Патриция Вентворт - Ускользающие улики Страница 6

1851 — тогда состоялась Всемирная выставка, которую посетила королевская чета… Еще на полке стояли оригинальные деревянные подсвечники, у основания украшенные чем-то наподобие пушечных ядер, и высокая глиняная ваза с изображением солдата в форме времен Англо-бурской войны, под солдатом две даты: 1899 — 1901. Чуть дальше по обеим сторонам очага были расположены две большие морские раковины. Они напомнили ему о том, как он когда-то по дороге в школу застревал у жалкой лавчонки со всякой всячиной и, заглянув внутрь, мечтательно глазел на две почти такие же раковины.

В гостиную вошла миссис Стаббс, выразила надежду, что ему подали все, что нужно, и присела немного поболтать. Оказывается, раковины привез из плавания ее двоюродный дед, он был моряком. А коровка и эта чашка с блюдцем достались ей от прабабушки.

— Я не любительница выбрасывать старые вещи, чтобы все вокруг было только новое. Пусть оно и новехонькое, пусть и модное, но это не по мне. Молодые потом сами решат. Когда я уже буду в могиле, то возражать, понятно, не стану, даже если выкинут прабабушкину желтую коровку. Когда-то, бывало, она разрешала мне погладить ее — по воскресеньям, за похвальное поведение. Но, как говорится, всему свое время, а сейчас такие порядки, что уж и смерть не страшна. Да-а, жизнь такая стала, что иной раз кровь стынет в жилах. Так что уж лучше смейся, коли есть силы, а если нет, прикуси язык.

Утром Лестер снова отправился в Крю-хаус. Открыла ему Розаменд и сразу повела к Дженни. У маленькой мисс были сияющие глаза, яркий румянец и необыкновенно взрослые манеры.

— Здравствуйте, мистер Лестер! Вчера вы, наверное, подумали, что я очень глупая, приняла вас за врача, хоть вы на них ничуть не похожи. Розаменд объяснила мне, что вы из издательства Петертонов, и сказала, что пока мне рано рассчитывать на то, что они что-то опубликуют. Но я и не рассчитывала, правда. Только давайте не будем говорить о том, что в моей работе нет никакого проку, что надо сначала повзрослеть. Вы даже не представляете, как это неприятно — быть маленькой, когда тебе постоянно запрещают делать то, что хочется.

— Вы многое уже умеете, и я бы очень хотел побеседовать на эту тему.

Дженни сидела, трогательно прижав руки к груди. Жадный взгляд был красноречивее слов. Розаменд в порыве нежности хотела положить руку ей на плечо, но девочка сердито оттолкнула ее.

— Ну что же, — заговорил он. — Писатель должен быть профессионалом. Если вы хотите стать писательницей, этому нужно учиться. Возьмем, к примеру, разговор. Люди произносят слова, а еще при этом они двигаются, обмениваются взглядами, тоном голоса выражают свое настроение… Л когда этот разговор надо описать, в вашем распоряжении только слова. Одних слов недостаточно. Вам необходимо во что бы то ни стало привнести в разговор краски, живость, звук, которых не отражает бумага.

— Каким образом?

— А вот это и есть самое главное, это вам придется всякий раз искать самой. Во-первых, диалог на бумаге должен быть интереснее и ярче обычных разговоров. В нем должно быть больше жизни и выразительности. Все краски надо сгустить. Каждый персонаж должен обладать яркой индивидуальностью. Умные должны быть умнее, глупые — глупее, чем в действительности, иначе их характеры никто не сможет понять, и книжка получится скучной.

Далее. Вам надо очень тщательно выбирать книги для чтения. Не слишком зачитывайтесь каким-то одним автором, а то начнете подражать ему, а это пагубно для собственного стиля. Вам придется прочесть произведения классиков, потому что они заложили те основы, без которых писателю не обойтись. Читая, следите, как ведут себя герои — как они входят и выходят из комнаты, как идут от одного места к другому, — в общем, как создается атмосфера повествования. Каждый крупный писатель делает это в своей собственной манере, так что вы избежите подражания кому-то одному. — Дженни энергично кивнула. — И еще. Возможно, вы с этим не сразу согласитесь, но это очень важно: писать нужно о том, что вам хорошо известно.

Лихорадочный румянец Дженни стал еще гуще.

— Если бы все так писали, получилось бы столько скучных книг! Я не хочу писать о том, что происходит каждый день — это так занудно! Ну о чем можно написать здесь?!

Опасная зона. Лестер поспешил выразить мысль другими словами.

— Ну, хорошо, вы живете за городом. Но и здесь есть люди, такие же, как в городе, такие же, как па острове где-то в южных морях или в испанском замке. Именно люди и события из их жизни делают рассказ или роман либо интересным, либо скучным.

Наконец Дженни перестала сжимать руки и спокойно положила их на колени. Лихорадочные пятна понемногу сменились нежным розовым цветом. Она задумчиво проговорила:

— Порой не поймешь, что у этих людей на уме. Что было на уме у Мэгги? Никто так и не понял.

— А кто такая Мэгги?

— Одна женщина из деревни. Однажды вечером она вышла из дому и больше не вернулась.

Розаменд предостерегающе на него взглянула, но Лестер сделал вид, что не заметил этого.

— Почему же она это сделала?

— Никто не знает почему.

— Расскажите мне об этом своими словами, как если бы писали рассказ.

— Не знаю, с чего начать.

— Это самое трудное, — засмеялся он.

Она ненадолго задумалась, потом недовольно помотала головой.

— Нет, так я не могу. Лучше я просто расскажу, что произошло.

— Ладно, давайте.

Девочка, кивнув, начала:

— Это никакой не рассказ — это просто история, как и что случилось. Ничего в ней нет особенного, никакой романтики, правда немного страшноватая. В одном деревенском доме жила Мэгги со своими родителями. Этот дом виден даже с нашей аллеи, только они больше в нем не живут. Отец и мать были уже очень старыми, да и сама Мэгги была далеко не молода. Не была она и красавицей или какой-нибудь такой… необычной. И вот примерно год назад в восемь часов вечера, когда уже совсем стемнело, она закончила гладить белье и сказала матери: «Пойду немножко подышу свежим воздухом. Скоро вернусь». И с тех пор никто ее больше не видел.

— Это что же, вот так взяла и исчезла?

Дженни кивнула.

— Я же говорила вам, что история страшноватая. И если бы я писала рассказ, мне пришлось бы на этом становиться, потому что конец все испортит.

— А какой был конец?

— Ой, она дважды писала: открытку — матери и просто почтовую карточку — мисс Каннингэм. Она ведь работала у Каннингэмов поденщицей. В почтовой карточке было написано: «Временно уезжаю». На открытке, которую получила мать, было написано побольше: что-то о том, что ей надо уехать и что она вернется при первой же возможности. Это она так написала, но на самом деле не вернулась, и больше о ней никто ничего не знает. Почтовый штемпель на открытке был лондонским. В конце концов заявили в полицию, но те ее не нашли. Никто не знает, что заставило ее так поступить, — «ведь она всегда была такой славной доченькой». Родителям она ничего не присылала — ни денег, ни вещей, — бедные старики жили в постоянной нужде.

— Вы сказали, что они здесь больше не живут — Да. Они умерли. Мэгги не должна была уезжать и вот так их бросить.

Розаменд снова послала Лестеру выразительный взгляд. Ну конечно, он законченный идиот, нельзя позволять Дженни пересказывать деревенские трагедии.

Пусть себе читает запоем всяких Глорий Гилмор с их несуществующей жизнью! Только если ее хотят потчевать сказками, то ему лично куда милее «Красавица и чудовище», «Золушка» и «Двенадцать танцующих принцесс» — там здоровая фольклорная основа и прелесть волшебства.

Он почти дерзко посмотрел на Розаменд и спокойно продолжил:

— Ну вот, вы рассказали именно так, как я просил.

Только не надо, чтобы рассказ всегда был трагедией. Видите ли, в деревне, как и везде, случается много необычного, но среди этого необычного можно найти и что-то веселое. — Он даже решился добавить:

— Печальные рассказы выдают, что автор еще совсем молод.

Дженни вспыхнула. Он почувствовал себя злодеем.

Но зато в глазах Розаменд сияла благодарность. Вскоре она оставила их вдвоем с Дженни, а чуть погодя принесла поднос с чаем и печеньем, которое таяло во рту. Беседа между тем шла вовсю, Дженни щебетала без умолку, а потом съела огромное количество печенья и выпила почти целую кружку молока.

— Если бы кто-нибудь из нас собрался худеть, у нас ничего бы не получилось, правда? И очень даже хорошо, что нам не нужно худеть, потому что миссис Болдер печет дивное печенье. Видимо, нам с Розаменд еще долго не нужно будет думать о худении: она целыми днями сбивается с ног от забот, а я пока еще сбиваюсь с ног, потому что не очень хорошо па них стою. Наверно, ужасно думать обо всем, что ешь, с оглядкой, зная, что тебе этого нельзя.

Мисс Каннингэм все время так делает. Она не ест то одно, то другое, а потом на нее нападает жуткий аппетит. Тогда она не выдерживает — и снова начинает толстеть. И что в этом хорошего? Она уже совсем старая, и я не знаю, зачем ей это нужно. Николас ее поддразнивает, а она вся заливается краской и вздыхает: «Ох, мальчик ты мой!»