Зухра Сидикова - Тайна Страница 6

- Пошли! – Макс облегченно вздохнул.

Стояли у машины, курили, молчали…

- О, да это и Володькин любимый ресторан! - кивнула Полина в сторону компании, которая со смехом и шумом высадилась из нескольких машин.

Максим вгляделся. Действительно, это был Владимир. Под руку с высокой рыжеволосой женщиной.

- И часто он здесь бывает? - спросила Полина, наблюдая за выражением лица Максима.

- Чаще, чем хотелось бы, - с еле уловимым, но угаданным Полиной раздражением в голосе ответил тот.

Шумная компания ввалилась в ресторан. Еще несколько минут, докуривая сигарету, Макс видел сквозь ярко освещенные стеклянные стены фойе, как Володька обхаживает свою рыжеволосую девицу, снимает с нее плащ, крутится вокруг нее. Она, покачиваясь на высоких каблуках, чуть запрокидывая лицо, смеялась. Лица ее Максим не видел, но потому как вел себя Владимир, понял - вероятно, она очень красива. У Володьки не водилось некрасивых женщин. Их красота была словно показателем его успешности. Недостаточно красивая женщина не могла заинтересовать его в принципе.

- А что это за рыжая мадам с ним рядом, не знаешь? – спросила Полина.

- Нет, не знаю. Да, у него каждый день новая!

- Ты с ним общаешься?

- Да от него разве спрячешься? – вздохнул Максим. Думать о Володьке было неприятно. Тот всегда существовал в его жизни, мелькал у него перед глазами, вечно вставал на пути. Последнее время все чаще стал появляться в «Венеции». И словно назло всегда являлся с какой-нибудь совершенно неприличной компанией.

Сигарета докурена. Максим щелчком отбрасывает окурок вместе с досаждающими мыслями. Плавно описав круг, окурок падает в лужу. Накрапывает дождь. Полина смотрит внимательно и устало.

- Домой?

- Домой!

Когда они подъехали к ее дому, совсем стемнело. Он проводил Полину до двери, и ему вдруг захотелось остаться. Он обнял ее, притянул к себе. Но она отвела его руки и с усмешкой спросила:

- Что, решил старое вспомнить?

- А ты против?

- Решительно, - сказала она. – То, что я согласилась помочь, тебя ни к чему не обязывает.

- Я не только поэтому, вернее, совсем не поэтому.

Он казался удивленным, и это, очевидно, смешило ее. Она взяла его за плечи, развернула к выходу и, смеясь, сказала:

- Иди, иди, добрая душа. Жду тебя завтра.

Он ушел слегка озадаченный. Ему казалось, что в ресторане она смотрела на него с нежностью. Но позже он решил: пожалуй, так лучше. Меньше проблем.

*  *  *

Она долго не могла уснуть в эту ночь. Ходила по комнате, ложилась, закрывала глаза, пыталась не думать, не думать о нем, пыталась заснуть. Но не могла. Садилась на постели, обхватив колени руками. И снова вспоминала. Вспоминала его лицо, его глаза, его голос. То, как он обнял ее у самой двери, прижал к себе. Если бы она осмелилась… Если бы не боялась, что он отвернется от нее с пренебрежением сразу после того, как произойдет то, о чем она мечтала столько лет. Он ведь просто пожалел ее, он не хотел ее, он не любил.

А любил ли он ее тогда, много лет назад? Тихую, скромную девчонку, просто живущую в его тени? Когда-то, они были еще подростками, он принес в класс цветок, полураскрывшийся темно-красный бутон розы, и на глазах у всех протянул ей. Это было началом их любви. Вспоминал ли он когда-нибудь об этом? Она обожала его, жила им, а он только снисходительно отвечал на ее любовь. Он жил своей жизнью, своими интересами, и редко интересовался, как живется ей. Вот и в Сибирь он уехал, хотя она так просила его не уезжать. Конечно, она, не раздумывая, поехала бы за ним даже на край света. Но только мама заболела в те дни, тяжело заболела и потом до самой своей смерти была прикована к постели, а Полина была прикована к маме. И ведь он знал об этом, но все же не захотел остаться, поддержать ее, помочь ей. В этом был весь он, и, наверное, за это она любила его так сильно. Он ничего не видел вокруг, кроме себя, своей цели, своих идей. И она всегда понимала это, понимала, что когда-нибудь он бросит ее ради чего-то более важного в своей жизни, бросит и не обернется, не пожалеет. Понимала, и все же думала только о нем, любила его одного. Ждала его все эти долгие одинокие годы.

 Когда он снова появился в ее доме, ей показалось, что не было этих долгих лет… долгих лет ожидания… вот он - совсем рядом, можно прикоснуться к его руке, услышать его голос… близко увидеть глаза, улыбающиеся губы… почувствовать до боли родной запах…

Она с замиранием сердца ждала, когда он попросит ее о помощи. Ведь ему нужна помощь, она это знала. Но он молчал. Тогда она сама натолкнула его на эту мысль, рассказав о том, где работает. Она настойчиво убеждала себя в том, что он приехал к ней потому, что знал - только она, она одна, сможет помочь ему, что она одна достойна его доверия… и его любви… Ведь она никогда не предавала его.

Но позже она почувствовала, поняла: если бы у него был выбор, он никогда бы не обратился к ней.

Разве теперь она могла заинтересовать его? Его жизнь так отличалась от той жизни, которой жила она. Разве теперь - рано постаревшая, больная, так и не оправившаяся после отравления, она могла сравниться с его женой – такой холеной, такой шикарной? Разве можно их сравнивать? Но Полина никогда не предавала … а эта женщина обманывала его… обманывала каждый день…

«Может быть, зря я все это затеяла?» – спрашивала она себя снова и снова. Хватит ли у нее сил, чтобы до конца довести то, что она задумала? Вернуть, вернуть его... Разве эта мечта может когда-нибудь осуществиться?

Когда они ужинали в ресторане, она все думала, опьянев от вина, теплом стекающего по горлу и от вкусной еды, такой изысканной, такой легкой, - почему он не взял ее в этот мир, в свою жизнь? Почему оставил ее прозябать в одиночестве, в несчастье, в болезни?

Наверное, прав был Володька, когда говорил, что Максу ничего и никто не нужен, что он занят только своей персоной.

Она помнила, словно это было вчера, тот страшный для нее день, когда Максим сказал, что женится на другой.

Она задолго до этого чувствовала: что-то должно произойти. Он изменился, стал холоден, рассеян, все реже приезжал. Она боялась посмотреть правде в глаза, все надеялась на что-то. А потом вдруг почувствовала присутствие новой жизни в себе. И подбирала слова, готовилась рассказать ему, хотела его обрадовать. Хотя в глубине души знала: он не обрадуется.

В это время уже не было мамы, и долгими вечерами, когда она ждала его у окна, а он все не приходил, она чувствовала такое горькое, такое безысходное одиночество, что не в силах совладать с тревогой, прижимала ладони к животу и шептала, успокаивая и себя и это маленькое существо, зарождавшееся в ней: «Тихо, тихо, миленький, все будет хорошо».

Она не сказала ему о том, что ждет ребенка. Не успела. Каким равнодушным он был, когда произносил слова, ставшие ее приговором. Она уже стала чужой для него. Он говорил открыто, ничуть не смущаясь, не отводя глаз. А она вся сжалась и, неимоверными усилиями сдерживая слезы, ответила также открыто и просто. Пожелала ему счастья. Поцеловала. Слегка дотронувшись губами до щеки, словно она уже и не имела права его целовать, отдавая это право другой… другой женщине. При мысли о том, что его будет целовать другая, боль пронзила ее. Хотелось кричать, выть, расцарапывая себе лицо, катаясь по полу в сумасшедшем яростном отчаянии: «Этого не может быть, не может быть!..» Но она постаралась взять себя в руки. Взять себя в руки и не подавать вида. Какие глупые словосочетания! – подумала она и вдруг рассмеялась. Он удивленно приподнял брови, посмотрел внимательно. На какое-то мгновенье ей стало легче, показалось, что ничего страшного не произошло, что все обойдется, что она сможет, выдержит. Но когда он ушел, даже не поцеловав ее на прощанье, не сказав ни единого теплого слова - слова утешения, такая дикая, такая страшная тоска охватила ее, что не в силах унять эту пронизывающую, выворачивающую наизнанку, боль, которой загорелось все внутри нее, она, задыхаясь, сдерживая отчаянный судорожный вой, рвущийся из сердца, трясущимися руками, разливая воду из стакана, залпом выпила таблетки снотворного, оставшиеся от мамы, и повалилась на кровать, зажмурив глаза, закрыв руками уши, – не видеть, не слышать, умереть!..

Она очнулась в больничной палате. Над ней нависал белый потолок, и в ней уже не было зарождающейся хрупкой жизни. Она стала пустой внутри, без единой надежды, что когда-нибудь маленькие теплые ручки обхватят ее за шею, и кто-то родной, нуждающийся в ней, прошепчет: «Мама» … Она думала об этом целые дни напролет, изучая потолок, весь в тонких трещинах, образующих сложный узор, в котором она старалась угадать лицо – холодное, равнодушное, любимое…

Он не пришел, не пришел ни разу… Но она не переставала ждать… Представляла, как он входит в палату, как садится рядом, берет ее руку. Как она говорит ему, чтобы он простил ее, что она не уберегла… И ей казалось, что каким-то чудесным образом все еще наладится, исправится, и все еще будет хорошо.