинула, как бывает в юности, любовное покрывало с одной головы на другую. Зачем эти вечные трагедии?

Как истинный кавалер, Тома приглашал ее и в театр, и даже в ресторан, но Шурочка боялась своего застольного неумения и отказывалась. Страх опозорится перед иностранцами вообще доводит наших соотечественников до обморока, из-за него наши люди или вовсе отказываются от увеселений, или впадают в крайности излишеств и купеческого разгула. Поэтому Шурочка питалась в отеле, среди своих, где, кстати, было за все заплачено. И все же она немножко оконфузилась в кафе, куда ее затащил Тома. Седой скрипач с пышными бакенбардами, узнав, где ее родина, стал исполнять «Калинку» возле их столика, и, не зная, как вести себя в этом случае, Шурочка вежливо поднялась и немножко сплясала для всех, поводя плечами. О, что тут поднялось!

Излишне упоминать, что она вычистила до блеска странную «студио», но главное, она далеко упрятала свою стервозность, была проста, мила и заботлива. Она даже побаловала Тома борщом и голубцами в сметане. Тот был счастлив. В один из дней он привез ее к родителям. Она вошла в прекрасный двухэтажный дом с верандами и мансардой, полный красивых вещей, с низкими цветочными вазами на ступеньках, с винным погребком. Ей показали хозяйство с «европейской технологией». Намеками, не раскрываясь, она дала понять, что знает в этом толк и владеет таким же.

Тома со страхом ожидал окончания ее путевки.

— Мы поженимся в России, — мечтал он. — В начале августа я приеду в Новгород на Славянскую конференцию и увезу тебя в белой фате.

Она вздыхала от счастья. Если бы знал доверчивый Тома, какие исследования его личности, вкусов и привычек, склонностей и привязанностей, даже границы, до которой он уступает, предприняла она за это короткое время среди утех и поцелуев! — он был бы поражен их точностью. Третий мужчина не должен был сорваться. Обжегшись пару раз, Шурочка твердой рукой вела дело к венцу, не давая страсти ослепить себя.

В конце июля Алекс и Валентина появились на Селигере. Валдайское лето уже успело пропечь зеленый край ярким зноем, при котором на лесных опушках и вокруг полей закраснелась земляника, и от которого до самых глубинных придонных ключей прогрелись цепочки озер, и посечь грибным частым дождичком, при солнце и радугах, и даже возмутить спокойствие боковыми вихрями московского смерча, от которого полегло и благополучно поднялось нежно-зеленое поле льна, то самое, похожее на море полосами чуть разнящихся, светлых и темных, оттенков; в нем скоро добавился новый цвет, россыпь мелких голубеньких пятилистников в частых-частых рядках. Вершина лета отошла, припустили холодные дожди, еще не осенние, но упорные, затяжные. Приехав в ненастье, москвичи два первых дня гуляли под зонтами, жили без часовых стрелок в сумрачных длиннотах дня и просто отсыпались под объемный шорох дождевых капель по мокрой листве. Сверху лило, как из ведра, над озером висели низкие тучи, прекрасные виды затянуло туманом, и лишь хвойный бор на длинном мысу белёсо проглядывал с того берега сквозь надоевшую дождливую пелену. Шум всегда смирного озера казался неправдоподобно грозен, а волны его, косматые, желтые от песка, обрушивали на глыбовые завалы пирса ту же непонятную для скромного водоема сердитую пенистую ярость.