Гелий Рябов - Мертвые мухи зла Страница 6

Ушел, растворился-растаял в махорочном дыму. Соблазнитель. Ишь ты как... Сам Ленин ему не Ленин. А Феликс? Это же измена, натуральная и страшная...

И вдруг словно чей-то незнакомый голос ворвался в плывущие от жара мозги успокоительным льдом: "Кудляков прав. Прежние много нагадили, накровавили. Да ведь мы не губить пришли. Мы верить, верить пришли. Строить. Ч-черт... Мстить каждый сможет. Только далеко ли лодочка мести в крови уплывет... А революции польза нужна. Одна только польза. Любой ценой..."

Двадцать минут прошло, а он стал другим человеком. Странно как... И страшно. А не согласиться нельзя. Есть, точно есть в словах Кудлякова незримый манок. Он ведь не к голове, гад сущий и опытный, обратился. Он к душе, к сердцу. А эти не могут не отозваться...

В "Американскую" решил идти пешком - на извозчике неудобно как-то, хотя еще вчера поехал бы с шиком на двух сразу. А че... Наша взяла, и, значит, - все наше. Но теперь...

У входа стояли дежурные пролетки, автомобиль Лукоянова и еще один, побогаче и поярче. Вдруг появился стройный, в черном, Войков, он напоминал рояль в офицерской кают-компании, заметил Ильюхина, поднял руку:

- Э-э... товарищ! Ильючов, кажется? Да-да, Ильтухин, я ошибся, простите. Сегодня вечером моя жена устраивает дружеский ужин. По случаю, заметьте - совсем случайно, будет осетрина и даже красная икра. Хорошая водка, шампанское из запасов академии Генерального штаба, она ведь здесь, в городе, а мы конфисковали часть на представительские цели, вот и приходите. С дамой. У вас есть дама? Вот и славно! - И, махнув перчаткой на прощание, исчез в дыму чихнувшего мотора. А в измученной голове Ильюхина вдруг зазвучали слова Кудлякова: "Сострадание к несчастным нашим гражданам движет Феликсом и нами, его соратниками. Царизм и царь - преступны, да! Но через их спасение мы дадим хлеб голодным и приют бездомным! Что касается окружения... - Глаза его недобро блеснули. - Тети, дяди, племянники... Челядь опять же всяка-разная... Эти прикроют нас. Ну, задумайся, азы дела..."

Теперь понял: семью - в обмен. Остальных - в расход. Вот и получится прикрытие основной задачи. Никто не заподозрит в измене, предательстве. До поры, до времени. А потом...

Ищи ветра в поле.

Когда поднимался на взгорок - к дому Татьяны (переодеться - и "дама" требуется - надо думать, найдется у нее платьишко какое не то?), увидел Юровского. Тот смолил цигарку и, подняв воротник черного пальто, нервно оглядывался по сторонам. Заметив Ильюхина, кивнул:

- Наконец-то... Предупредить хочу: после твоего сообщения о Кудлякове - я звонил в Москву. Товарищ вусмерть проверенный и свой, начальник кадров поручился. Но мы тут тоже не пальцем, значит... Я поставил за Кудляковым - сказать по-жандармски - наружку. Подумал: ты ведь не сдуру сообщил?

- Не сдуру... - буркнул, останавливаясь. "Черт тебя знал, что ты такой дотошный. Ну, сопляк, торопыга... Обидно. Впредь надобно хоть раз отмерить, прежде чем молоть..." - И что?

Юровский затоптал окурок, сплюнул:

- А то... молоды мы еще, вот в чем дело... Сопляки, если по-простому. Они его до церкви довели, а там и упустили, мать их утак...

"Однако... - шелестело и царапало, - однако... А как установили бы этот самый контакт со мною. Учтем..."

- Куда он денется... - зевнул, вышло натурально. - Меня вот товарищ Войков позвал... Сейчас беру свою... даму - и вперед полным ходом! А вы идете?

- Не зван... - нехорошо усмехнулся Юровский. - Сходи. Расскажешь, если что...

- А что? - Насторожился.

- Да так... Жена у него молодая, красивая. Дуй. А у меня - дела... И, опустив воротник, удалился.

Татьяна была дома и прихорашивалась перед зеркалом. Вдруг обратил внимание: да ведь она вполне ничего! Полновата, конечно, но полные теперь входят в моду. Революционную.

- Ты чего это? - спросил, настораживаясь. Как это? Он еще слова не сказал, а она уже у зеркала?

- Как? - удивилась. - А мы разве к Войковым не идем?

"Да... - подумалось тревожно. - Здесь свои законы и свои отмашки на все. Петушиться и всплескивать ни к чему, все прояснится само собой..."

- Да-да... - кинул впроброс, - мне Петр Лазаревич сказал, что пошлет. Сказать. Чтоб приготовилась.

Она покривила ртом, должно быть, это была улыбка, ну да бог с нею, а вот слова, которые произнесла, резанули больно:

- Ты, может, и первый раз зван, а мы - бывали-с. Это ты здесь внове, а мы... Старожилы в Екатеринбургським, дошло?

Дошло. И в краску бросило - не от стыда, от потной ярости. Как? Люди сплелись с гидрой в последней смертной схватке, а здесь, значит, гульбы и разврат?

Хмыкнула:

- А ты дурак... Ты думаешь там - попить, поесть, патрон засунуть? Там дело делается. Приглашают людей, кормят, поят, слушают - о чем и что говорят. И ты прислушивайся. Дошло?

Да-а... Он пока и в самом деле салага.

Войковы жили на Гимназической набережной в двухэтажном особняке с огромными окнами, в позднеклассическом стиле. В этой науке Ильюхин не разбирался, но глаз имел памятливый и сразу же сравнил увиденное с петроградскими своими ощущениями. Ему нравилась застройка Петербурга; бывало, когда приходилось стоять на мосту к Петропавловке - сердце бухало и замирало от восторга: какая красота. Все тут построено простыми людьми, а кому досталось? Однажды он поведал об охвативших его сомнениях боцману Калюжному. Тому было за сорок, всю жизнь он провел на флоте и грядущих вот-вот революционных изменений не одобрял. "Дурачок ты природный, Ильюхин, вот ты кто! - тянул беззлобно. - Империя тысячу лет стоит, а какие-то инородцы желают ее сковырнуть в мгновение ока? Ладно, допустим. А что потом? Задай себе этот простой вопрос, парень. Не могут все жить одинаково. Не могут. И потому новые правители утонут в роскоши поболе старых..."

Мудрый был дед. И сказал правду. Себе-то признаться можно: вот он, домик, не хуже княжеского.

- Чей? - спросил, не скрывая раздражения. - Поди, знаешь, раз не впервой...

- А то... - глянула в зеркальце, подвела губы кусочком вареной свеклы. - Здесь при царе Главный начальник всего Урала обретался. И что?

- А нет, ничего! - сверкнул зубами. - Айда!

При входе - часовой с винтовкой проверил мандат, сверился со списком и пропустил. В переднем зале (как еще назвать это роскошное помещение?) негромко играла музыка, пятеро оркестрантов в черных костюмах (похоронный оркестр - догадался) играл тягуче-прерывистую мелодию, с всхлипами, щемящими аккордами и упоительно звучащими голосами труб...

- Это - танго, - сообщила Татьяна и, положив руку Ильюхину на плечо, приказала улыбчиво: - Обойми за талию и делай, как я.

Она плавно двинулась в центр площадки, здесь уже кружили и выписывали кренделя несколько странных пар. Все же для такой музыки требовались костюмы, фраки разные, а здесь - кто в чем... Гимнастерки, заводские рубашки, и только две-три пары - в цивильном и весьма приличном.

- Комиссар Диковский, бывший офицер, - подсказала, перехватив взгляд, - он лучше всех, а? А вот и Голощекин. Грузноват, к тому же еврею лучше в торговом деле, а?

- Все народы равны и едины, - отбрил наглую. Тоже мне... Туда же. А может... проверяет?

Войков гоголем приблизился к супруге, обнял и, словно в немой фильме, пошел, пошел...

- Она тоже... еврейка, значит? - спросил и покраснел.

- Тоже. Но - привлекательная. Не наступай мне на ноги...

...Позвали к столу, он был роскошным - икра, балык, осетрина и жареные бараньи ноги, маринады всякие; загудел разговор, кто-то незнакомый провозгласил тост за товарища Ленина и погибель всех врагов советвласти. Внезапно зачарованный Ильюхин ощутил легкое прикосновение. То был Баскаков - скромный, штатский, вроде совслужащего.

- Выйди во-он в ту дверь.

Татьяна хохотала, ей рассказывал похабный анекдот сосед справа, она даже икала от восторга; Ильюхин поднялся и ушел незамеченным.

Они уже ждали; на подоконнике вполне по-пролетарски примостился Острожский. Баскаков щелкнул портсигаром - простым, металлическим.

- Угощайся... - И дождавшись, пока Ильюхин прикурил от вежливо поднесенной спички, сказал негромко: - У Яковлева-Мячина все сорвалось. Везет их всех сюда. Там, видишь ли, пристал к нему сумасшедший матрос Хохряков и слинять не позволил. Что это означает для нас?

- Что? - произнес невольно и, поджав губы, развел руками: мол, извините, перебил.

- Означает вот что: сейчас начнут подбирать место для их содержания, понял? Ты обязан сделать так, чтобы при всей видимости возможного побега лазейка нашлась. Такой, значит, требуется загадочный дом...

- Мне известно о том, - вмешался Острожский, - что присутствие в городе академии Генерального штаба используют, чтобы создать как бы офицерский заговор для спасения. Нам это на руку. Они станут играться, а мы будем действовать. Возвращайся за стол, матрос, а то твоя румяная скоро отдастся тому, что справа...

Осетрина не лезла в рот, красное вино с печатями царских погребов (Романовых еще и в помине нет, а нате вам...) дважды пролилось из дрожащих рук. Славная работка... Мы пока только воздух портим, а эти уже все знают... И вдруг ошеломительная мыслишка проскользнула, не то молнией, не то гадюкой: Дзержинский... Явно он. Всем командует, все держит под контролем. Если так - легче. Отвечать-то кому? Не нам, не нам...