Наталия Речка - Выстрел в доме с колоннами. Сборник повестей Страница 6

Когда пришли немцы, Славке было семнадцать, выглядел он крепким взрослым парнем, не то, что мы, доходяги. Немцы разместили в усадьбе свой штаб. Славка постоянно бегал там вокруг немецких солдат и офицеров, помогал им носить какие-то мешки. Когда мы увидели Славку в немецкой военной одежде, всё поняли и перестали с ним здороваться. Потом стало известно, что нескольких парней из нашей компании расстреляли ночью, а тех, кто помладше, забрали, чтобы отправить в Германию. Я спасся чудом и только потому, что был у немцев вроде поварёнка, они заставляли меня чистить картошку, лук, мыть посуду, их повар этим заниматься не хотел. Именно те дни работы на немецкой кухне мне после войны припомнила та гнида, которая на меня донос написала, хотя я возвратился с фронта в сорок пятом с медалью «За отвагу» и ранением.

Все в деревне знали, что Славка сам списки на расстрел оформлял, а немец-повар поведал, что Славик и в расстреле участвовал. Иуда представил в своих списках родителей ребят как коммунистов, а самих пацанов как ярых антифашистов, ненавидевших Фюрера. Мальчишек от одиннадцати до четырнадцати лет фашисты в Германию отправили. Среди этих мальчиков оказался и Зиночкин братик Павлик. Мать Зиночки не смогла пережить горя и вины материнской, что сыночка спрятать не успела, через год умерла от сердечного приступа. Зиночка осталась одна.

– Дедушка Фёдор, мы видели в районе множество памятников героям Великой Отечественной войны и около усадьбы памятник воину-освободителю. Вы были свидетелем тех событий. Как это было? – тихо спросила Дина.

– Фашисты вешали мирных жителей, расстреливали всех пленных, не прощали им мощного сопротивления, многие в плен врагу так и не сдались, последнюю пулю для себя приберегли. На территории нашего района действовали три партизанских отряда. В течение восьмидесяти дней партизаны уничтожили триста оккупантов, взорвали четыре моста, четыре танка. Подробности уже потом, после изгнания немцев стали известны. Семеро мужчин и трое женщин из нашей деревни сражались с немцами в одном из таких отрядов, их семьи Славка тоже не пощадил, всё выслуживался, видимо, очень хотел живым и невредимым остаться, чтобы когда-нибудь вернуться за своими сокровищами.

Нашим войскам предстояло одолеть достаточно сильного противника, не утратившего ещё способность к упорной обороне. Помню, как ворвалась наша пехота, советские танки. Гитлеровцы отходили беспорядочно, стремясь спасти только личный состав, бросая вооружение и технику. У нас в районе одиннадцать героев Советского союза, среди жителей района, участников войны – пятнадцать кавалеров ордена Славы. На территории района находятся шестьдесят братских могил.

– А парень-предатель, с ним что стало? – взволнованно прошептала Дина.

– Иуда с вражескими офицерами сопровождающим поехал, когда мальчиков в машины грузили для отправки в Германию. Немцы хохотали и по плечу его хлопали. А когда наши пришли, Славки уже здесь не было.

– Бедная, бедная баба Зина, – приговаривала плачущая Ниночка, ища в кармане носовой платок.

– Зиночка всю жизнь считала, что не имеет права на счастье, раз её брат пропал на чужбине, возможно, убит, а она живая осталась, да в родной деревне… С первых дней освобождения началось восстановление города и деревень. В начале сорок второго недалеко от нашей деревни образовалась швейная мастерская, выполнявшая заказы на пошив одежды населения и белья для фронта, и Зиночку взяли на работу, тогда брали и подростков. Ей, как самой маленькой, давали шить, что полегче и, главное, кормили. Меня оправили в город на старый завод, который переоборудовали для производства вооружения. Вот так и выживали, – дедушка вздохнул и замолчал, погрузившись думами в тяжёлые времена.

– Фёдор Иванович, – позволила себе нарушить затянувшуюся паузу Нина, – а что за иностранцы к вам зачастили в последнее время?

– Знаете, а ведь недавно меня и следователь о них спрашивал, – вдруг оживился сторож. – Их трое: двое мужчин и женщина, все в летах преклонных. Первый раз они появились с девушкой-переводчицей, а, узнав про вечерние литературные чтения, стали приезжать уже без неё, хотя по-русски ни бум-бум.

– Почему Вы решили, что интуристы по-русски не понимают? – перебила старца Нина.

– Зиночка принесла мне пирожки, солёные огурчики, картошечку с укропчиком, мы сидели здесь, в моей комнатушке, а тут эта троица заграничная подошла и стала что-то на своём языке болтать. Зина встала, прищурилась и спросила одного, говорит ли он по-русски, а тот ей в ответ: «Не понимать». Зина ещё долго рассматривала иностранцев, я ещё тогда подумал, что она на меня обиделась и просто в мою сторону глядеть не хотела.

– Вы поссорились? На что бабушка Зина могла обидеться? – решила поддержать беседу Дина.

– Пожилые люди могут просто так обидеться, – улыбнулся дед. – Я ей сказал: «Уж больно пересолённые огурцы у тебя, Зинуль, получились, не влюбилась ли?»

Нина засмеялась, а Дина сидела задумчивая, ей казалось: чего-то они упустили, какая-то догадка маячила где-то рядом в уголках сознания, но почему-то всё время пропадала, исчезала в туманной дымке.

Фёдор Иванович пожаловался, что в больнице к Зиночке его не пустили. Подруги, пытались успокоить старика, твердя, что состояние у Зинаиды Васильевны, как у всех больных после таких операций и, что там хорошие врачи, и надо надеяться на лучшее. И тут, все разом повернулись, так как со стороны холла раздался приятный грудной женский голос: «Фёдор, ты замок на входной двери, когда поменяешь, а, если, вдруг, пожар, и его снова заклинит, как недавно уже было?». Послышался стук каблучков, и взору подружек предстала красавица с картин Васнецова, женщина средних лет, с ровным пробором зачёсанных назад чёрных длинных волос, ниткой жемчуга на шее, платьем чуть ниже колена и шалью на плечах. Красавица обратилась к девушкам:

– Добрый день, а разве Фёдор Иванович вам не сказал? – музейная дама, не скрывая своего негодования, уставилась на смущённого деда Фёдора. – У нас сегодня санитарный день, посещений нет.

– Здравствуйте, мы приехали из Москвы. Меня зовут Нина Николаевна, а это моя подруга Дина Юрьевна. Восьмого июля мы обнаружили в усадьбе раненую местную жительницу, навещали её в больнице и поэтому лично заинтересованы в поисках преступника. Надеемся, Вы тоже считаете своим долгом всячески помогать следствию и уделите нам немного Вашего драгоценного времени. – Нинка явно рвалась в бой. Дина почувствовала, что ход мыслей у них идёт в одном направлении, раз и подруга понимает, как важны те сведения, которые они могли получить от директрисы музея.

– Ко мне уже приходил следователь, но раз вы не остались безучастны к судьбе Зинаиды Васильевны, – тут она посмотрела на деда Фёдора, – буду рада побеседовать с вами. В моём кабинете сейчас убираются, так что прошу вас в зал на второй этаж.

Если отреставрировать усадьбу с колоннами, то внутри она будет напоминать залы местного музея, хотя планировка последнего казалась более обычной, из экспонатов: картины на стенах, кое-где мебель той эпохи с вазочками, единичные миниатюрные скульптуры. Директриса музея предложила девушкам сесть на шаткие стулья, хотя рядом были бордовые диванчики для посиделок, и нетрудно было догадаться, что иностранцев васнецовская дама усаживала именно туда.

– Меня зовут Ольга Сергеевна. Я, как Вы, наверно, уже догадались, директор этого музея. Мы очень любили Зинаиду Васильевну, она часто к нам заходила и угощала своими замечательными пирогами.

– Почему «любили»? Никто не мешает Вам и дальше её любить, Зинаида Васильевна жива, – возмутилась Ниночка.

– Конечно, не придирайтесь к словам.

– Расскажите, пожалуйста, Ольга Сергеевна, про иностранцев. Как их зовут, откуда приехали, чем интересуются? – вступила в диалог Дина Юрьевна.

– Сейчас я посмотрю, у меня всё записано, – Ольга Сергеевна вытащила из сумочки небольшой блокнотик и стала перелистывать странички. – Нашла, вот их имена: Томас Хартманн, Рейн Гиршман и Марта Кун. Прилетели к нам из Австрии.

– Все трое говорят на немецком? На русском какие-то слова знают?

– Диночка, можно я Вас так буду называть? – спросила директор. Не услышав ответа, она продолжила: – Несколько простейших слов знает Марта Кун. Томас Хартманн, такой умничка, что-то улавливает в поэзии, чувствуется, изучал русский, хотя слова в предложения складывает с трудом. Рейн Гиршман по-русски не говорит, он часто обращается к Томасу, и тот ему переводит. Все трое, кажется, состоят в каком-то обществе любителей мировой истории.

– Ольга Сергеевна, а почему австрийцы так заинтересовались здешним музеем? Вам не кажутся странными их частые наезды в деревенскую глушь? – наседала с вопросами Дина.