Аркадий Карасик - Запоздавшее возмездие или Русская сага Страница 59

-- Поехали, коли так. Погоди только - переоденусь?

-- А это еще зачем? На бал собираешься или - к любовнице? Здесь гимнастерка и галифе - лучший наряд. А ежели прицепишь орденские планки все бабы сбегутся.

Орденские планки старшина вывешивать не стал, ограничился чисткой порыжевших сапог да подшивкой к воротнику гимнастерки свежего подворотничка.

Когда компаньоны развалились на пахучем сене, Семенчук хлопнул по спине возницу и махнул рукой. Тот подстегнул лошадь.

-- Недогадлив ты, старшина, прямо беда. Мигал, мигал, мигалки устали, а он - ни в какую. Что же прикажешь мне встречаться с парнями в деревне? Извини-подвинься, на такое не способен, мигом известят того же участкового: москвич о чем-то толковал с незнакомыми мужиками. Вот и придется нам с тобой каждую неделю глотать пылюку. В районе же меня никто не знает, я там снял комнатенку у одной бабки. Специально для встреч с "надсмотрщиками"...

Сидякин выразительно ткнул пальцем на безмятежного возницу, показал компаньону увесистый кулак. Тот расхохотался.

-- Так Петруня же глухой! Зря что ли я его выбрал? С детства - ни уха, ни рыла. Кстати, районная бабуся тоже ни хрена не слышит. Так что не трусь, старшина, говори во весь голос.

Сидякин успокоился. Для проверки громко позвал пацана, тот не отреагировал - покачивается в передке да помахивает над лошадиной спиной обгрызанным кнутом. Действительно, глухой.

-- Все семеро к бабке жалуют?

-- Зачем все - старший. Кличка - Заяц. Суровый парняга, чуть что не по нему - кулаками доказывает... Давай, дружище, малость подремлем, что-то меня развезло.

Откинул голову на сено, отвернулся и сразу захрапел. Сидякин долго еще размышлял о странной своей судьбине, вспоминал первый опыт с продажей разворотливому сельчанину красноармейских штанов и гимнастерок. Тогда сошло, сойдет ли на этот раз более крупная афера с нищими? В конце концов, уснул.

Глухой возница растолкал их с Федькой часа через полтора, Телега стоит перед развалюхой, вокруг - ни единной живой души. Парнишка что-то мычал, показывал на ползущие от горизонта черно-серые тучи. Назревал ливень.

Федька спрыгнул с телеги, ободряюще похлопал по спине немтыря, потом показал ему кулак. Все ясно без слов: уедешь без нас - схлопочешь! Взял под руку компаньона и направился к ветхому крылечку.

Глухой бабки в избе не оказалось - шастает, наверно, по полю, собирает колдовские травы. Вместо хозяйки в парадной горнице на лавке развалился тощий парень в ситцевой косоворотке. Сидит, попивает из глиняного кувшинчика молочко, скалит зубы.

Прохор представлял себе главного "надсмотрщика" накачанными, крутым мужиком, а перед ним - тщедушный, узкоплечий подросток с впалой грудью и тонкими детскими ручонками.

Увидев босса, Заяц поспешно отодвинул кувшинчик, подобрал ноги. Будто школьник при виде строгого учителя.

-- Принес? - спросил Федька, усевшись возле печи. - Какой навар?

-- Извиняюсь, но по сравнению с прошлой неделей поменьше, - проговорил "главный надсмотрщик" неожиданно густым басом. - Бабка с Тверской отдала Богу душу, безрукого мужика, который пасся около церкви на Смоленке, зарезали конкуренты. Безгрудая баба, работающая на Арбате, сбежала вместе с младенцем, которого купила на три дня.

-- Умершим мы простим все прегрешения, пусть уйдут в рай чистыми и непорочными, - с издевкой глядя на компаньона, Федька обмахнул себя крестом. - Сбежавшую разыскать и примерно наказать.

-- На перо?

-- Ну, зачем так грубо, мы не убивцы. Отрубить палец на руке, исписать бритвой морду - достаточное наказание. Но сделать это надо с умом - чтобы вся твоя братия знала, что увиливание от труда и покража детей - преступные поступки, которые - ни оправдать, ни простить.

Наблатыкался Федька на воспитательных речугах, с невольным уважением подумал Сидякин, чешет как полковой комиссар или прокурор в суде, ни разу не споткнется.

-- Найдем и накажем, как вы велите, - подхалимски пообещал Заяц. - От нас нигде не укроется. Вот ежели лягавые помешают...

-- А что, имеются такие случаи?

Заяц скорбно опустил голову.

-- Имеются. Кузьму с паперти Всех Святых замели...

-- Беззаконие, - подскочил Федька. - Буду жаловаться. За попрошайничество могут привлечь с улицы, но не от церкви.

-- Так Кузьму повязали не за порошайничество, - тихо, очень тихо возразил Заяц. - Ножом пырнул одного старика - подаяние не поделили.

-- Убивец? Пусть сидит, так ему и надо, мерзавцу этакому!... Еще какие новости?

Возведя хитрые глаза к потолку, Заяц принялся перечислять новых попрошаек, каждому давал короткую характеристику. Сообщал куда их поставил и почему именно на Самотеку, а не, скажем, Мясницкую. Проинформировал хозяина об установленной каждому суточной норме.

В заключении - о произведенных наказаниях. Они не такие страшные, как только-что вынесенный приговор беглянке. Немому пацану, которому давно невесть кто отрезал язык, за невыполнение нормы отпущено десять "палок". Бабе во время не возвратившей младенца, - двадцать. Участник войны, потерявший обе ноги и одну руку, с учетом его героическое прошлого, отделался суровым внушением и твердым обещанием в следующий раз лишить его мужских причиндал.

У Сидякина в глазах забегали чертенята, сознание затуманилось. Какой к черту он совладелец фирмы, когда все дела вершит разворотливый Федька? Если тот посчитает накладным держать рядом компаньона, который ничего не вкладывает в дело, вполне может расправиться.

Выход один: постараться стать полезным Семенчуку, лучше - незаменимым.

-- Одно плохо, - продолжал плакаться Заяц после передачи боссу сумки с деньгами и золотишком, получив соответственное "вознаграждение" - себе и шестерым помощникам. - Возраст подпирает. Почти всем трудягам у нас - за шестьдесят перевалило. Это ежели не считать инвалидов войны. Молодежи не прибавляется. Пройдет десяток лет, с кем останемся?

-- С носом, - угрюмо пошутил Федька, многозначительно поглядывая на друга. - Прав ты, Заяц, во всем прав. Действительно, с молодежью надо работать. За подброшенную идейку - держи!

Тугая стопка рублевок шлепнулась на стол. Прикрыв глаза красными веками парень долго пел благодетелю хвалебные оды...

-- Понял Зайцеву идею? - развалившись на сене и положив голову на сумку с деньгами, спросил Семенчук. - Вот только где найти безруких-безногих пацанят. Правда, безрукость не обязательна. Твой сынишка, к примеру, за пояс заткнет других инвалидов - насквозь просвечивается, худоба, прямо скажем, поразительная... Как смотришь на привлечение его к делу? Конечно, никаких наказаний и прочих строгостей. Согласен?

-- Подумаю, - уклончиво ответил Сидякин, зная - согласится. Ибо только сын может утвердить влияние Прохора на дела семенчукской фирмы, следовательно, обеспечить безопасность. - Через пару деньков дам ответ...

Г л а в а 18

"... Сидякин-младший передохнул, по детски

всхлипнул и продолжил свое нелегкое повест

вование. Я старался не пропустить ни слова.

Образ ротного старшины, моего фронтового побратима, приобрел совсем другой оттенок - мрачный и зловещий..."

Из коричневой тетради.

Плод неожиданной любви ротного старшины и медсестры из медсанбата оказался таким же непрочным, как и их брак. Еще в младенческом возрасте врачи нашли у Марка раз"едающий печень врожденный гепатит. Страшная болезнь с"едала силы мальчишки, влияла на его нервную систему, вызвала сердечную недостаточность и уйму других болезней. Ходил он покачиваясь и спотыкаясь на каждом шагу, большая, несоизмеримая с туловищем, голова мелко подрагивает, худоба такая, что он, казалось. просвечивается.

В школе к нему накрепко прилипло прозвище "доходяга". Наверно, по этой причине сверстники не били его - боялись убить. Больно хлипок, драться с таким - никакого удовольствия.

Галилея упрямо водила больного сына к самым высокопоставленным медицинским светилам, на нем пробовали новые лекарства, советовали приобщить мальчика к спорту. Ничего не помогало. Лекарства оказались бесполезными, тренеры детской спортивной школы дружно отказывались связываться с хлипким "спортсменом". В конце концов, врачи признали свое бессилие, махнули рукой - будь что будет!

Но мать есть мать. Она упорно не сдавалась, таскала Марка по всезнающим бабусям, пробовала обращаться к знахаркам, поила отварами всесильных трав. Одновременно, старалась укрепить характер немощного сына, все время напоминала ему о том, что тот не имеет права сдаваться, что он

- сын героя войны, доблестного воина, чуть ли не Героя Советского Союза.

Вот найдется отец, сгинувший в военное лихолетье, быстро поставит на ноги больного наследника.

Наконец, отец нашелся. Но в каком виде! Мумия, закованная в гипс, обмотанная бинтами. Но страшно не было, мальчишка, почти не общаясь с Сидякиным, не только не любил его, но и боялся. Не помогли ни "героические" рассказы матери, ни военные книжки, которые он читал запоем.