Мария Семенова - Дядя Лёша Страница 6

— Кого это вы там раскапываете, Осаф Александрович? — спросила Пиновская. — Что-то новое по Французу?

— Нет, некто совершенно из другой оперы. Случайно возник в одном дельце, я потянул за ниточку, и, знаете, очень интересная личность оказалась, — задумчиво ответил криминалист, внимательно вчитываясь в информацию на дисплее. — К Французу, похоже, отношения не. имеет. Но каков многостаночник! Из современных. Молодежь. Но какая богатая жизнь! Одновременно и банальная торговля наркотиками, и тут же скупка ваучеров. Подозревается в сбыте фальшивых долларов и нелегальном вывозе антиквариата за границу. И все от себя, так сказать. — Дубинин нажал на клавишу, и на экране возникла фотография красавца с идеальным пробором. — А посмотришь — мальчик из интеллигентной семьи.

— Как же зовут вашего интеллигента? — спросила Пиновская.

— Чеботаревич Анатолий Викторович, который чаще представляется как Антон. Не хочет, видно, быть простецким Толяном.

Дверь открылась, и в кабинет вошел Плещеев. Он взглянул на фотографию на экране.

— У вас компьютер свободен, Осаф Александрович? У меня «Винды» забарахлили.

— На инструмент мой претендуете? — хмыкнул Дубинин. — Ладно, так уж и быть. Я, собственно, закончил. Исследую тут одну интересную биографию. А у вас что?

— Надо справочку одну навести, собственно, так, скорее для очистки совести, — улыбнулся Плещеев. — Бдительность не дает покоя.

— Издержки профессионализма. Дубинин поднялся из-за стола.

— Работайте, а мне есть что обмозговать. Как говорится, информация к размышлению.

Плещеев набрал код централизованной базы данных, затем личный код, известный только ему одному. «Воронов Вадим Владимирович» — зажглось на экране. Появилась информация о родителях и прочих родственниках, из чего следовало, что дедушкой известного теннисиста был непризнанный в свое время художник, картины которого теперь украшают многие музеи мира, а также частные коллекции. Сам Воронов характеризовался как подающий большие надежды спортсмен, бывший на хорошем счету у Спорткомитета. Непьющий, ни в каких сомнительных связях не замеченный. Пожалуй, в Университете он был не на очень хорошем счету, и, как понял Плещеев, его держали там по двум причинам: сын профессора кафедры минералогии и одновременно хороший спортсмен. Что ж, это еще не, криминал. Досье Воронова было коротким, какое бывает только у честных людей. Короче, на Воронова ничего не было.

Гораздо интереснее оказалось с Павлом Адриановичем Павленко. С экрана на Плещеева смотрел серьезный мужчина в очках, но взгляд у него был цепкий и недобрый. Или это только казалось? Врачом он считался первосортным, и в Спорткомитете его очень ценили. И все же в разделе «Характеристика личности» стояло: «беспринципен, льстив перед начальством, высокомерен и груб с зависимыми от него людьми». По опыту Плещеев знал, что такие люди могут легко соскользнуть за линию, за которой начинаются деяния уголовно наказуемые. Еще одно сообщение из досье Павла Адриановича показалось Плещееву интересным. Спортивный врач оказался коллекционером. Причем в довольно оригинальной области: он коллекционировал спортивные кубки и награды, и в его коллекции имелось немало действительно редких экспонатов, был даже кубок легендарного вратаря Льва Яшина.

Что ж, увлечение для спортивного врача не такое уж и удивительное, вот только все коллекции требуют немалых денег. Сколько может стоить, например, золотая медаль Олимпийских игр 1928 года?

Все это наводило на размышления.

Плещеев поднялся из-за компьютера и вышел в приемную, где со скучающим видом сидела секретарша Аллочка. Увидев начальство, она начала перебирать бумаги на столе, имитируя кипучую деятельность.

— Алла, вы запросили сводку ГУВД? — спросил Плещеев. — Относительно сигналов из дома номер шесть по Третьей линии?

— Нет, ничего не поступало, — томно отозвалась Аллочка.

— Хорошо, — кивнул Плещеев.

Похоже, тревога была напрасной и на истории с теннисистом можно ставить точку. Правда, оставалась некая неудовлетворенность, как будто что-то там все-таки было, а он не раскопал дело до конца. Но событие явно было мелкое, а в городе их ежедневно происходит столько, что для выяснения каждого не хватит и десяти таких агентств, как «Эгида», даже если каждый сотрудник будет работать двадцать четыре часа в сутки.

«Облико морале»

Он почти сразу же забыл о ней. То есть что значит «забыл»? Просто не думал. Как довез до невзрачной пятиэтажки на проспекте Гагарина, так и не вспомнил больше. Обратно ехал по Лиговке, размышляя о том. что все эти Купчины и Дачные он никак не может назвать гордым словом «Петербург». «Ленинград» — одно слово. Так вот, сам он жил в Петербурге, а эта глупая девчонка обитала в Ленинграде. Ну и бог с ней.

Через день вернулись из Москвы родители, снова пошли тренировки… И Вадим бы не вспомнил больше о Кристине, но как-то в раздевалке к нему подошел Павел Адрианыч и сказал:

— Ну что, Воронов, тут решают вопрос, кого послать на отборочные игры, а кто еще немного подождет. Надо начинать готовиться к Кубку Кремля.

Вадим сначала ничего не понял. Ну да, конечно, решают такой вопрос, но при чем здесь он… С ним-то как будто все ясно. Ведь он же Вадим Воронов, самый интеллигентный игрок сезона…

— Вот я и смотрю, что-то ты подустал, Воронов, — глядя Вадиму прямо в глаза, сказал Адрианыч. — Форма-то уже не та. Сердчишко что-то сдает маленько.. Нет, совсем чуть-чуть, но надо отдохнуть, надо…

— Да ты чего, Павел Адрианыч? — Вадим опешил. — Какое сердчишко? Сам же проверял от и до, всего-то неделю назад.

— Так то неделю назад, — усмехнулся Челентаныч. — А теперь вот я, как спортивный врач, заявляю — чего-то ты подустал. Надо отдохнуть месячишко-другой. Да ты не расстраивайся. Ворон, ну пропустишь сезон…

— Что? Какой еще сезон…

Он, прищурив глаза, пошел на врача.

— Ну, не хочешь, можно и по-другому, — поспешно отступая назад, примирительно заговорил Павел Адрианыч. — У всех сейчас проблемы. У меня вот малый на геологическом учится, там сейчас набирают группу в Америку, поедут на стажировку от Фонда Сороса. Вот все думаю, как бы его туда включили. Кстати, у тебя ведь отец там декан.

— Не декан, а всего лишь замдекана по науке, — проворчал Вадим, но руки опустил.

Ему все стало ясно.

— А у тебя хорошая память, Адрианыч.

— Неплохая. Какого числа ты девчонку сбил? Да еще в нетрезвом состоянии. Я все знаю — с Проценко говорил. — Вадим поморщился. — Не нравится, когда все своими словами называют? Так я же ничего. Доказательств никаких, никто не видел, не знает. Кроме меня. В тюрьму не упекут да и из команды не выкинут, а так, уберут от греха подальше на вторые роли. Знаешь, как говорится, то ли он украл, то ли у него украли…

— Да брось ты, Адрианыч, — сказал Вадим. — Это раньше когда-то смотрели на это «облико морале», а сейчас знай мячи отбивай, а кто ты там, хоть дилер, хоть киллер, один хрен. Так что бывай. А Сорос пусть сам в Америку катается.

— Ну, Воронов, смотри, — проворчал Адрианыч.

Вадим уже повернулся и не видел косого и очень злого взгляда, которым проводил его спортивный врач. Разговору он не придал значения — пускай позлится. «Тоже мне шантажист-самоучка!» Вадим Воронов был уверен в себе. Он шел в гору, и это чувствовали все окружающие.

Но Челентаныч помимо прочего напомнил о Кристине. Да, смешная была девчонка, подумал Вадим.

У Ворона давно не было постоянной женщины, собственно говоря, никогда не было, если не считать полуплатонического романа в старших классах, когда они часами стояли в парадной, где она позволяла ему почти все, кроме… Потом она взяла и уехала в Америку, а Вадиму стало не до романов. Хлопотно это, куда как проще; нашел смазливую барышню, привел домой, когда нет родителей, и прощай, детка, прощай.

Ты просто влюбилась!

— Христя, да где ж ты так! Матка боска! — воскликнула бабушка, увидев через тонкую ночную рубашку огромный страшный синяк.

— Упала на лестнице, когда к Лиде шла.

— Чего ж не сказала, когда звонила?

— Ты бы волноваться стала.

— Одни расстройства с тобой, — вздохнула бабушка и добавила: — Малые детки спать не дают, большие детки — сам не уснешь.

Была суббота, и торопиться было некуда. Кристина присела на край старенькой тахты и огляделась. Ее крошечная комната всегда казалась ей очень милой — потому что это все-таки была ее нора, и Кристина устраивала ее по своему вкусу. Причудливо расписанные стены, полки, картины в рамочках, секретер с книгами, тахта без ножек, стоящая прямо на полу, — все это Кристине нравилось, как должна всякому существу нравиться СВОЯ берлога. Но после дома Вадима Воронова все вокруг показалось убогим, самопальным, дешевым. Как и ее хрущевка не могла идти ни в какое сравнение с домом в стиле модерн. Так и все, вся жизнь.