Анна и Сергей Литвиновы - В свободном падении Страница 6

Варвара Кононова

Первым делом я показала портье свое удостоверение. И так как в природе не было никаких ксив, что подтверждали бы мою (как и других сотрудников) службу в комиссии, документ был «всего-навсего» корочкой капитана ФСБ. Впрочем, этого оказалось совершенно достаточно, чтобы портье проникся.

– У вас поселился Алексей Данилов? – спросила я.

– Минутку. – Клерк резво полистал компьютерную базу и отрапортовал: – Никак нет.

– А некий Сименс, Павел Мартинович?

– Тоже нет.

– Понятно, – вздохнула я вроде бы удрученно. – А мне нужен номер, пока на сутки, дальше будет видно.

Разумеется, мне ни в коем случае не годилось оказываться с моим подопечным в одной гостинице. Все-таки мы с ним виделись – пусть десять лет назад, но тем не менее. Я-то, понятно, Данилова не забыла – я его, можно сказать, куратор. Но ведь и он меня встречал в ситуации для себя экстремальной. И числил врагом или по меньшей мере противником. К тому же при его способностях… Да, наверно, он узнает меня, если мы снова вдруг столкнемся лоб в лоб. В огромной Москве случайной встречи можно не бояться – а вот в Энске, пусть даже в разных гостиницах… К тому же в данном случае против меня играла моя внешность. Полковник Петренко, когда мы с ним, можно сказать, подружились, сообщил по секрету: когда рассматривался вопрос, брать ли меня в оперативный отдел комиссии, кадры были очень против – ввиду моей выделяющейся и запоминающейся внешности. «Вот научный отдел, – говорили там, – другое дело! А на оперработе не годится: девушка – сто семьдесят семь рост, и вес, мм, тоже росту соответствует». – «Вы страшный человек, товарищ полковник, – помнится, сказала я ему тогда, – вы даже знаете мой вес». – «И не только вес. Объем вашего, хмм, ай-кью, тоже».

В сущности, вот на таких отношениях – товарищеских, веселых, доверительных – и держалась наша служба. Да на том, что временами она была жгуче интересной. А на чем еще? Не на денежном же довольствии – узнав о размерах которого вот этот портье (подобострастно сейчас на меня глядящий) помер бы со смеху?

– Простите, вам номер с видом на море? Или в сад?

«Какой там сад, – подумала я. – Три чахлых тополя да две пятиэтажки».

– На море. И повыше.

– Сделаем.

Внутри гостиница полностью оправдывала ожидания, которые навевал интерьер: слегка подкрашенный советский стиль. С ума сойти, в номере даже проводной громкоговоритель имелся! А еще холодильник «Юрюзань» ростом с карлика и чугунная ванная с потертой эмалью. Впрочем, из кранов текла и горячая, и холодная вода, а ветер с моря задувал в щели оконных переплетов довольно умеренно. Что еще нужно бедной командированной!

Я не успела развесить кофточки с брючками в скрипучий шкаф – зазвонил телефон. Я глянула на дисплей – черт, Боря Федосов. Минуту подумала, потом решила все-таки ответить.

– Ты где? – жестковато вопросил он.

– А почему тебя это волнует? – Я тоже умею быть жесткой.

Он немного снизил градус противоборства:

– Варя, ты мне нужна.

– Зачем? Сварить макароны? Застелить постельку?

– Постельку? Да, тоже. Это, можно сказать, самое главное в нашей жизни.

– Послушай, мы, кажется, с тобой договорились: между нами все кончено.

– Нет, Варя! Ничего мы не договорились! Ничего не кончено! Ты где? Давай встретимся, поговорим.

– Я на задании.

– Плевать. Я подъеду.

– Меня нет в Москве. Я в командировке.

– Ах, в коман-ди-ров-ке! – глумливо протянул он. – Это так называется! С кем же ты, интересно, командировалась? Кто твой партнер?

– Пошел в лес, Боря. – Поживешь с такой персоной, как капитан МВД Федосов, еще и не такому лексикончику выучишься. Я нажала на «отбой» и трубку решила больше не брать. Он звонил еще три раза – я не отвечала. Спокойно развесила кофточки и брючный костюм в шкафу. Потом опять позвонили – номер был незнакомый, московский, и я подумала, что это насчет размена папиной генеральской квартиры. Черта с два – это снова оказался Федосов.

– Прости меня, Варя. Я виноват. Я леплю всякие глупости. Но это от того, что я хочу быть с тобой. Когда я представлю, что ты уйдешь, а я останусь один, голову теряю. Мне хочется рвать и метать.

– Вот именно, – вздохнула я. – Рвать и метать. А я хочу – нормальной, спокойной жизни.

– Подожди! Я неправильно выразился! Ну, дай мне еще хотя бы один шанс!

– Ладно, я приеду, поговорим.

– Нет! Давай сейчас! Ты где? Я сейчас сам приеду!

– Я же тебе сказала: я в командировке, далеко.

– Да?! Ловко придумала. Ну-ну. Я ведь сейчас пробью твой номер и узнаю, где ты находишься, и если выяснится, что ты опять у своего полковника, то я…

– Иди ты в сад, Боря! – второй раз на протяжении получаса послала я Федосова и второй раз на полуслове бросила трубку.

Опять купилась на его разводки! Подумать только! Теперь он меня к полковнику Петренко вздумал ревновать! Полковник, ха. Я, может, и хотела б разделить свою жизнь с Сергеем Александровичем, невзирая на то что он на десять лет меня старше и на шесть сантиметров ниже ростом. Да только полковник настолько самозабвенно любит своих девочек, жену Ольгу и дочку-подростка Юлю, что, невзирая на добрые товарищеские отношения между нами, места для меня в его сердце уже никак не остается. А этот идиот Федосов! Больной он, что ли? Бред ревности у него? Как только переаттестацию в полицию прошел? Он один раз увидел, как мы с Петренко вместе возвращаемся с обеда! И накрутил в своей голове неизвестно что!

Нет, поняла я вдруг с грустной безнадежностью, ничего у нас с Борей больше не склеится. Ничего и ничего. Признавай, Варька, – ты опять осталась одна.

Слезы вдруг стали душить меня, и я бросилась ничком на кровать. Если уж плакать, то надо выплакаться до донышка. И я ревела, а ветер с моря свистал в оконных щелях и мотал веревку с прищепками, предусмотрительно натянутую администрацией гостиницы на балконе.

Глава вторая

Алексей Данилов

Если Господь дает что-то (а я все ж надеюсь, что мой дар дал мне Господь), он что-то и отнимает. Если твои способности приносят деньги, известность, комфорт – не может быть, чтоб ты пользовался им безнаказанно. В моем случае расплата – неожиданные обмороки, потери памяти. Они настигают меня внезапно (но только не во время работы) и длятся порой несколько дней. Самый долгий и тяжелый приступ случился, когда умерла мама. То был, кстати, одновременно и самый первый приступ моего беспамятства.

Поклонники латиноамериканских сериалов могут сделать вывод, что на меня, сиротинушку, так повлияла гибель самого родного человека. Потрясенный, я, дескать, стал сызмальства страдать неким загадочным заболеванием. Отсюда возник мой дар. Однако ж я не любитель «мыльных» опер. И ежели врачи в один голос говорят: этиологический фактор потери памяти неясен – значит, так оно и есть.

Из тех времен, когда умерла мама, у меня в памяти сохранилось лишь одно воспоминание: мы с отцом сидим на заднем ряду самолета «Як-42». Он везет меня в Москву, лечить. Маму уже похоронили, но я не помню ни тела, ни гроба, ни похорон, ни поминок. Может, и впрямь то была защитная реакция организма. Но в таком случае он, организм, умнее или подлее меня – потому что я бы, конечно, хотел последний раз увидеть мамочку.

Не довелось.

Поэтому, когда в ресторане в Энске мне сказали, что хотят поговорить о моей маме, я сразу клюнул. Сейчас, по прошествии более чем двадцати лет, воспоминания о ней больше не доставляли мне боли – только печаль и ностальгию.

– Хорошо. Пусть она подойдет, – сказал я официантке. – Ты не против? – довольно формально спросил я у Сименса.

– Я не за, – откликнулся мой антрепренер. – Совершенно ненужные пертурбации перед неделей напряженнейшей работы.

– Брось. Может, я, наоборот, лучше настроюсь.

– Они хотят тет-а-тет, – вмешалась официантка. – Может быть, вы выйдете на террасу? Я принесу вам плед. И чайку горяченького?

– Давайте. Спасибо.

Официантка распахнула мне витрину-дверь, в кабак ворвался морской ветер, зашевелил занавесями, углами скатертей. Я вышел на террасу – море расстилалось передо мной во всем темном великолепии. В наползающем сумраке только что включили маяки, и контейнеровоз в компании с буксиром входил в порт мимо маяков и молов.

Подавальщица принесла мне чай, усадила, укутала ноги пледом – я стал похож на Рузвельта во время Ялтинской конференции.

А через минуту явилась мадам. Она выглядела южанкой – жгучая, но увядшая казацкая красота. Однако сразу создавалось впечатление, что ее точат, не находя выхода, сильные, но, пожалуй, низменные страсти. Женщина была худа (что нехарактерно для юга и ее возраста) – психологические черви сжирали ее изнутри. Я сразу пожалел, что согласился с ней встретиться – но взялся за гуж… Я приподнялся и, в нарушение этикета, первым протянул женщине руку. Я стараюсь всегда и со всеми здороваться рукопожатием. Через соприкосновение ладоней очень много информации обычно передается, и подготовленный человек изрядно может о своем контрагенте узнать. И в данном случае дама подтвердила мою догадку, что ее испепеляют чувства, которым она не в силах дать волю из-за так называемого «хорошего воспитания» и высоких требований к окружению. Подавленные фрустрации приводят ее к постоянным конфликтам в семье, на работе, в быту. Она даже нашей официантке, оказавшей ей любезность, готова была нагрубить, придравшись к мелочам. И в мой адрес готова была разразиться бранью – при том, что испытывала ко мне теплые, чуть ли не материнские чувства. Но в целом ее намерения по отношению к моей персоне являлись довольно светлыми. Она ничего не желала от меня получить – просто хотела помочь мне. Что называется, открыть глаза.