Неле Нойхаус - Глубокие раны Страница 6

— Это может стать заковыристым делом. — Ни к чему не обязывающее дружелюбие, которое Нирхоф, тем не менее, всегда выставлял напоказ, исчезло с его лица, и на поверхность вышел ловкий тактик. — Гражданин США, иудейского вероисповедания, переживший Холокост, убит выстрелом в затылок. Прессу и общественность пока не надо допускать к делу.

Боденштайн согласно кивнул.

— Я хотел бы, чтобы при расследовании было проявлено предельное чувство такта. Никаких срывов, — сказал он, вызвав этим недовольство Оливера. Со дня существования отдела К-2 в Хофхайме Боденштайн не мог вспомнить ни одного неудачного расследования, относящегося к сфере его ответственности.

— Что с домработницей? — поинтересовался Нирхоф.

— А что с ней может быть? — Боденштайн не совсем понял вопрос шефа. — Она обнаружила сегодня утром труп и находилась в шоке.

— Может быть, она имеет к этому какое-то отношение. Гольдберг был состоятельным человеком.

Дурное настроение Оливера еще больше ухудшилось.

— Профессиональная медсестра наверняка нашла бы не столь вызывающую возможность для убийства, нежели выстрел в затылок, — заметил он с легким сарказмом.

Нирхоф уже двадцать пять лет занимался исключительно своей карьерой и так же давно не вел никаких расследований; тем не менее он постоянно считал нужным высказать свое мнение. Его глаза бегали туда-сюда, пока он обдумывал и взвешивал пользу и вред, которые могли возникнуть в связи с этим делом.

— Гольдберг был очень известной личностью, — сказал он наконец, понизив голос. — Мы должны действовать крайне осторожно. Отправьте ваших людей домой и позаботьтесь о том, чтобы никакая информация раньше времени не просочилась за пределы этого здания.

Боденштайн не знал наверняка, как он должен относиться к такой стратегии. Первые 72 часа при расследовании были всегда самыми важными. Следы очень быстро «остывали»; чем больше проходило времени, тем более слабой становилась способность свидетелей что-либо вспомнить. Но, конечно, Нирхоф опасался именно того, что сегодня утром напророчил доктор Кирххоф: негативной рекламы своей службы и дипломатических коллизий. С политической точки зрения решение было абсолютно оправданным, но Боденштайн с ним не соглашался. Он был следователем, который хочет найти и задержать убийцу. Глубокий старик, который пережил столько ужасов в Германии, был жестоко убит в своем собственном доме, и потеря драгоценного времени из тактических соображений полностью противоречила представлению Боденштайна о качественной работе полиции. В глубине души он злился на то, что Нирхоф вообще позволил себе вмешиваться. Оливер, разумеется, знал руководителя своего подразделения лучше, чем тот предполагал.

— Не задумывайтесь над этим, Боденштайн. — Голос Нирхофа звучал предостерегающе. — Самоуправство может негативно отразиться на вашей дальнейшей карьере. Вы ведь не хотите остаток вашей жизни просидеть в Хофхайме, охотясь за убийцами и грабителями банков?

— Почему бы и нет? Именно по этой причине я вообще стал полицейским, — ответил Боденштайн, разозлившись на скрытую угрозу Нирхофа и практически низкую оценку его работы.

И даже если директор уголовной полиции был настроен миролюбиво, своими дальнейшими словами он еще больше усугубил ситуацию.

— Человек с вашим опытом и вашими способностями, Боденштайн, должен был осознать ответственность и взять руководство на себя, даже если это неудобно. Потому что это единственно правильное решение. И больше к этому мне нечего добавить.

Оливер старался сохранять хладнокровие.

— На мой взгляд, к расследованию подключены лучшие сотрудники, — его интонация была на грани нарушения субординации, — и они не просиживают штаны за каким-нибудь письменным столом, растрачивая время на политические перепалки.

Директор уголовной полиции поднял брови и, казалось, размышлял, является ли это замечание оскорблением или нет.

— Иногда я спрашиваю себя, не допустил ли оплошность, упомянув ваше имя в разговоре в Министерстве внутренних дел в связи с решением о моем преемнике, — наконец холодно сказал он. — Как мне кажется, у вас напрочь отсутствует честолюбие.

На пару секунд Оливер лишился дара речи, но он обладал железным самообладанием и умел скрывать свои чувства под маской безучастности.

— Не совершайте ошибку, Боденштайн, — сказал Нирхоф и повернулся к двери. — Я надеюсь, мы поняли друг друга.

Оливер заставил себя вежливо кивнуть головой и подождал, пока за шефом закрылась дверь. Затем взял свой мобильник, позвонил Пие Кирххоф и отправил ее во Франкфурт, в Институт судебной медицины. Он не собирался отменять проведение уже утвержденного вскрытия, независимо от того, как на это отреагирует Нирхоф. Прежде чем сам Боденштайн отправился во Франкфурт, он заглянул в переговорную комнату. Остерманн, Фахингер и приехавшие за это время комиссары уголовной полиции Франк Бенке и Андреас Хассе смотрели на него в большей или меньшей степени с нетерпением.

— Вы можете возвращаться домой, — коротко сказал Оливер. — Увидимся в понедельник. Если что-то изменится, я дам вам знать.

После этого он отвернулся, прежде чем кто-то из его ошеломленных сотрудников успел задать хоть один вопрос.

Роберт Ватковяк выпил пиво и вытер рот тыльной стороной руки. Ему нужно было по малой нужде, но у него не было желания проходить мимо этих идиотов, которые вот уже битый час играли в дартс у двери в туалет. Только позавчера у него с ними возник конфликт, поскольку они претендовали на его привычное место за стойкой. Роберт бросил взгляд в направлении мишени для дартса. Не то что он с ними не справился бы, просто у него не было настроения для нового скандала.

— Сделай мне еще одну. — Он передвинул бокал по липкой поверхности стойки.

Было половина четвертого. Сейчас они торчали там все вместе, разодетые в пух и прах, хлестали шампанское и делали вид, что безмерно счастливы отпраздновать день рождения этой старой змеи. Лживый сброд! На самом-то деле они не особенно жалуют друг друга, но в подобных случаях корчат из себя большую счастливую семью. Он, естественно, не был приглашен. Но будь иначе, он бы все равно не пошел. В своих дневных фантазиях Роберт с наслаждением рисовал себе картину, как презрительно бросает к ее ногам приглашение и смеется ей в объятое ужасом лицо. Только вчера он понял, что ему не удастся испытать это удовольствие, поскольку его вообще не удосужились пригласить.

Официантка поставила перед ним еще один бокал пльзеньского пива и сделала отметку на его подставке под бокалом. Он взял пиво и с досадой заметил, что его рука дрожит. Черт возьми! На весь этот поганый сброд ему глубоко наплевать! Они всегда обращались с ним как с последним дерьмом и давали ему понять, что он никогда по-настоящему не принадлежал к их обществу, так как был нежеланным ублюдком. Они бы шушукались о нем, обменивались многозначительными взглядами и качали головами, эти самоуверенные филистеры! Роберт, неудачник. У него опять отобрали права за пьянку. В третий раз? Нет, уже в четвертый! Теперь он опять отправится в тюрьму. Поделом ему. Он ведь имел все шансы, мальчишка! И ничего не добился. Роберт крепко сжал рукой свой бокал и наблюдал, как стали белеть костяшки его пальцев. Так выглядели бы его руки, если бы он схватился ими за ее морщинистую куриную шею и сжимал бы ее до тех пор, пока у нее не выкатились бы глаза.

Ватковяк сделал большой глоток. Первый всегда был лучшим. Прохладная жидкость побежала по его пищеводу, и он представил себе, как она, шипя, течет у него внутри через этот раскаленный обжигающий ком ревности и горечи. Кто, собственно говоря, утверждал, что ненависть холодна? Без четверти четыре. Проклятье, ему нужно в туалет. Роберт вытащил пальцами из пачки сигарету и зажег ее. Курти пора бы уже появиться. Он обещал ему вчера вечером. По крайней мере, Курти смог бы вернуть ему долги, после того как немного надавил на дядю Йосси. Все-таки он был его крестным, для чего-то это пригодилось.

— Еще один? — спросила официантка формально. Роберт кивнул и посмотрел в зеркало, которое висело на стене позади стойки.

Запущенная внешность, жирные волосы, которые падали ему на плечи, остекленевшие глаза и щетина сразу опять вызвали в нем ярость. После той драки с этими уродами на вокзале в Хёхсте у него недоставало одного зуба. А это уже выглядело как совершенно антисоциальное явление.

Подали очередной бокал пива. Сегодня уже шестой. Постепенно Роберт достиг соответствующей кондиции. Стоит ли ему уговорить Курти, чтобы тот отвез его к замку Боденштайн? Он ухмыльнулся, представив себе, как они все будут глазеть на него, когда он небрежно войдет, встанет на стол и совершенно спокойно опорожнит свой мочевой пузырь. Это Роберт однажды видел в каком-то фильме, и ему это понравилось.