Иори Фудзивара - Тьма на ладони Страница 6

— Ну что, Санада! Как там в последнее время наши рекламщики?

— Недурно, господин президент. Вашими молитвами телевизионная реклама «Антика» получает очень хорошие отзывы. Это неплохо влияет и на показатели наших поставок в целом. Даже сам гендиректор Тадокоро не мог этого не отметить…

Я едва удержался от смеха. Так вот где собака зарыта! Значит, мою рекламную версию «Антика», о котором говорила Охара, наверху раскручивал гендиректор! Об этом, похоже, она и сама не догадывалась.

— Да, я заметил, — кивнул Исидзаки. — В последнее время рекламный отдел и правда делает успехи. — Он перевел взгляд на меня. — А ты, Хориэ, я слышал, решил увольняться?

— Да, — сказал я,— Я знал, что когда-нибудь вы забудете свое обещание…

Раскаленный взгляд Санады прожег меня насквозь. Еще немного — одни угольки останутся. Разумеется, он не мог знать ни о моей встрече с Исидзаки двадцать лет назад, ни об условиях моего поступления на работу.

— Я ничего не забыл, — тихо сказал Исидзаки, и легкая улыбка пробежала по его губам. — Да, я обещал, что ты не будешь работать в рекламе. Это было твое единственное условие. Насколько я помню, тебя перевели сюда два года назад, не так ли?

Я удивленно взглянул на него. Значит, он не только помнил, о чем говорил со мной двадцать лет назад, но и отслеживал мою карьеру?

— Совершенно верно. Последние два года я работаю в компании по инерции. Наверное, и правда силы уже не те. Ну а теперь, в русле нашей новой кадровой политики, я решил не упускать своего шанса и спокойно уйти на покой.

— Кадровой политики? — Он слегка усмехнулся. — Видишь ли, я узнал о твоем назначении, когда уже был на этом посту. Став президентом, я больше не могу контролировать передвижение людей на уровне секций. Надеюсь, это ты понимаешь?

Да, он прав. «Условие», которое я ему выдвинул, и так выходило за рамки неписаных правил японской фирмы. А эти правила подобны земному тяготению: независимо от ранга действуют на каждого одинаково. И я — не исключение. Просто в те годы я был слишком молод, чтобы об этом помнить.

— Извините меня, — сказал я. — Прошу вас, забудьте об этом.

— Спасибо тебе, — кивнул Исидзаки.

Я не поверил своим ушам. Человек, заправляющий корпорацией с оборотом в сто восемьдесят миллиардов иен[13], благодарит меня за принесенные извинения? Меня, букашку-завсекцией, — за какие-то неурядицы в кадровых передвижках? Обалдевший Санада, слушая нас, не смел даже пошевелиться.

— А насчет твоего ухода… — продолжал Исидзаки, — ты уверен, что еще не передумал?

— Уверен.

— Даже если я прикажу тебе остаться ради компании?

— Вы прекрасно знаете: никто ни в какой компании не может такого приказать. Это противоречит свободе выбора работы. Прямое нарушение Конституции. А кроме того, подобным приказом вы бы дискредитировали свой же собственный указ о добровольном увольнении.

— Да, все верно, — кивнул Исидзаки. — Приказывать я тебе не могу. Я уже говорил гендиректору, что из-за нашей кадровой политики мы можем потерять таких специалистов, как ты. Насколько я знаю, до перевода сюда ты занимался чисто менеджерской работой. Фактически ты — первый в истории компании, кого наняли с улицы сразу на должность завсекцией… Хотя, конечно, удерживать тебя мы не можем.

Наверное, мне следовало поблагодарить его, но я промолчал. Со мной-то ладно. А что будет с теми, кого уволят сразу после меня? На дворе жуткий кризис, самый жестокий за всю послевоенную историю страны. А президент — всего лишь представитель своей компании. И его личное отношение ко мне не имеет ничего общего с его же обязанностями. В кабинете повисла гнетущая пауза.

— А кстати, — сменил он тему. — Вряд ли ты особенно радовался, но все же… Как ты себя ощутил, вернувшись в рекламу через столько лет?

— Поначалу — как Урасима Таро[14], Все вокруг перешло на цифру — печать, фото, видео. Любая мелочь контролируется компьютером… Сперва было очень не по себе.

— Что, действительно такие резкие перемены?

— Да, очень. Сам корпоративный язык изменился. Столько привычных слов умерло! «Слайды», «оптика», «гранки»… Для нынешней молодежи все эти слова — как динозавры.

— Это правда. Аналоговые технологии отжили свое… — В его голосе прозвучала едва уловимая грусть. — А тебе, кстати, сколько сейчас?

— Сорок шесть.

— Сорок шесть… Когда мы с тобой встретились, мне было столько же. Двадцать лет пролетело, а?

Его взгляд слегка затуманился, словно он переместился куда-то на пару секунд — и тут же вернулся. Да, ровно двадцать лет. Даже эти цифры он помнил точно. Похоже, наша встреча произвела впечатление и на него. Исидзаки вздохнул и вернулся к теме:

— Ладно, хватит о прошлом… Сегодня я хотел бы узнать, что вы думаете по одному вопросу. И хотя один из вас скоро уволится — на сегодняшний день он пока работает в фирме, а потому его мнение для меня очень ценно. Возможно даже, мне понадобится ваш личный совет.

— Личный совет? — выдавил потрясенный Санада. — А что значит «возможно»?

— Сначала я хочу вам кое-что показать. Одну видеозапись.

— Видеозапись?

— Да. Это частная запись. Признаюсь, домашняя съемка — мое старое хобби…

— Как же, как же! — закивал Санада. — Все сотрудники знают, что господин президент любит снимать на видео!

Я тоже читал об этом. В журнальчике нашей компании была рубрика «Мои увлечения», и однажды там напечатали фотографию президента. Стоя с видеокамерой в руках, он снимал группу светловолосых детишек на футбольном поле. Комментарий внизу рассказывал о том, как Исидзаки путешествовал в Северную Европу.

— Ну что вы! Я совсем дилетант. Уж вы-то соображаете в этом лучше меня. Так что за качество съемки строго прошу не судить…

Исидзаки поднялся с дивана и взял со стола небольшую видеокамеру.

— Хориэ! — тут же шикнул на меня Санада. Помоги, мол. Когда Исидзаки вставал, его рука легонько дернулась в мою сторону.

С проводами он обращался привычно, и за какие-то несколько секунд мы подключили камеру к телевизору. Президент вернулся на диван и поставил камеру на журнальный столик. Восьмимиллиметровая «Айва». Давно вышла из моды. По крайнем мере, на полках магазинов такой уже не увидишь.

— Это совсем недолго. Смотрите, а потом поговорим.

Исидзаки нажал на кнопку дистанционного управления, и экран телевизора ожил.

Широкая лента дороги. На обочине — светофор для пешеходов. Сейчас горит красный. Похоже на городскую улицу. Машин почти нет — видимо, раннее время суток. Полоска рассвета растекается по горизонту, отбрасывая блики на объектив. По ту сторону дороги сгрудились в кучку сонные многоэтажки. Камера не двигается. Прямо перед светофором на асфальте сидит ворона. Ранний рассвет, спокойный пейзаж. Камера наезжает. Ворона в центре кадра делается крупнее. Судя по всему, именно ворону Исидзаки выбрал для съемки.

Слева от камеры слышится крик: «Берегись!»

Перед камерой — плечи мужчины в зеленом спортивном костюме. Он перебегает дорогу на красный свет. Сбоку на бешеной скорости вылетает автомобиль, слегка задевает его и уносится прочь. Мужчина летит кубарем на землю, но тут же подымается и продолжает бег. Похоже, ушибся несильно. Он бежит дальше, чуть заметно прихрамывая. Добежав до тротуара, поворачивается к камере боком. На долю секунды нам видно его лицо. Лет тридцать с небольшим.

Ворона, захлопав крыльями, срывается с места и улетает.

«А-а!» — снова слышится чей-то крик. Похоже, самого Исидзаки.

Камера дергается, изображение дрожит. В глазок камеры больше никто не смотрит. На экране пляшет асфальт, картинка мутнеет. Все приходит в движение. В динамиках — учащенное дыхание. Непонятно с чего, но хозяин камеры тоже куда-то бежит.

Наконец объектив задирается вверх, и мы видим фрагмент одной из многоэтажек. Здание старое, но очень солидное. Видно, что денег на строительство не жалели. В центре здания, этаже на четвертом-пятом, — балкон, на котором что-то белеет. Камера наезжает.

В объективе — голова ребенка, мальчика лет двух или трех. Малыш перевесился через перила и может свалиться в любую секунду. Его захлебывающийся крик еле слышно доносит ветром. Похоже, он не может сам залезть обратно. Его ладошкам не за что зацепиться, и они болтаются, точно листья дерева на ветру. Тельце еще удерживает равновесие, но с каждой секундой это дается ему все трудней. Вот он в ужасе задерживает дыхание. Предчувствие беды наполняет кадр — и резкий крик разрывает воздух.

Ребенок слетает с балкона.

Камеру сильно трясет, картинка смазывается.

Секунду-другую объектив скользит вниз по отвесной стене, отслеживая падение. Момент, когда любой зритель хочет зажмуриться.

И тут перед камерой, словно птица, проносится чья-то тень. Тот самый бегун. Уже в следующую секунду он подхватывает выпавшего с балкона ребенка и крепко сжимает в объятиях.