Нина Васина - Мачеха для Золушки Страница 6

Зоя закрыла глаза, сосредотачиваясь. Она напряглась, сжала веки. На верхней губе выступили капельки пота. Наконец, рассерженно топнув, она открыла глаза и с яростью выкрикнула:

– Ты сам не знаешь!

– Я не знаю?!

– Не знаешь! Ты забыл. Не можешь вспомнить!

Потом, глядя, как отец забегал по комнате, длинно выдохнула, еще раз закрыла глаза и успела выставить руку перед ним до того, как он размахнулся кожаной плеткой.

– Согдиана! Эта область называлась тогда Согдиана. В том месте, где сейчас Азия и часть Афганистана…

– Правильно, – опустил плетку Виктор Филимонович. – Значит, женщина Македонского была согдианкой. Так? Так, я спрашиваю?!

– Так… – прошептала Зоя.

– А по расчету сегодняшних старейшин ее потомки имели смешанную узбекско-таджикскую кровь, но узбекской было больше!

– Ладно, – устало отмахнулась Зоя и без сил опустилась на матрац.

– Так кто есть мой друг и брат Абакар?

– Потомок Александра Македонского, – пробормотала Зоя.

– А его сын Тамерлан? Говори!

– Тоже… потомок.

– Потомок царя Македонского, то есть – принц! Уяснила?

– Уяснила… Только в те времена в Македонии слова «царь» не существовало, – для справедливости пробормотала Зоя себе под нос.

– А теперь говори, зачем пришла.

– Попрощаться… – пожала плечами Зоя.

– Я тебя чуть не выпорол, но ведь не выпорол же, поэтому мы расстанемся по-хорошему, – разложил все по полочкам отец. – Собралась?

Зоя кивнула.

– Тогда выйди отсюда и дай мне собраться. У тебя дорога дальняя, а у меня – еще дальше.

– Ты хотя бы летишь на самолете, а нам до Вильнюса на поезде тащиться.

– Откуда ты знаешь, что я лечу на самолете? – застыл Виктор Филимонович, строго соблюдавший дома обет молчания по поводу своей работы и направления поездок.

– А как еще можно попасть в Венесуэлу, – пробормотала Зоя, чувствуя, что говорит лишнее, но остановиться не могла.

– И как же? – прошептал отец.

– На самолете… До Каракаса…

Виктор Филимонович стал отступать назад, пока икры его ног не уперлись в кресло. Тогда он сел, не спуская глаз с девчонки.

– Может быть, ты даже знаешь, зачем я туда лечу? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Да я все думаю, думаю… Зачем ты туда летишь? Там все в порядке, никаких катаклизмов. А ты думаешь, что там завтра будет наводнение. Мне совершенно непонятно, почему ты так думаешь.

– Ты знаешь, о чем я думаю?..

– Иногда. Я уже говорила, что умею читать мысли.

– Вот как. Значит, ты можешь читать мои мысли?

– Не всегда, а только…

– И о чем я сейчас думаю? – перебил ее Виктор Филимонович, поднимаясь.

Резко развернувшись, Зоя бросилась к двери, и, скатившись по лестнице на первый этаж, забежала в столовую и залезла под стол, ухватившись там за лодыжку Дездемоны, – и все это за четыре секунды.

Дездемона наклонилась и заглянула под стол. Ее рыжие вьющиеся волосы, выбившиеся из-под косынки, слегка шевелились от сквозняка, к лицу от неудобной позы прилила кровь, и оно стало красным.

– Ну? Что еще замыслила? Покажи руки, – потребовала Дездемона.

– Я не понимаю, – прошептала Зоя, но руки примерно вытянула. – Я просматриваю все сводки метеослужбы. Я даже переписываюсь по Интернету с австралийцем и канадцем, они работают на специальных станциях. Никаких наводнений!

– Оладьи будешь?

Зоя выбралась из-под стола.

– Ты что, хочешь замуж? – спросила Дездемона, подвигая к ней тарелку с оладьями и ягоды со сметаной.

– Не знаю, – честно ответила Зоя.

– А зачем тогда отцу голову морочишь?

– Ты, Дездемона, дремучая – жуть! Откуда я знаю, чего буду хотеть через три года? Я закончу досрочно образование, выйду замуж в тринадцать, в пятнадцать – разведусь! А что? Все разводятся. То, на что у многих уходит полжизни, у меня будет пройденным этапом к совершеннолетию.

– И что потом? – опешила Дездемона.

Зоя задумалась, глядя в окно. Горестно вздохнула.

– Потом уйду в монастырь.

Кухарка несколько секунд напряженно смотрела в лицо девочки. Зоя стойко плескала карюю грусть в глазах и не подпустила смешинки. Дездемона, все же чуявшая подвох, сердито ударила по столу полотенцем.

– Ладно, я – жуть дремучая, а ты у нас – умница, благоразумница, подумай своей малолетней башкой! – Она выразительно постучала себя по высокому голландскому лбу. – Подумай десять раз, зачем люди женятся. А потом уже договоры устраивай.

– Ну и зачем они женятся? – снисходительно поинтересовалась Зоя.

– Понятия не имею! – злорадно развела Дездемона руками. – Я – жуть дремучая, замужем не была и не собираюсь! – Она нервно заправила волосы под косынку и уставилась в окно.

– Ты была с мужчиной, у вас есть ребенок, это все равно как замужество, – выдала Зоя и закрыла глаза.

– Что ты сказала? – Женщина у окна резко повернулась.

– Прости, Мона, со мной сегодня что-то не то, прости…

– Ты рылась в моих вещах? Да как ты смеешь?!

– Я не рылась! Я просто слушаю, о чем ты думаешь. Наверное, я не выспалась и не могу себя контролировать, болтаю и болтаю…

– Если ты знаешь, о чем я сейчас думаю… – зловеще начала Дездемона.

– Ладно, ладно! – Зоя встала и на всякий случай обошла стол. – Что это с утра все такие агрессивные?

Садовник

Елисей на улице проследил взглядом направление ее передвижения, достал из кармана комбинезона наушник и воткнул в ухо. Через несколько минут он услышал в наушнике голос девочки – значит, эта заноза уже взобралась на голубятню, чтобы поговорить с матерью. Девочка часто так делала – предпочитала залезать на голубятню, а не идти к каменной беседке рядом, в которой была захоронена урна с прахом. Рядом с захоронением по приказу девочки – строго по тексту ее путеводной сказки – был посажен орешник. Орешник мужественно чах в тени беседки, хотя Елисей и удобрял потихоньку его корни тушками убитых ворон, которые не понадобились Зое.

Для слежки за любимыми птицами у Елисея в голубятне было установлено несколько прослушивающих приборов, чтобы он мог на расстоянии узнать по звукам птичьего переполоха, что там не все ладно. Елисей вообще предпочитал любой музыке или радиоболтовне звуки из этих приборов – голубиную воркотню, шорох и легкое цоканье коготков, и шум воздуха от взмахов крыльев. Голос девочки с жалобами и слезами он тоже переносил спокойно, не различая слов, угадывая, когда она возьмет птицу в руки, и – тихое ур-р-р… ур-р-р… у ее лица. Так ласково урчит только орловская белая с пятнышком. Зойка еще любит брать в руки якобина с воротником, как у камеристки с картины, но тот – сноровистый – сопротивляется, скандалит. Елисей, представив девочку с голубкой у лица, застыл в блаженном состоянии невесомости – ни единой тяжелой мысли в голове! – которое он считал истинным счастьем.

В этот момент над ним слегка дрогнуло небо – эхом, отзвуком выстрела. Елисей очнулся, удовлетворенно кивнул сам себе и потряс над головой пластиковой метелкой, которой сгребал листья. Так он обычно приветствовал истребление ворон садовником господина Абакара на соседском участке. В трех километрах от Елисея его коллега только что уложил зазевавшуюся ворону у своей голубятни.

В округе была еще одна большая голубятня – в летней резиденции директора птицефабрики – километрах в шести на запад. Садовника у директора не было, Елисей знал – там с воронами борется вторая жена директора, но совершенно гнусно – по-бабски. Она рассыпала где ни попадя ядовитый корм, поэтому директор птицефабрики уже лишился трех якобинок и двух гривунов редкой расцветки. А воронам – что? Умные. Одна сдохла от такого корма, остальные к нему и близко не подходят. Вот так. А больше – от Конюхова до Степанихи – никто серьезно голубями не похвалится. Тут Елисей подумал, кому хвалиться-то? Серьезных усадеб не больше четырех. Таких, чтоб в диаметре километра по три. А между ними если и есть ничейная владимирская земля, так она вольная, без людей, или вообще – болота.

А в это время, пролетая над Англией…

Мачеха

Медея. Рост – 187, брюнетка, бюст – 92 идеальной формы (импланты), талия – 63, размер ноги – 40, не работает обнаженной, без вредных привычек, вынослива (до трех показов в сутки), 5 иностранных языков, коммуникабельна, не замужем, детей нет.

Медея прочла резюме под своей фотографией в справочном дайджесте и хмыкнула. Она летела в самолете на один-единственный показ – ожерелье и диадема с изумрудами. Волнами прибоя снизу, от земли, накатывал рассвет. Три с половиной минуты прогулки по подиуму. Пять-шесть минут – позировать фотографам. Еще от полутора до двух часов – фотосъемка с профессионалом под яркими лампами, в присутствии четырех охранников – драгоценности стоят баснословные деньги. И все.

Лондон не нравился Медее. Ее напрягала строгая сумрачность зданий и равномерная сочность зелени. В полдень – показ, самолет – поздно ночью, в гостинице – скука. Поехать, что ли, в одно-единственное место, которое только и интересно в Англии? В сад камней – Стоунхендж?.. А что? На вертолете можно быстро обернуться. Этот круг из каменных глыб, собранных кем-то за пару тысяч лет до нашей эры, действовал на Медею как затяжное успокоительное – еще несколько дней после посещения капища она нравилась себе до любования, а все проблемы казались ничтожными. Решено. Медея позвонила своему агенту в Англии и заказала вертолет. После этого закрыла глаза и стала думать о работе. Точнее – об изумрудах. Ей шел зеленый цвет, но Медея никогда не встречала в изумрудах той зелени, которая может точно определить принадлежность к цвету. Для Медеи изумруды делились на прозрачные и тусклые. Камни с отличной огранкой улавливали любой проблеск света, преображаясь изнутри до самых разных оттенков золота в зелени. Тусклые изумруды мерцали болотной тайной и нравились Медее больше.