Вадим Шакун - Презентация с трупом[СИ] Страница 6

— Пить надо меньше! — оказавшись на достаточно безопасном расстоянии буркнул Хорьков и ни на кого не глядя скрылся за дверью кинозала.

— Витя, ну что ты в самом деле! — громогласно попеняла Зина Балагурова. — Нам только драки не хватало.

— Драка? Какая такая драка? — раздался радостный голос у меня за спиной.

— Ой, профессор, какими судьбами? — тщетно пытаясь изобразить радушие простонала Зинка.

— Филя, привет! — моментально успокоившись я протянул руку вновь прибывшему.

— Привет… приветик, — здоровался он то с одним, то с другим. — А Галка, где?

— Сейчас найдем, — я со всем старанием обвел глазами затянутый клубами табачного дыма холл. С первой попытки обнаружилось лишь то, что жена профессора Чупрыны, моего приятеля Фили, стоит за его правым плечом. — О, Наташенька, дорогая, здравствуй!

Озирая окрестности второй раз я понял, что, кажется, мой друг достаточно навеселе. Его заметно повело в сторону, да так что пришлось ухватиться за кого–то из мимо проходящих дам.

— Во! — с третьей попытки я наконец обнаружил виновницу торжества. Сидя на подоконнике и куря она оживленно болтала о чем–то с Шурой и Варькой.

Покуда я сопровождал профессорскую чету, Людка, отправилась в туалет. На всякий случай, я решил не упускать из вида дверь кинозала по крайней мере до тех пор, когда моя юная подружка не вернется.

— Варвара Викентьевна, позвольте вам представить. Профессор Филимон Чупрына и его супруга Наташа. Я вам о них рассказывал.

— Очень приятно, — благосклонно улыбнулась Варька.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Так с кем ты драться собрался? — поинтересовался Филя, извинившись перед Галкой за опоздание произошедшее по причине обильных возлияний на дне рождения сестры присутствовавшей рядом жены.

— Хорек, сволочь, совсем оборзел, — чувствуя себя не совсем в своей тарелке под Варькиным вопрошающим взглядом сообщил я.

— Да Хорьковскую харю давно начистить пора! Вить, давай ему морду набьем, козлу! А? — оживился профессор.

Тридцативосьмилетний Филимон Чупрына — личность в нашем городе достаточно известная. Кстати, он действительно профессор кафедры философии, а ученое свое звание умудрился заслужить в младые годы, когда ставшая ему родной кафедра занималась еще философией марксистско–ленинской. Естественно, никем иным кроме ортодоксального марксиста–ленинца Филя в те годы стать не мог и однажды даже умудрился быть избранным в нашу городскую думу от КПРФ.

В этом качестве он героически бился, то со свободной — в кавычках и без — прессой, то с ночным засильем эротики на местных каналах кабельного телевидения, то с новой «демократической» властью. Мы с ним пару раз схлестывались на страницах разных изданий, не будучи знакомы очно.

В последствии, когда я уже наелся до сыта полунищей «свободы» и «демократии», а Филя вышел из КПРФ и разругался с руководителями местной партийной ячейки, обвинив их в сотрудничестве с антинародными, по его мнению, властями, мы встретились в «Желтушке» и на удивление быстро сошлись. Я там экспериментировал по части воздействия на коллективное бессознательное массового читателя, Филя же проповедовал свои идеалы, сражаясь одновременно и с коммунистами и с демократами. В общем, всю свою сознательную жизнь профессор Чупрына против кого–нибудь да боролся.

Особенно яростно сражался он с хорьковским изданием, главным образом потому, что Хорек со свойственной ему трусостью боявшийся затронуть сколь–нибудь значительное лицо в нашей местной политике, весь пафос обличающих «звериный оскал коммунизма» статей направлял в адрес безвредного, в общем–то, профессора. Каких только гадостей не писали там о Чупрыне.

Так что Хорькова Филя ненавидел яростно и пылко, а ненависть свою нес открыто и гордо, подобно тому, как «Свобода на баррикадах» с картины Делакруа, несет под красным знаменем свой оголенный бюст.

— Мальчики, давайте договоримся. Только без жертв! — нахмурилась моя хозяйка.

— Ну что вы, Варвара Викентьевна, — с трудом осилив ее отчество развел руками пьяный профессор. — Обижаете!

Тут как раз прибыл Степан с шестью бутылками водки и наступило всеобщее оживление. Некоторое время ушло на то, чтобы поделиться пойлом с окружающими и Степка начал разливать. Вскоре выяснилось, что Филимону не хватает стакана, а Наташка завредничала и не захотела отдавать ему свой. В экспедицию за стаканами мы с Филей отправились к стойке.

— Ну что, не убил еще никого? — беззлобно поинтересовалась как и прежде торчавшая там Балагурова.

— Да идет он на хрен этот Хорек, — достаточно мирно ответил я находя пустой пластмассовый стаканчик и наливая другу–профессору. — Ты знаешь, что у них со Степкой произошло?

— То–то в «Степаныче» на следующий день вся лестничная клетка в крови была, — выслушав мой пересказ усмехнулась Зина. — А Хорьков другое говорил. Дескать, пришел пьяный Степан, накинулся на него ни с того, ни с сего.

Я залпом опрокинул свою рюмку и убежденно сказал:

— Врет. Степка — парень спокойный. Даже если совсем пьяный.

— Не ну, блин! Хорек и козел! — выпив свою водку крякнув занюхал рукавом профессор. — Мочить его надо. Пойдем, Витя, прямо сейчас и замочим.

— Ой, Филя! Витя! — скривилась Зинка.

— Ну, морду набьем, — сформулировал свою мысль точнее Филимон.

— Морду бить не будем, а поговорить не мешает, — решился вдруг я. — Объясним ему, что заявой на Степку пусть лучше сразу подотрется. Без шума, без скандала. Пошли.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Вот ведь странное дело — человеческая психика. Появись профессор минут на десять раньше, с Хорьком разругался бы он, а я, уверен, сумел бы Филю успокоить. С другой стороны, приди Филя еще минут на десять позже, кто–нибудь оказался бы в кинозале раньше, чем мы. С третьей стороны, что бы этой дуре — Зинке, не промолчать? Мы оба и не вспомнили бы о несостоявшейся драке.

— Хоре–ок! Выходи подлый трус! — протяжно и ласково возвестил Филимон едва мы закрыли за собой двери кинозала. — Гля, блин, и нету нигде!

— Как нету? — не понял я и почему–то начал пробираться между рядами к дальней от нас двери, выходящей на служебную лестницу. — Эй, хватит прятаться! Бить не будем! Разговор есть!

— Да пропал он! — недоуменно крутил головой профессор. — А через сцену не мог уйти?

Я посмотрел в сторону сцены:

— Черт его знает.

— Значит ушел через другую дверь! — обиженно объявил Чупрына. — Значит надо его, гада, найти и замочить!

Я в этот момент уже оказался рядом с дверью на служебную лестницу и толкнув ее убедился, что она не заперта.

— Вот сюда и ушел, — согласился я и повернувшись в сторону подходившего ко мне приятеля, чисто машинально взглянул себе под ноги. — Ох, и влипли мы с тобой, Филя!

— Да найдем мы этого Хорька! — ободрил профессор наконец–то пробравшись между рядами кресел и оказавшись рядом со мной. — Не переживай!

— Лучше бы мы его не находили, — все еще глядя себе под ноги и едва не плача от досады пробормотал я и тут только Филя удосужился проследить за тем, на что это, собственно говоря, я смотрю. Челюсть у него отвисла, а глаза сразу же заметно округлились.

— Филь, ты это… — уповая на могущество отечественной философской мысли негромко произнес я. — Не знаешь, как они там, в американских фильмах пальцем шею щупают. На предмет: есть пульс — нету.

— Кто у нас детектив ты или я? — резонно возразил философ. — Может, смоемся?

— Не-а, — покачал я головой. — Все видели, как мы сюда вошли. Господи, обидно–то как!

Обижаться было от чего. Лишь месяц назад, проведя несколько часов в КПЗ в качестве подозреваемого в отравительстве, я решил, что стану лучшим, если не в стране, то, по крайней мере, в городе, специалистом по созданию алиби самому себе. А теперь так по–дурацки влип.

— А нас ведь подозревать будут! — осенило профессора.

— Если удерем, точно будут, — согласился я. — В общем, стой тут, к трупу никого не подпускай. Я к Варваре. Она милицию вызовет, объяснит все и нас, может быть, хоть в КПЗ не запрут.

— А почему это я с трупаком–то? — ошеломленно спросил Филимон. — Давай ты, а я — к Варваре.

— Потому что тебя за такое известие она сразу убьет, а меня перед этим ей, может быть, хоть помучить захочется, — объяснил я. — Жизнь тебе, дураку, спасаю.

Шею мертвеца я щупать не стал. Тем более кусок провода был затянут на этой шее настолько туго что глубоко врезался под кожу, а лицо посинело и набрякло так, что живому человеку принадлежать явно не могло.

Вместо этого я взглянул на часы ничком валявшегося между двумя последними рядами покойника.

— Тело гражданина Хорькова со следами насильственной смерти было обнаружено нами в двадцать три часа четырнадцать минут, — официальным тоном сообщил я профессору.